Василий Иванович, когда семь лет назад начиналось сотрудничество Малого театра и Сергея Васильевича Женовача, он был известен как талантливый молодой режиссёр. За эти годы Женовач поставил в Малом три спектакля, завоевавших, кажется, все существующие награды, а сам стал признанным Мастером. Что, на Ваш взгляд, дало это сотрудничество Малому театру и чем оно обогатило творчество самого Женовача?
– У Сергея Васильевича лёгкая рука садовника: всё, что он сажает, идёт в рост. Естественно, могут возникать всякие трудности, но лёгкость во взаимоотношении с автором и с актёрами, со всеми, кто трудится над пьесой, присутствует изначально. Она приходит в ощущении необыкновенной радости и любви.
Если говорить об артистах Малого театра, то для меня формула уже определена (довольно ясная и простая) и это «мост из прошлого в будущее». Думаю, что самое ценное в актёрах Малого – честность и индивидуальность. Честность человеческой индивидуальности, правда существования и необыкновенная чистота в этом. Вообще, если я оборачиваюсь в прошлое и изучаю всех звёзд Малого театра, они объединены, в первую очередь, словами «любовь» и «свобода».
– В чём? В выражении себя?
– И в выражении себя, и в выражении себя на сцене. Складывающиеся амплуа артистов в основе своей несут свободу индивидуальности и любовь. При этом существует необыкновенная жажда намерения трудиться на Малый театр.
– То есть такой патриотизм.
– Да, именно так. А в определённом возрастном периоде это становится самым главным.
– Позвольте с Вами поспорить. Когда читаешь интервью совсем молодых артистов Малого театра, только пришедших в труппу, этот патриотизм, ощущение корней уже проскальзывает.
– Да? Ну, во всяком случае, мы тоже были когда-то молодыми… Здесь всё-таки есть некоторая доля игры.
– Ну, может быть…
– Да, да, да, иначе сказать нельзя. Но с возрастом это чувство, дай Бог, конечно, если оно есть, превращается в подлинное. Потом, когда мы в своё время сидели между репетициями с Сергеем Васильевичем, он очень хорошо сказал: «Я определяю человека по его намерению». Вот, как мне кажется, со всеми артистами, с которыми он работал в Малом театре, присутствовала эта чистота намерения сделать хороший, ансамблевый спектакль. Я не был, к сожалению, занят в «Горе от ума», поэтому могу говорить только о двух других постановках, но должен отметить, что все спектакли Женовача получили признание в театральном пространстве.
– Это да. «Горе от ума» — Государственная премия у Юрия Мефодьевича Соломина…
– Выдающаяся, я считаю, работа, и необыкновенное открытие Глеба Подгородинского. С одной стороны Мастер, а с другой – молодой артист.
— Плюс Ира Леонова получила премию «Дебют» за роль Софьи.
– Я о чём и говорю. У Сергея Васильевича необыкновенный талант подчинить коллектив авторской интонации, единому порыву и вздоху. Он наделён умением работать с молодым творческим организмом и уже с мэтром и соединить их в определённой среде, в определённой атмосфере, соединить всех – ведь Юрий Мефодьевич не единственный Мастер в «Горе от ума», там и Панкова, и Быстрицкая, Каюров, Еремеева – гениальная работа у Татьяны Александровны, перед которой я вообще преклоняюсь, — в маленьком эпизоде показать всё мастерство. Это бриллиант, для меня это шедевр!
У каждого творческого человека бывают моменты, когда какая-то несправедливость оставляет чувство досады и обиды. Так было и у Сергея Васильевича во взаимоотношениях с Малой Бронной. А в результате его союза с нашим театром осуществилась поддержка, диалог, осуществилось творчество, которое пошло, как мне кажется, на пользу и Малому, и Сергею Васильевичу. Потом он же замечателен тем, что у него есть своя команда, которая сотрудничает с ним, помогая в раскрытии и осуществлении замысла. Это Григорий Яковлевич Гоберник, Оксана Ярмольник, Саша Боровский, Дамир Исмагилов. Они разговаривают на одном языке. Это театр.
– Женовача, кстати, очень часто упрекают, что он берёт одних и тех же актёров, сужая рамки, соответственно, остальная часть труппы сидит без дела, как было на Малой Бронной. Но это, очевидно, его способ сохранить свой творческий почерк.
– Понимаешь, какая штука. Я вспоминаю Анатолия Васильевича Эфроса, которому в какой-то момент начинало надоедать возиться с молодыми. Ему хотелось, чтобы его понимали сразу, с полуслова. Потому что времени остаётся мало, а у него есть определённая скорость мышления, быстрого воплощения в данную секунду времени и быстрый отказ… Т.е. речь идёт о гибкости, которая необходима, наверное, Сергею Васильевичу. Ведь вся режиссура строится, как мне кажется, на том, что есть порыв на действие, а есть порыв на отказ. Вот те качели, на которых и держится процесс.
