Один из самых востребованных и известных современных режиссеров и педагогов, основатель и руководитель театра “Студия театрального искусства” Сергей Женовач, который во вторник празднует 55-летний юбилей, рассказал РИА Новости о своем пути в режиссуру, поделился мыслями о педагогике, о состоянии современного театра, о взаимоотношениях артиста и режиссера.

-Все мечтают стать артистами и понятно почему – аплодисменты, цветы, известность, а как понять, что твоя судьба – режиссура?
– Я, как все подростки, мечтал стать артистом, участвовал в самодеятельности. Мне было как-то по душе выходить на сцену. Из-за высокого роста и худощавости мне предлагали играть немцев или какую-нибудь нечисть типа бабы-яги. Я не занимался спортом, учился тоже средне, а вот в театре я обрел себя, стал ощущать себя увереннее и осмысленнее. А когда к нам в город приехал Театр на Малой Бронной со спектаклями Анатолия Эфроса, мне удалось посмотреть “Ромео и Джульетту” и “Дон Жуана”, и они произвели на меня ошеломляющее впечатление. Тогда я окончательно понял, что хочу создавать и организовывать некую сценическую реальность. Стал интересоваться режиссурой. В Москву из Краснодара ехать было боязно, и я вначале поступил у себя в Институт культуры, где было режиссерское отделение и замечательные педагоги. После института культуры был ГИТИС, курс Петра Наумовича Фоменко, о котором был наслышан еще от своих педагогов–питерцев в Краснодаре, так что уже понимал, к кому я поступал. И мне, конечно, невероятно повезло – на курсе были большой художник-практик Фоменко и потрясающий теоретик, педагог от бога Роза Абрамовна Сирота.

-Оттуда корни вашей любви к педагогике?
-Педагогика всегда меня привлекала, иногда даже выходя на первый план. Еще в Краснодаре мне предлагали заняться педагогикой, но я считал, что не имею права учить, пока сам не набрался опыта. Главная мудрость учителя заключается в том, чтобы увидеть в учениках их особость и развивать ее. Есть педагоги, которые занимаются клонированием себе подобных. Они передают свою эстетику ученикам, что мне кажется глубоко не верным. Эстетика должна рождаться. И здорово, когда режиссер находит свой метод работы, свою образную систему, свою манеру репетировать, и Бог даст, обретет свой режиссерский стиль.

В работе с артистами стараюсь идти в двух направлениях: помогаю вызвать у них необходимые для роли эмоции, которые до этого они в себе не находили, и одновременно – изобретаю вместе с художником неожиданную форму. То есть, с одной стороны выдумываю спектакль как некое театральное сочинение, а с другой – помогаю, чтобы эта форма входила в существо артиста, чтобы он становился частью этого целого и воспринимал себя не как бенефицианта, а чувствовал себя частичкой целого.

– Существует мнение, что режиссер должен быть диктатором и только так можно что-то сделать в театре.
– Такое понимание, как мне кажется, было связано с эпохой, со временем сильных личностей. Культ сильных личностей в то время навязывался сверху, и это не прошло мимо театра. Некоторые режиссеры тогда действительно становились маленькими императорами своего театра и требовали беспрекословного подчинения. А это одновременно и облегчает, и осложняет работу. Сейчас такие взаимоотношения невозможны. Изменилось время, страна, сейчас каждый человек самоценен. Но, конечно, режиссура – это профессия лидера. У тебя должна быть внутренняя уверенность в том, что ты делаешь. Иначе за тобой не пойдут. Надо увлечь, заразить своим видением – может быть, на первом этапе не столь убедительным, ясным, но все-таки “потащить” за собой. К сожалению, сегодня режиссера все больше отодвигают на задний план. Считается, что есть продюсеры, артисты и зрители. И пьесу стали называть материалом, и уже не нужен никакой замысел, не важна целостность спектакля. Есть артисты, есть некое попадание в роль и все. Для меня в этом случае все обессмысливается, потому что самое главное – это режиссерская затея, замысел, который через усилия всех участников процесса создает новую сценическую реальность. Обязательно при этом должны быть какие-то новые, пусть малейшие, но открытия. Тогда это имеет смысл, тогда это интересно, тогда это не просто новая постановка, которая пройдет несколько раз и будет забыта. Тогда это сочинение, которое поможет понять что-то про себя, про профессию, про время, в которое ты живешь. Важно придти к новым открытиям и откровениям в искусстве.

