Понятно, почему именно “Записные книжки”. Мало какой театральный автор выглядит таким же усталым, как Чехов. Заслуженный репертуарный рекордсмен, завсегдатай любого сезона и вечный повод для ругани традиционалистов с новаторами хотя и тех и других можно писать только в кавычках, а спорить давно уже глупо: как Чехова ни поставь вдоль, поперек, с ног на голову, вовсе без слов, все знакомо, все хрестоматия. Даже если разодрать ее на куски и склеить в произвольном порядке. Любой персонаж и каждая фраза затерты, как ступеньки дома-музея. И “Записные книжки” затерты не меньше прочих текстов. Здесь как раз те реплики, которые в пьесах произнесут знакомые персонажи, те наброски, из которых получатся всем известные сюжеты. В общем, “Записные книжки” похожи на хрестоматию больше всего.

А Женовачу хорошо с хрестоматией, нескучно. Как всякий умный педагог, он помнит, сколько от хрестоматии пользы, когда знаешь, что сказать, и когда сказать надо просто и ясно.

Так большинство его спектаклей и устроено: просто и ясно. И “Записные книжки” такие же, в них отчетливость мысли обеспечивает красоту конструкции.
Надо бы, конечно, сказать про обаяние общего дела и молодой жизни, которому в Студии театрального искусства невозможно сопротивляться. Но это пока, слава богу, вещь настолько естественная, что достаточно сухо заметить: актеры Женовача обаятельны, как всегда. Хорошо, что у них есть кое-что поважнее.

Драматургическая конструкция нового спектакля весы. На одной их чаше собственно “Записные книжки”. Длинная, во всю сцену, веранда (вроде элементарно, но сценография Александра Боровского безошибочно работает на общий смысл). На веранде два десятка человек. Растянутое на два акта дачное застолье: вот вам Чехов хрестоматийнейший, любовно доведенный почти до абсурда. Апофеоз его драматургической полифонии: все эти знакомые реплики, знакомые темы, кажущаяся необязательность, нарочито “чеховская” атмосфера; кто-то встревает, кто-то перебивает, говорят умное, говорят глупости, “философствуют”; говорят пошлости и говорят о пошлости; люди едят, пьют и носят свои пиджаки, а в это время+ А ничего в это время: тут они просто едят, пьют и носят свои пиджаки.

То ли юбилей, то ли поминки, то ли свадьба, не все ли равно. Начали за здравие, продолжили за упокой, перешли к интеллигенции и народу, мужьям и женам, судьбам России, а вот, кстати, анекдотец. Как на водочной бутылке одной популярной марки, где размечены темы, на которые надо поговорить после 100 граммов, 200 или полулитра. Примерно так Чехов и существует в сознании усредненного зрителя-читателя: откуда фраза, толком не помню, но точно где-то слышал. Коллаж получается остроумный, легкий и смешной, временами отлично выстреливают фразы, при чтении не работающие, а тут, допустим, вылез человек из-под стола совсем другое впечатление.

Но три часа! А ничего, так надо, пусть копится вся эта болтовня и суета, анекдоты, афоризмы, едкие наблюдения: чаша весов должна как следует потяжелеть. Первое действие больше комическое, в антракте танцы и мороженое, потом меняются интонация и темы. Очень красивое начало второго акта: на перила веранды льется дождь, уютно горит лампа, стоит самовар, участники застолья, уже чуть протрезвевшие и усталые, заводят разговоры посерьезнее. Но все это та же суета, бесконечная банальность жизни, в которой надо работать и завести хорошую квартиру, чтобы дети тоже работали и жили в хорошей квартире, а зачем? И когда ты уже совсем уверишься, что ничего иного нет и быть не может, Женовач аккуратно кладет на другую чашу весов самый нехарактерный чеховский рассказ “Студент”, где о страстной пятнице, и о холоде страшной ночи отречения Петра, и о том, что “прошлое связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого”.

Ну как же ничего иного в жизни нет? говорит нам Сергей Женовач. И не чувствуется в этом никакого нравоучения, а одна только удивленная радость: вот же оно, вот.