– Неслучайно то, что Женовач ещё и педагог, режиссёр-педагог.
– Безусловно. Вот я открыл сегодня мою любимую книгу «Поэзия педагогики» Марьи Осиповны Кнебель. Там замечательная первая фраза: «Педагогика требует от человека качеств, близких к материнству». Вот когда весь состав «Правды хорошо» впервые встретился с Сергеем Васильевичем, мы ещё не знали его, но это чувство любви и нежности, исходившее от лежавших на столе яблок, ощутили сразу. Т.е. он предложил больше, чем просто сотрудничество, знакомство, партнёрство, и т.д. Он предложил руку на долгую любовь, на такие взаимоотношения, когда артисты начинают открывать те уголки сердца, которые, может быть, от другого режиссёра и утаишь.
– Но материнство – это же ещё и всепрощение. Значит, он может закрыть глаза и на какие-то огрехи?
– И это бывало. Ну а как иначе? Диалог может строиться только на компромиссе. Любая жёсткость в творчестве, во взаимоотношениях, любая борьба — она же ни к чему не приводит, только разрушает. А вставать в позу, даже если какая-то провинность существует, — ну и что, воевать и дальше?
– Нет, не то, чтобы провинность – получается, что Женовачу важнее не донести до актёра свою конкретную точку зрения на персонаж, а чтобы исполнитель сам что-то такое «нарыл»?
– Безусловно! Причём я работал с Сергеем Васильевичем дважды, и меня всегда удивляло, насколько в каждом периоде построения спектакля он разный: на первой читке, на разборе текста, на первом появлении в репетиционном зале, когда идёт поиск мизансцен. И третий – когда он начинает показывать, уже исходя «из артиста».
– Т.е. изначальной чёткой концепции, касающейся каждого персонажа и взаимодействий в пьесе, у Женовача нет?
– У меня такое впечатление. Может быть, это игра, и он до определённой степени кокетничает. Не знаю, не могу сказать. Я думаю, что какой-то приблизительный план всё же есть. И, естественно, взаимоотношения с автором, игра с ним или с его темой уже существуют. Но это незаметно. Работать мы начинаем вместе, делая по шажочку. Нет такого, что «я уже всё знаю!» И это очень привлекает, потому что ты начинаешь чувствовать себя соавтором всей пьесы. Вот это соавторство – оно, может быть, самое дорогое. И, кстати говоря, потом оно вырастает в необыкновенную творческую ответственность, потому что ты являешься не только исполнителем, но и автором своей роли, своей части спектакля.
<br>- Сейчас Вы говорите о таких вещах, которые простому зрителю, критику, да и нам, сотрудникам театра, совершенно неизвестны, потому что Сергей Васильевич никогда не пускает на свои репетиции. Почему, как Вы думаете?
– Вот что это, например, такое, когда режиссёр перед спектаклем заходит к тебе в гримёрную? И говорит о каких-то повседневных вещах, причём круг повседневности – это всё равно круг в искусстве. Говорится о новостях в ГИТИСе, о Студии театрального искусства. И у меня такое впечатление, что он живёт в пространстве творчества все 24 часа. Но, вероятно, только так и можно что-то сделать? И только благодаря этому он и получил такое признание? Причём я знаю много режиссёров, которые любят, когда у них сидят на репетициях. Естественно, они при этом начинают немножко подыгрывать. А у Сергея Васильевича понятие профессии лежит в другой области. Она более направлена на объект, необходимый для воплощения, на идею, на стиль, на актёра, ни в коем случае не на зрителя. У него вообще это отсутствует. И когда видишь, как он получает награды, — понимаешь, что в этом его сущность нетусовочного человека.
– Да, они, по-моему, не так уж для него и важны.
– Хотя его необыкновенная радость за людей, которые получают, говорит о том, что любовь направлена на объект.
– У Женовача такое чудное свойство – он всегда влюбляется в своих актёров.
-Ну, во-первых, не только в актёров.
– Хорошо, в коллектив. – Да. Именно в коллектив. Я очень люблю цитировать Товстоногова, говорившего о «художественном заговоре» в театре – так и должно быть. Так что спектакль – это когда собирается компания людей и строит свой маленький театр. Безусловно, там существуют артисты именно Малого театра, а не какого-то другого, все они выходят и в других постановках Малого, но вот эта компания, она дышит воздухом именно той команды, которую создал Гоберник, или Саша Боровский, Оксана, Дамир… И что мне нравится – в конечном счёте, любой артист приходит к импровизационному игровому театру, к живому театру. Я, например, не помню, было ли когда-нибудь в Малом такое лёгкое обращение со зрительным залом, как в «Мнимом больном»?
– Т.е. когда зал «включается в игру»? Это не совсем в стилистике Малого театра, это, скорее, Таганка.