– Зачем такому известному и востребованному режиссеру, как Вы, заниматься весьма хлопотным делом – созданием и ведением своего театра?
– В своем театре ты сочиняешь спектакль и имеешь возможность за ним следить, ухаживать. Потому что спектакль – это живой организм, он живет, развивается, иногда болеет. И люди, работающие над ним, тоже меняются, начинают открывать для себя новое. Спектакль таким образом проходит сквозь время, а время проходит сквозь спектакль, и становится иным, не таким, как на премьере. И ты вместе с ним меняешься. А если твой спектакль идет в другом театре, то у тебя нет ни возможности, ни сил следить за ним. Для меня театр – это семейные отношения, своя манера общаться и жить, свой стиль работы. Был театр Эфроса, театр Любимова, есть театр Фоменко. Это отдельные особые миры.

Когда режиссер говорит, что не мечтает о своем театре, то это чаще всего лукавство. Каждый режиссер мечтает хотя бы раз в своей жизни организовать близких себе по духу, ощущениям времени, понимании профессии, людей. Другое дело, что силы твои не бесконечны. И если это не случается в промежутке от 30 до 50 лет, то потом уже нет для этого достаточно сил и энергии, наступает усталость.

– А как возникла Ваша Студия?
– Пятнадцать лет я был в педагогической команде у своего учителя Петра Наумовича Фоменко. В какой-то момент он со свойственной ему мудростью почувствовал во мне желание и силы набрать свою мастерскую. Для меня это был неожиданный поступок учителя. Я сохранил всю нашу педагогическую компанию – и Евгения Борисовича Каменьковича, и Ольгу Васильевну Фирсову, и Сусанну Павловну Серову, и Аллу Михайловну Сигалову – и впервые набрал свой курс. А потом, когда курс сложился и появились интересные спектакли, когда возник круг друзей, ребята не захотели расставаться. Сергей Эдуардович Гордеев, посмотрев спектакль “Мальчики”, влюбился в курс и предложил помощь в организации театра, а главное предложил помещение для работы – бывший фабричный театр Станиславского. Это был еще один подарок судьбы. Замечательный художник и мой товарищ Александр Боровский выдумал, “сочинил” наш дом, в котором хочется бесконечно работать и из которого не хочется уходить.

В Студии мы может вести поиск, рисковать, пробовать что-то новое для себя. Здесь мы отвечаем за все сами. Можем дольше репетировать, но выпустить спектакль тогда, когда он будет на самом деле готов. Здесь наш дом, наши правила жизни. Конечно, когда ребята учатся, то находятся под обаянием педагогов. А потом взрослеют, меняется характер, отношение к театру. У кого-то талант исчезает, а у кого-то наоборот расцветает, набирает силу. Иногда наступают трудные моменты, когда надо расстаться. Больно очень, но ты понимаешь, что не можешь иначе.

– Как строятся ваши взаимоотношения с артистами? Вы запрещаете им сниматься, участвовать в антрепризах?
-Когда в труппе 21 человек, то непросто существовать, потому что кто-то снимается, актрисы становятся мамами – у нас сейчас две артистки готовятся к этому важному событию в их жизни. И, конечно, если бы не было нового пополнения студентов, нам было бы сложнее. Но я верю в своих ребят, хочу, чтобы они стали известными, чтобы могли поработать в театре и в кино, встретиться с новыми режиссерами и партнерами. Это важно. Поэтому, когда такие возможности возникают, я всегда поддерживаю, готов подождать. И артисты благодарны мне за доверие. Если у врачей главный принцип – не навредить, то у меня – не запрещать, оставлять за артистами право выбора. Каждый должен сам совершать поступок и за него отвечать. Если ему очень хочется сняться в кино или участвовать в какой-то антрепризе, я всегда “за”. Потому что иначе у него останется боль, обида, и наши отношения испортятся. Если артист смотрит на сторону, он все равно уйдет. Наоборот, я и все мы радуемся, когда кто-то из ребят удачно снялся в фильме, за тех, у кого есть еще что-то кроме театра. Как раньше было в театре на Таганке, где артисты писали прозу и стихи, сочиняли песни. Но, конечно, все должно быть в разумных пределах, чтобы не растащить само понятие “театр”. Надо договариваться, а главное – быть честными друг с другом.

– Сегодня меняется жизнь, отношение к культуре, приходит другая публика. Может ли театр направить эти изменения в правильное русло?
– Ничего нового я здесь не скажу. Думаю, что для того, чтобы понять и почувствовать спектакль, картину, музыку, надо затратить усилия, сделать шаг и не один навстречу. Театр, музыка или живопись – это душевный труд, это осознание смысла жизни через художественное впечатление. Люди занимаются искусством для того, чтобы по-иному взглянуть на свою собственную жизнь, осмыслить ее, чтобы соотнести свои мысли с другими, свою жизнь с другой. Через игру возвратиться к тому лучшему, что в тебе заложено. Можно прожить без художественных впечатлений – наверное, можно. Но жизнь человека так коротка, и грешно самим обкрадывать себя. Сегодня, к сожалению, искусство превращается в досуг, и это становится частью государственной политики. Но если мы хотим, чтобы в стране были глубокие, умные, несуетные, неравнодушные люди, чувствующие чужую беду как свою, должно измениться отношение государства и к культуре, и к нашей педагогической системе, которая рушится.

