“Захудалый род” в постановке Сергея Женовача ознаменовал собой начало существования его выпускного курса в качестве самостоятельного театра. “Битва жизни”, поставленная Женовачом, – первая премьера в собственном здании. Скитание по чужим площадкам закончилось. Таинственный покровитель, который в свое время подарил выпускникам РАТИ возможность остаться вместе и стать театром, нынче подарил и сам театр. В смысле – дом, да в одном из помещений бывших фабрик Алексеева (он же Станиславский), где изготовляли золотую канитель для всяких красот. Все это похоже на рождественскую историю, не хуже той, что написал Чарлз Диккенс и сыграли на новоселье артисты Студии театрального искусства. Мы входим в дом из красного кирпича, внутри сияют чистотой дощатые, покрытые лаком полы, уютно выглядывают из ниш старинные буфеты светлого дерева, а кирпич внутренних стен побелен или зачернен. Все стильно и аскетично, как в молодых театрах Европы (театр на фабрике, это модное веяние тоже, быть может, невольно, но учтено). В то же время – все по-русски, с морковным соком в театральном буфете, с яблоками на столах – бери и ешь, притом бесплатно. Новоселье Студия театрального искусства справила тихо, совсем без пиара, а уж пригласить общественность решила на премьеру, не на гулянку. Все, связанное с прагматическими шагами (строительство, финансирование, статус, документы, согласования, покупка оборудования и проч.), всю эту материю, которая в других очагах культуры обсуждается публично и со вкусом, здесь, у женовачей, замяли с истинно аристократической щепетильностью. Ну прямо как в хороших дворянских домах, где не принято было обсуждать с гостями всякие закладные и купчие, хотя у приказчика на столе и бумаги пачками лежали, и счеты не уставали щелкать. Нет, господа хорошие, смотрите-ка рождественскую сказку и грызите яблоки.

“Битва жизни” звучит, пожалуй, столь же программно для этого коллектива, как в свое время прозвучал “Захудалый род”. Правда, не столь мощно. То ли из-за Диккенса, у которого в этой его вещице, не в пример Николаю Лескову, совсем нет масштабных размышлений об истории народа, менталитете, нравственных ценностях и проч. Есть одна только распрекрасность человеческих натур и вера в хороший конец. Выспреннее название “Битва жизни” имеет чуть иронический и откровенно дидактический оттенки. Речь, собственно, о том, что мирная жизнь – это тоже ежедневное сражение, притом за любовь, верность и надежду. Среди одиннадцати персонажей диккенсовой повести вы не найдете ни одного не просто плохого человека, а даже – так себе. Все тут одарены исключительными душевными свойствами, и интрига, в достаточной степени запутанная, служит лишь тому, чтобы открывать бездонные глубины людского совершенства. Вы, дескать, думали, что героиня поступила дурно. О, не спешите, не отдавайтесь малодушно во власть обывательской морали, и вы будете вознаграждены. Редкий, конечно, по нашим театральным временам нектар. И амброзия в придачу.

Помнится, одна из рецензий на “Захудалый род” называлась “Не стоит театр без праведника”. Точное было название, потому что женовачи пришли в театральный мир не только с отчетливой, не каботинской, не легковесно развлекательной художественной позицией (уже одно то, что они вообще пришли с позицией, достойно внимания). Они своим лесковским спектаклем твердо и убежденно заявляли какие-то праведнические материи. И даже сама аскеза их сценического существования наводила на мысль, что здесь не столько играют, сколько уверенно проповедуют разумное, доброе и вечное. Большой талант Женовача-режиссера, несомненная одаренность его питомцев плюс их отменная выучка избавили тогда это проповедническое начало от нудной “правильности”, от той “святости”, что с искусством театра вообще несовместима. Ирония, легкое игровое дыхание – фирменные знаки режиссуры Женовача – воплотились и в “Захудалом роде”, притом перешли по наследству к молодым, не нарастившим еще телесной толщины и зычного “актерского” голоса его воспитанникам. Все это вместе с серьезностью темы разговора работало на обезоруживающее обаяние нового театра.

