«Студия театрального искусства» – это бывшие сокурсники, которые 10 лет назад выпустились из ГИТИСа и не разбежались по разным театрам, а остались вместе, «приросли» еще двумя выпусками женовачей и продолжают вместе постигать профессию. Сергей Женовач рассказал «Театралу», как им удается сохранять «студийность», работать спокойно и вдумчиво, несмотря на то, что жизнь стремительно меняется, и 2015-й совсем не похож на 2005-й.

– Вы существуете как частный театр вот уже 10 лет. Какие преференции это дает в сравнении с государственными, муниципальными театрами?
– Везде есть свои плюсы и минусы. Здесь есть ощущение, что ты хозяин той истории, которая затеялась. Это ребята, обученные одной командой педагогов. Это одно поколение. Конечно, мы не можем выпускать несколько спектаклей в сезон, когда актерская группа – 24 человека. Стараемся делать одну премьеру в год. И дальше «поддерживаем в форме» репертуар, после летнего отпуска кропотливо восстанавливаем каждый спектакль. Иногда жизнь вносит свои коррективы: когда сочиняли спектакль по «Записным книжкам» Чехова, в год не уложились. Но жизнь нашего театра подчиняется творческим затеям, а не только графику. И спасибо учредителю, спасибо обстоятельствам, которые вокруг нас сложились, что мы можем работать не на количество спектаклей, а на результат, за который отвечаем.

– «СТИ» существует автономно во многих отношениях, в том числе стилистически. Вы очень аскетичный театр. С чем эта «аскеза» связана, в чем ее философия?
– Это, прежде всего, местом определяется. Здесь была фабрика Алексеевых, и три года действовал «Театр трезвости». Сейчас здесь 230 мест в основном зале и около 30 – в малом. По общим меркам немного. Но наше пространство оптимально для того, чтобы обмен энергией между зрителями и актерами состоялся.

– Вы производите впечатление театра, который абсолютно самодостаточен и не хочет нравиться.
– Если зрители спектакли не воспринимают, если театральные люди не приходят, зачем тогда театром заниматься?

– Недавно здесь, в фойе театра, состоялась первая встреча с вашими зрителями.
– Она не первая. Меня часто приглашают вместе с актерами на то, что называется творческими встречами. Просто здесь, а не на стороне, это случилось в первый раз. За эти годы сложился круг зрителей, которые пересмотрели весь наш репертуар по несколько раз, – и у них накопились вопросы. Мы дорожим людьми, которые прожили с нами эти 10 лет. Поэтому возникло желание пообщаться. Но я не думаю, что это должно стать нормой и образом жизни театра.

– Вы говорили, что студия – это некая отправная точка, это временная история. Что же вам помогает все эти 10 лет быть вместе и сохранять «студийность»?
– Дело в том, что театр, как говорил Михаил Афанасьевич Булгаков, это очень сложный механизм, и работает он только когда собирается компания людей, которые друг другу интересны, и когда помимо взаимного творческого интереса возникает желание пробовать, ошибаться, удивлять друг друга и удивляться самим. Иногда бывает, что все это уходит. Есть зарплаты, есть стены и зрители вроде есть. Но нет самого главного – желания заниматься сочинением спектакля. Пусть это будет называться словом «студийность», «мастерская», пусть будет слово «единомышленники», хотя единомыслия нет, люди мыслят по-разному – скорее, творческий сговор. За это нужно держаться.

Пока все молоды, есть желание быть вместе, но оно не стабильно, как и чувство любви между людьми. Наступает момент, когда все становится рутинным, когда не очень хочется идти на репетицию, встречать этих людей, с этим режиссером общаться. И многие коллективы, театры, дома живут с утерянным чувством любви. Но тогда теряется и смысл профессии, потому что театр – это образ жизни, а не просто времяпровождение.

– За эти годы были расставания? Вы пытались людей удержать или не видели необходимости?
– Нет, это же не принудиловка. И когда ребята заканчивали ГИТИС, их никто не принуждал остаться вместе. Это была их внутренняя потребность. Волей случая здесь возникла уникальная история, образовалась своя компания людей. Но жизнь идет – и выясняется, что у каждого своя судьба. Никаких клятв друг другу – давайте теперь проживем счастливо под этой крышей 70 лет и умрем в один день – никто не давал. Никто не зарекался, что не будет искать на стороне своего режиссера, свой театр, свою среду.