Насаждается “тестовое” мышление, что лишает людей сочинительства, воображения. Надо дорожить тем, что у нас есть. И прежде чем что-то ломать, надо еще и еще раз подумать.

– 55 лет – это возраст зрелости для художника?
– Как это ни грустно, надо вовремя уходить из профессии. Пока у тебя есть идеи и желание чем-то поделиться, ты на месте. Оценивать себя и других не хочется. Хочется быть счастливым, и если профессия приносит радость, не хочется ее лишаться. Но и окружающих делать заложниками своего псевдосчастья не надо. Когда люди смотрят на часы, ожидая, когда ты уйдешь, когда с твоего спектакля пачками уходит зритель, пора уходить. Хочется, чтобы приходили молодые, которые лучше нас.

– А есть такие? Ведь сегодня только и разговоров, что нет достойной режиссерской смены.
– Сегодня приходят талантливые ребята с огромным желанием заниматься театром. Когда заходишь на любимый третий этаж ГИТИСа, место особое, где кафедра режиссуры и видишь, – тут “кудряши” занимаются, так “каменьковичи”, здесь студенты Хейфеца дипломные спектакли играют. Все бурлит, люди общаются, спорят, ревут, когда что-то не выходит, готовы часами искать решение для той или иной сцены. И сам заряжаешься от них энергией, сам учишься у них. Режиссеров никогда не бывает много. И если один-три выпускника в год представят интересные работы – это уже здорово. Хочется, чтобы те, кто приходит сегодня в профессию, были востребованы, чтобы их любили, в них верили, помогали. А то, что они талантливы, у меня не вызывает сомнения. Часто происходит большой зазор между тем, что хочет молодой режиссер, и что от него ждут. Важно, чтобы сначала он поставил то, что ему хочется, чтобы дальше было желание заниматься режиссурой. Первая работа важна не в смысле художественного манифеста, но как первое высказывание режиссера. А у нас – не дебют, а смотрины. Театр осторожно присматривается – вкладывать в него деньги или нет, дать ему артиста, которого он просит, или того, кто много лет не выходил на сцену. Театр начинает решать свои задачи. И если в тебя не верят, то и ты сам в себе начинаешь сомневаться. А как вести за собой, если сам сомневаешься? Конечно, молодой режиссер может заблуждаться, но это его право. Все сразу ждут гениальных работ. Но вспомним, что и первые работы великих – Станиславского, Мейерхольда – были слабые, подражательные. А мы судим по первым работам и кричим, что у нас нет режиссеров, нет лидеров. Если так настраиваться, то их и не будет. Я знаю талантливых молодых ребят, и многими горжусь. Михаилом Станкевичем, который поставил “Дьявола” в Табакерке, Катей Половцевой, которая выпустила уже не одну премьеру в Современнике, Егором Перегудовым, Сашей Хухлиным и другими.

– Позвольте от глобальных проблем, которые невозможно обсудить в одном интервью, перейти к конкретному событию, ставшему поводом для нашей беседы. Как собираетесь отмечать свой юбилей?
– Самые радужные и нежные мои воспоминания о дне рождения – из детства. У нас в Краснодаре, в нашем дворе была ранняя черешня, и в мае появлялись уже первые ягоды. В мой день рождения собирали всю соседскую ребятню, накрывали белой скатертью круглый стол, ставили нам тарелки с котлетами и картофельным пюре, рюмочки с газировкой, а в центре большую миску с первой черешней. И потом, когда я уехал в Москву, то всегда на 15 мая мне родители присылали черешню, редиску, лук, и мы праздновали. Это было застолье – когда можно поговорить, порадоваться друг другу, а потом пойти погонять в футбол. Позже эти дни стали какими-то формальными. Так что, с одной стороны, совсем не хочется праздновать, а с другой – это возможность повидаться с друзьями. Жизнь бежит, и мы сегодня, подчас, не успевает толком и по телефону-то поговорить.

В театре сейчас идут репетиции нового спектакля “Москва-Петушки” Венедикта Ерофеева. Но артисты и студенты Женовача, конечно, готовятся и к его юбилею. В этот день будут и сюрпризы от своих, “женовачей”, и поздравления от друзей.