Собственно, то же самое продолжается в “Битве жизни”. То, да не совсем. Тут артисты читают повесть по ролям, весь спектакль держа в руках экземпляры с текстом. Можно сказать, что они играют тех, кто взялся в наши дни читать по ролям рождественскую повесть Диккенса. Те, кого они играют, похоже, непрофессиональные актеры, потому что читают текст, спотыкаясь, без выраженных интонационных модуляций. Скорее, это похоже на читку на школьном уроке литературы. Мысль прозрачна и верна: невыносимо длинные, подробные тексты обстоятельного англичанина редкая птица нынче осилит до третьей страницы. А чувства-то какие, какие манеры их выражать – с ума сойдешь! Вот женовачи и мнутся, и посмеиваются, и отвлекаются на собственные взаимоотношения, и появляются невпопад или с опозданием. А затеют танцы, так вместо положенного контрданса, сперва потрясутся, как на домашней вечеринке, и только потом освоят положенный по сюжету рисунок. Впрочем, к середине второго акта они почти бросают эту манеру читать и начинают немного жить в предлагаемых обстоятельствах. Впрочем, и в самой “читке” есть моменты, на которые падает театральный акцент, и тогда монотонность повествования прерывается хоть какой-то эмоциональной вспышкой.

Что это, как не ирония в адрес взаимоотношений нашего современника с классической литературой? Не насмешливое извинение перед публикой за то, что предложили ей такие развесистые романтические периоды? Не легкая издевка над самими собой, артистами 2008 года, не умеющими играть лордов и эсквайеров, сэров и миссис. Все так, но тут-то и начинаются главные вопросы.

Для того чтобы долго, и ни разу не сфальшивив, играть неумелых чтецов по ролям, нужны немалое актерское мастерство и немалый талант. Так почему бы не рискнуть и не направить их на собственно игру, на превращение в чудных диккенсовских персонажей! Неужто просто игра так скомпрометировала себя в большинстве театров, что даже от самой попытки надо гордо отворачиваться? К примеру, у Марии Шашловой, примы “Захудалого рода”, косноязычие чтицы получаются просто виртуозно. Впрочем, и у парочки адвокатов (Григорий Служитель и Сергей Аброскин)… Да, у всех без исключения это получается! Это я назвала Шашлову примой исключительно потому, что она играет в “Захудалом роде” главную роль. А вообще-то более антипремьерного театра, чем Студия театрального искусства, трудно сыскать. Тут так: или все – премьеры, или – да здравствует ансамбль, или – стройный хор солистов.

Да, читка местами прерывается, но все маленькие кульминации, театральные отбивки чтения сделаны столь акварельно и деликатно, что им не под силу преодолеть общей монотонности. Так бывает, когда слушаешь вкрадчивую речь очень интеллигентного человека – поначалу тебя пленяет отсутствие напора и грубого тона, но затем, увы, начинает клонить в сон. А между тем все это могло бы превратиться в расчудесное театральное повествование. Ведь именно Диккенс славен не только многословием, но и убийственными живописными характеристиками своих персонажей. У него полным-полно не только румяных и бледных барышень или энергичных молодых людей, но и разного рода чудаков, как бы теперь сказали, фриков, нелепых, страшноватых созданий. Именно на контрасте невероятных фактур и нежного внутреннего содержания строятся у Диккенса многие интриги и тайны, из него вырастает особая человечность его сочинений. К примеру, та самая служанка Клеменси, которая досталась в спектакле Марии Шашловой, у автора – жутко нелепое, кособокое, нескоординированное создание. И тот факт, что в такой оболочке слуга Бритен разглядел недюжинные душевные качества и женился на этой Клеменси, и народили они детишек, говорит о возможности счастья гораздо больше, чем прекраснодушные дефиниции.

Но, в конечном счете, именно им, дефинициям, в спектакле и было отдано предпочтение. Они, получается, выше игры, как чеховский Петя Трофимов полагал, что он выше любви. Нас пригласили в старый английский дом, с дивным вкусом воссозданный художником Александром Боровским. Ведь что такое чисто английское уютное чтение в вечную непогоду? Это камин с горящими поленьями, глубокое кресло, лампа с абажуром, добротные деревянные часы, свечи в старых канделябрах, плед… Все это и было, и молодые ребята в тщательно продуманных мизансценах честно прочли нам историю о прекрасных свойствах человеческих сердец. Получилось изящно, но, несмотря на горящий камин, холодно и стерильно. Будто на полную катушку играть чудаков, мечтателей или притворных мизантропов нынче уже неприлично.