Я уже это говорил, но повторюсь: есть исчерпанность отношений. Но есть и единый замес, большой кусок жизни, вместе прожитый, общие испытания, а они либо объединяют, либо разъединяют людей. Конечно, надеешься на лучшее. Пока это складывается. Театр для нас – продолжение учебы. Мы по мере сил сопротивляемся реалиям жизни и пытаемся сохранить живой учебный процесс.

– А как вы набираете студентов, как опознаете своих? – На экзаменах я пытаюсь в ребятах разглядеть не просто задатки к тому, чтобы заниматься профессией, а способность развиваться в ней, способность меняться. Ну, а дальше каждый ищет свою компанию. Мы выбираем студентов, они выбирают нас. У меня уже четвертый курс и своя команда педагогов. Это и бывшие студенты: Александр Коручеков, Егор Перегудов. Это и мастер, который давно имеет право вести свой курс, – Юрий Николаевич Бутусов. Это и Сергей Григорьевич Качанов, который учился со мной в одной режиссерской группе в ГИТИСе, и все эти годы мы работали вместе.

– Три поколения ваших студентов сильно расходятся во своих взглядах на жизнь, в понимании театра? – Естественно, меняется время. И ребята, конечно, разные. Разница в четыре года ощущается. Меняется чувство правды на сцене, меняется мера раскованности. Но все «завязывается» на желании вместе сочинять театр.

– Новый поворот в жизни студии вы пытаетесь сейчас найти, задать новую траекторию движения?
– Она всегда существует, потому что каждый новая работа, новая режиссерская затея – это и есть новый способ игры. Допустим, у нас есть спектакль «Река Потудань». Проза – частый гость в театрах, но все равно мы нашли свой путь, свой формат для разговора в малом пространстве и в той атмосфере, которая встречает зрителей. Они едят горячую картошку, черный хлеб с куском сала, пьют из алюминиевой кружки горячий чай и слушают музыку 30-х, которую играет гармонист. И это все вместе настраивает их на сокровенный разговор.

– За последние несколько лет в вашем авторском фойе появилось много наших авторов и ни одного зарубежного.
– Выбор репертуара – очень сложный вопрос. Сейчас не то время, чтобы на 5-10 лет составить список произведений и этот план выполнять. Все складывается интуитивно, в зависимости от разных обстоятельств. Всегда находишься в живом процессе, ищешь, читаешь сегодняшнее – не всегда это нравится, не всегда можешь найти театральный ход.

Прежде всего, выбор произведения опирается на режиссерскую затею и ход художника. Но спектакль придумывается, замысел складывается, и когда есть люди, которые могут это реализовать. У нас небольшая труппа, и хочется кого-то не перегрузить, кому-то не дать повториться.

Есть театры, которые просчитывают успешность той или иной постановки, и, слава Богу, что они есть. Мы выбрали другой путь. Иногда начинаем репетировать, а работа может остановиться. У нас было несколько затей, которые мы объявили и не сделали, отложили, потому что не нашли того решения, которое нас бы удовлетворило.

– Ваши затеи скапливаются в режиссерском портфеле, есть творческий запас?
– Дело в том, что я ставлю не только здесь. Я тружусь в ГИТИСе и за эти годы работал в разных театрах – в Малом, в МХТ. Сейчас в Большом театре начинается работа. Это часть жизни, часть профессии – всегда нужно быть готовым к любому предложению. И всегда есть пьесы, проза, которая мерещится и хочет стать спектаклем, здесь ли, в другом ли месте.

Возникают иногда кризисные моменты, когда устаешь, когда хочется взять паузу, но все равно невольно продолжаешь крутить педали, чтобы ехать на велосипеде в горку, потому что стоит остановиться – и начнешь скатываться. Надо все время двигаться вперед: надо читать, надо придумывать. Театральные затеи имеют свойство исчезать, если ты их сразу не реализуешь. Они «перегорают». Потому все должно приходить вовремя.

– В Большом театре оперу планируете ставить?
– Да, с Владимиром Ивановичем Федосеевым и Александром Давидовичем Боровским сейчас затеваем спектакль по двум произведения П.И Чайковского. Первая часть – это сюита балет «Щелкунчик», а вторая – это опера «Иоланта». В Театре на Малой Бронной я делал комическую оперу «Мельник – колдун обманщик и сват», с драматическими артистами. Но с оперой в чистом виде, с оперными артистами буду работать впервые.

