Ради этой постановки режиссер Сергей Женовач и все участники спектакля «Битва жизни» отправились осенью в Англию, а точнее, в Дом-музей Чарльза Диккенса в Лондоне и в его загородный дом на море в графстве Кент, где писатель с семьей регулярно проводил лето. С блошиных рынков Лондона и его предместий привезли львиную долю реквизита и костюмов (художник Александр Боровский), выполненных по преимуществу в серо-черной гамме.

Композицию по рождественской повести, в которой, несмотря на почти детективную интригу, нет ни одного отрицательного персонажа, режиссер сочинял сам, традиционно введя в спектакль, сделанный по прозе, рассказчика. Здесь он именуется Сочинитель. Облокотившись на камин, пылающий отнюдь не бутафорским огнем, со стопкой страниц в одной руке и со свечой в другой, поблескивая стеклышками очков, Сочинитель (Сергей Пирняк) повествует о доброй старой Англии, о высоких чувствах и высоких отношениях. Для зрителей, закономерно ожидающих, что продолжение этого рассказа будет разыграно актерами, оказывается полной неожиданностью, что веселой вереницей заполняющие сцену персонажи сжимают в руках такие же сшитые листочки с текстом. Разыгрывается не столько спектакль, сколько его репетиция — читка инсценировки по ролям. Артисты, беспрерывно опускающие глаза в бумажки, намеренно запинаются и, кажется, только-только нащупывают нужные интонации.

Довольно быстро становится понятно, зачем понадобился такой режиссерский ход: дело в том, что многословное, обаятельное и умиротворяющее диккенсовское сочинение исполнено благостного пафоса. И самым ценным в этой повести оказался для Женовача в конечном итоге именно этот пафос, именно незамысловатые сентенции — «мир нелеп, но полон любящих сердец», «нужно жить, прощая обиды, не помня зла», «всегда следует поступать так, как вы хотели бы, чтобы поступали с вами». Современному человеку, независимо от его убеждений, трудновато при произнесении этих сентенций выдерживать соответствующую интонацию на протяжении трех часов. Игра с читкой по ролям, затрудняющая повествование паузами, шуточками и шелестом страниц (их дружное переворачивание расставляет определенные акценты), окрашивает сюжет этой не лучшей повести Диккенса спасительной иронией, не разрушающей пафос, — ради которого и брались за «Битву жизни», — но делающей его сценически приемлемым.

Преданно любящие друг друга сестры Мерьон и Грейс (студентки третьего курса Женовача в РАТИ Мария Курденевич и Екатерина Половцева), состязаясь в великодушии, не позволяют себе ни нежного движения друг к другу, ни ласкового объятия, ни проникновенного взгляда. Любое действие или описывается словами, или обозначается лаконичным штрихом. Даже поцелуи очаровательных барышень с отцом — исключительно воздушные.

В «Битве жизни», пожалуй, более, чем когда-либо, высвечивается личность постановщика, выбравшего в качестве манифеста своего театра, как почти столетие назад Первая студия МХТ, рождественскую повесть Диккенса. Сознательно идя на определенное однообразие театрального приема, не боясь выглядеть наивным, Женовач с умиленной улыбкой воспевает то, во что верит. Кажется, он и впрямь убежден, что мир спасется бескровными битвами внутри нашей души, тысячью бесшумных самопожертвований, вершащихся на полях жизни и увенчивающихся победами. И это придает особое измерение его спектаклю.