– Да, может быть и так, может, это запрещённый приём именно для Малого театра…
– Нет, не скажите: а вспомните «На всякого мудреца довольно простоты», «хождение в народ» Глумова на серьёзнейшем финальном монологе.
– А в «Мнимом» это родилось и у Саши Клюквина, и у меня, и у Люды Титовой, да практически у всех. Может быть, Мольер подсказал?
– Да, думаю, Мольер к этому располагает. И Сергей Васильевич уловил ниточку.
– Вот смотришь его «Мальчиков» — это автор; смотришь «Захудалый род» — это автор. Островский – автор, Мольер – автор, Булгаков — автор!
– Помните, в «Мальчиках» герои в финале вышагивают шеренгой в зал? Вот уж взаимодействие, так взаимодействие!
– Да, и сейчас он работает над Диккенсом – автор! Это тоже искусство перевоплощения. Если артист должен уметь находить свой ключик, то у Сергея Васильевича есть талант переключаться на интонацию автора.
– В связи с чем хочется спросить о «Правде хорошо». Мы же привыкли к тому, что Островский – это кустодиевские жирные и сочные яркие краски. А тут идёт такая акварель! Это не вступает в противоречие с Островским? Или же здесь есть попытка открыть какие-то новые грани его драматургии?
– А мне кажется, что именно пустое пространство, земля и натянутые простыни с яблоками дали ощущение чистоты и прозрачности. На мой взгляд, это наилучшая возможность вывести автора на авансцену, показать его в чистоте как драматурга. Т.е. когда актёр «выставляет» персонаж впереди себя, а сам остаётся сзади, и чуть имитирует его, — вот это, как мне кажется, и есть освобождение автора, а не его связывание. Когда я «вожу» персонажа – для меня это естественно.
– «Правда – хорошо» идёт уже около пяти лет, «Мнимый больной» — года два. Вот Сергей Васильевич поставил спектакль – и что дальше? Он его отпускает, даёт самостоятельную жизнь, или всё-таки как-то участвует во взрослении этого ребёнка?
– Есть определённый период, когда ребёнок становится на ноги, начинает ходить, уже самостоятельно жить и даже тяготится лишней заботой… мне кажется, что именно весь процесс роста этого создания он очень чётко чувствует. И знает, когда надо отпустить. Другое дело, что может состояться встреча для того, чтобы наставить излишне зарвавшегося дитятю. Это, безусловно, есть. Женовач, так или иначе, присутствует и знает про спектакль всё. В чём его материнство? Он никогда не бросает своих детей, нет. Они развиваются, живут самостоятельно, он о них помнит, любит и заботится.
– Т.е. всё-таки главное – это свобода и доверие.
– Причём оно строится изначально. Я уже говорил, что если актёр чувствует своё соавторство, он ответственен и за целое. Никто у Женовача не играет «на себя», все работают на спектакль.
– И недаром «Правда – хорошо» получила свою «Маску» за ансамбль…
– …а «Мнимый больной» — за спектакль. Очень ясный и точный показатель, как ни относись к «Золотой маске». Можно говорить, что это всё тусовка, что угодно, — до тех пор, пока сам не получаешь.
…Как он приходит, например, на «Мнимого больного» — прибегает, сутуловатый, дёргающий немножко руками… Я вижу желание зарядить нас, обрадовать, настроить именно на Мольера. На «Правде – хорошо» — на Островского. Он разный, почему я и говорю об умении перевоплощаться в автора. Это уникальная особенность. Мне очень радостно за товарищей. Я смотрю, как работает Женя Глушенко, как работает Саша Клюквин, Людочка Титова, Витя Низовой, Глеб, Володя Носик, Игорь Григорьев, наша замечательная Варечка, которая прошла через этот спектакль, и на всю жизнь запомнит счастье выхода на сцену Малого театра. Нас не будет – она будет помнить, дай Бог. И причём каждый открывает для себя какие-то новые грани. То, что делает в Туанетте Люда Титова, — я считаю, это шедевр. В работе Саши Клюквина, особенно в конце первого акта, сосредоточен весь жанр спектакля. А как замечательно выстроена оперная сцена!
– «Как ужасно поют эти люди, как шакалы!»
– Да, как шакалы, но сколько изящества в этом, с позволения сказать, пении! А Гоберник стоит в окне и «гипнотизирует» своих музыкантов и переживает, потому что это спектакль в спектакле, это опера. И Олечка Молочная, и, кстати, замечательно играет Кирилл Дёмин. И хочется в этот юбилей поклониться Сергею Васильевичу и сказать, что «женовачи» есть не только в Студии театрального искусства…
– Понятно: есть маленькие «женовачи», а есть и большие…
– …Которые любят и желают, прежде всего, конечно, здоровья и удачи. Очень-очень любим!!