– Что заставило вас изменить свои планы и обратиться к Эрдману? Текущий общественно-политический момент сказался на выборе?
– Я не буду говорить об общественно-политическом моменте. Я буду говорить о том, что сегодня волнует людей, потому что если театр не волнует, то зачем он нужен?

У нас уже была почти готовая композиция по Зощенко, но по мере того, как она складывалась, затея себя исчерпала. Показалось, что сегодня «Самоубийца» Эрдмана может прозвучать острее.

Николай Робертович – автор двух законченных пьес и множества сценариев для художественных и мультипликационных фильмов. Это в хорошем смысле злой на язык писатель, он мыслит афоризмами. Станиславский сравнивал талант Эрдмана с Гоголем, считал, что «Самоубийца» – это новый «Ревизор», очень хотел поставить. И Мейерхольд за эту пьесу боролся, и Театр Вахтангова. Все были ей восхищены, как и самим Эрдманом. Есенин и Маяковский считали даже, что он стихи писал лучше них.

– В одном из интервью вы говорили, что в работе самый интересный для вас момент, когда вы сочиняете с художником пространственный образ спектакля.
– Самое интересное, когда спектакль придумывается с артистами. Я говорил о том самом сокровенном моменте, когда еще нет ничего, кроме предчувствия замысла, и мы с Александром Давидовичем только начинаем «трепаться». Прирезки пространства – это самое начало. Если оно «заварится», если оно сложится, то и дальше работа «покатится». Сговор для меня – основа основ.

– Вы говорили, что нет успешных и не успешных спектаклей, а есть спектакли, которые являются драматическим искусством и которые им не являются. Как вы их разделяете?
– Я их не разделяю. Их разделяет время. Великие спектакли мирового театра не всегда принимали в день премьеры. Были провалы, были полупустые залы – а потом возникали легенды. Были спектакли, которых вообще никто не видел, как у Антонена Арто. Их сыграли один раз– и это стало переворотом театральной мысли. И сегодня есть спектакли, которые двигают профессию, двигают искусство театра, привносят новые идеи. Это, к сожалению, или к счастью, чувствуют не все.

Как без слуха музыкального нельзя заниматься музыкой, точно так же и без театрального слуха нельзя заниматься театром. Если я меломан, это не значит, что могу слушать все подряд. Наоборот, я буду более разборчив, буду слушать только то, что мне нравится. Я буду ходить в тот театр, который мне близок, смотреть те спектакли, о которых мне хочется размышлять.

В театре, к сожалению, как и в литературе, много «графоманства». Поставить спектакль сегодня может любой культурный человек, как и снять фильм на телефон или просто щелкать и думать, что он занимается фотографией. И во многих театрах каждый вечер идут спектакли, которые собирают зал, но это просто разведенные в пространстве люди, которые выучили текст, и их «подсветили». Зрители спустя два часа выходят и пожимают плечами. Один раз их заманили, но больше они не придут. А дальше возникает уже массовый театр. И он должен быть. Нельзя, чтобы существовал только поисковый.

– В отличие от массового театра, к вам приходят не на имена, а на женовачей.
– Это неправда. Есть артисты, которых выделяют. Это и Маша Шашлова, и Леша Вертков, и Сергей Григорьевич Качанов. Сережа Аброскин, Андрей Шибаршин и другие ребята. У них есть свои зрители. Просто они приходят смотреть не отдельно на артиста, а на спектакль, что для нас дорого и важно. И в этом спектакле уже находят артистов, которых знают и любят.

– Как вам кажется, современный артист должен быть универсальным?
– Не совсем понимаю. Как универсальный солдат? Наверно, имеется в виду, что он может играть разные стили и жанры, быть пластичным, музыкальным. Но я знаю артистов, которые и слухом музыкальным не обладают, но вошли в историю драматического театра или кино. Здесь самое важное, чтобы у человек была своя тема. Что касается театрального артиста, то он должен уметь держать внимание, вести за собой зал. Бывает, у артиста и внешние данные обыкновенные, а он выходит на большую сцену, и от него глаз не оторвать. Эта сила притяжения – и есть загадка театра. Это и есть природа таланта. И никакие формулировки не помогут ее объяснить.