“Мальчики” в РАТИ

Одним из главных событий нынешнего московского сезона, судя по всему, должен стать спектакль “Мальчики” по девяти главам из романа Достоевского “Братья Карамазовы”. В нем не играют знаменитые актеры и на него не продаются билеты. Это спектакль студентов Российской академии театрального искусства (ГИТИС), который поставил руководитель мастерской Сергей Женовач. На спектакле побывал РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

В последние месяцы некоторые предводители театральной общественности ищут любую трибуну, чтобы забраться на нее и гневно прокричать на весь мир: русский театр, психологический и репертуарный, в опасности! Не обсуждая сейчас суть и реальные масштабы опасности, замечу только, что многие образцы “подзащитного” репертуарного искусства в последнее время выглядят столь устрашающе глупыми и беспомощными, что сам начинаешь испытывать реформаторский зуд. Но вот появляется спектакль, про который хочется сказать – да, это тот театр, которого нигде в мире больше нет, который, нравится он тебе или не очень, является нематериальным достоянием страны, зрелым плодом той школы, которой и вправду может завидовать весь мир. И появляется он не там, где кричат “Караул!”, а там, где просто долго и незаметно работают с теми, в кого верят.

Спектакль идет в 39-й аудитории театральной академии, на маленькой сцене с низким потолком и смотрящими прямо на улицу окнами в задней стене. В одно из них видно рубиновую звезду на кремлевской башне. Декораций почти нет, одни стулья, да и костюмы, наверное, частью взяты из учебной костюмерной, а частью, может быть, и из домашних залежей. Да и не так уж важен антураж этого по определению скромного студенческого спектакля. Важно то, что делают в нем под руководством Сергея Женовача совсем молодые будущие актеры. Важно, что ставшие просто неприличными театральные слова “перевоплощение”, “характер”, “взаимоотношения” отряхиваются от пыли и восстанавливаются в своих правах. Важно, что делается это современными людьми на материале, который даже у самых настойчивых интерпретаторов Достоевского сегодня не может не вызвать смущения. Речь идет о линии романа “Братья Карамазовы”, связанной с Илюшечкой Снегиревым,– от сцены жестокой подростковой схватки и побивания камнями до клятвы на могиле несчастного мальчика, умершего от чахотки. Из главных персонажей романа здесь только Алеша Карамазов (Александр Коручеков), оказывающийся наблюдателем – вроде человека от автора, но в конце произносящий главные слова.

Любой другой не просто побоялся, но растерялся бы перед такой задачей – вести спектакль от сцены злой детской агрессии к торжеству христианской добродетели, от речей обиженных и униженных – к словам о всеобщем воскресении из мертвых, а идти же надо еще и через смерть ребенка. Это такая квинтэссенция “достоевщины”, что в шаге справа – “неприличная слезливость”, а в шаге слева – “спасительная пародия”. Но Сергея Женовача этими Сциллой и Харибдой не испугаешь. Он находит такие человеческие и художественные аргументы, что актеры идут за ним не слепо, не как усердные послушники за поводырем, а как ответственные ученики, включившие в работу не только сердце, но и разум. Имена Андрея Шибаршина (Коля Красоткин), Сергея Пирняка (Илюша) и Алексея Верткова (штабс-капитан Снегирев) надо запомнить на будущее: сыгранные в этом студенческом спектакле роли наверняка будут отзываться в следующих.

Если все-таки говорить о режиссерских приемах, то главных три. Самый структурно важный состоит в том, что каждый из эпизодов имеет сценических зрителей – других персонажей, в этом эпизоде не участвующих. То есть образуется своего рада треугольник между зрителем-персонажем, персонажем действующим и зрителем в зале, который оказывается не один на один с трудным текстом Достоевского. Самый эмоционально ударный прием – финал, когда герои без деления на живых и умершего, то есть восставшие из мертвых, братской шеренгой спускаются со сцены, идут на зрителя и буквально упираются в колени первого ряда. А самый театрально изощренный прием начинается со студенческого этюда с первого курса: Сергей Аброскин изображает собаку Коли Перезвона. Лижет руки, ластится, скулит, носится, виляет рукой-хвостом. Потом начинает казаться, что сделано с перебором – уж больно много радостного внимания зала уходит этой “собаке”. Но Сергей Женовач, конечно, знает, что делает: именно собака играет смерть мальчика – когда Илюша кончается, Перезвон отчаянно и беспорядочно носится по сцене, а потом выкрикивает общую боль так страшно, как не смог бы выразить никто из людей.

В общем, сидишь, смотришь спектакль, а в голове вроде бы не относящаяся к Достоевскому мысль: и куда пойдут эти мальчики (да и девочки, которые в данной конкретной работе менее заметны), когда получат гитисовские дипломы? Вообще говоря, такие молодые кадры должны идти нарасхват: они очень хорошо обучены редким умениям. Но беда в том, что эти умения не востребованы или очень мало востребованы современным российским театром. Реформа, если делать ее по уму, как раз и должна бы снять с бюджета заботу о театральных бизнесменах и высвободить средства, для того чтобы холить и лелеять открытые месторождения русского искусства – вроде мастерской Женовача. Но делать реформу по уму, кажется, некому. Так что торопитесь – учебный год скоро заканчивается, и вы рискуете не увидеть то самое национальное достояние, о котором столько болтают на совещаниях и собраниях.