В рамках международного проекта “Stage Russia” 11 ноября в Чикаго состоится кинопоказ спектакля “Самоубийца” Московского театра “Студия театрального искусства”. Недавно мне посчастливилось поговорить с режиссером спектакля, художественным руководителем театра Сергеем Женовачем.В рамках международного проекта “Stage Russia” 11 ноября в Чикаго состоится кинопоказ спектакля “Самоубийца” Московского театра “Студия театрального искусства”. Недавно мне посчастливилось поговорить с режиссером спектакля, художественным руководителем театра Сергеем Женовачем. Наша беседа проходила в кабинете Сергея Васильевича. Он сидел за своим рабочим столом, а я находился там виртуально, через Skype… Женовач нестандартно мыслит и интересно формулирует свои мысли. Он пишет литературные инсценировки только после того, как возникает сценическая идея. Своих учеников называет воспитанниками, а спектакли не ставит – он их придумывает… Перед вами – “избранные места” из разговора с Мастером.

— Что заставило вас обратиться к пьесе Николая Эрдмана “Самоубийца”?
— Вначале мы с моим постоянным соавтором, художником Александром Давидовичем Боровским задумывали спектакль по рассказам Зощенко, но в какой-то момент поняли, что не найден ход, рассказы не стыкуются. А до открытия сезона оставалось буквально несколько недель. Поскольку мы были погружены в атмосферу тридцатых годов прошлого века, возникла идея перечесть Эрдмана. Буквально за несколько дней приняли решение ставить спектакль.
— То есть спектакль возник случайно?
— Это была счастливая случайность. Мы с азартом взялись за это дело. Все артисты “СТИ” – мои ученики по мастерской ГИТИСа разных лет. Если нет увлеченной компании, ничего не получится. Если спектакль не входит в контакт со зрителями – значит, мы напрасно потрудились. В случае с Эрдманом все сошлось. Пьеса великая – одна из лучших русских советских комедий…
“Самоубийца” – великая пьеса с трагической судьбой. Она была написана Эрдманом в 1929 году. При жизни автора не печаталась и никогда не ставилась, хотя попытки такие были. Мейерхольд подписал с Эрдманом договор о постановке спектакля, но Главрепертком пьесу запретил. Репетировал “Самоубийцу” и Константин Сергеевич, однако до премьеры дело не дошло. Запрет на постановку исходил от Сталина. Спустя десятилетия, в 1982 году, Плучек поставил пьесу в Театре Сатиры, но после премьеры спектакль сняли с репертуара. Спектакль Любимова на Таганке тоже запрещали – он вышел только в 1990 году. Активно “Самоубийцу” стали ставить только в последнее десятилетие XX века.
— Почему так боялись этой пьесы? Чем опасно слово Эрдмана?
— Я не буду оригинален, если скажу, что любая гениальная пьеса, опережающая свое время, опасна, будь то “Ревизор” или “Горе от ума”. Чем больше времени проходит со дня написания, тем пьеса становится острее и интереснее. “Самоубийца” – фантасмагоричная пьеса о судьбе маленького человека. Каждому человеку хочется личного счастья, иметь работу и жить в достатке. А государству до человека нет дела. Для того, чтобы привлечь внимание, нужно умереть. Вокруг этого возникает комедийно-абсурдистская история… Николай Эрдман – великий драматург. К сожалению, он написал всего две пьесы. У него много скетчей, потрясающие киносценарии. Мы сами не замечаем, как в жизни говорим цитатами, например, из мультфильма “Дюймовочка”. “Поели – можно и поспать,”– это написал Эрдман. Свои пьесы он сочинил молодым: “Мандат” – в двадцать пять лет, “Самоубийца” – в двадцать девять.
— Друг и соавтор Эрдмана Михаил Вольпин находил сходство “Самоубийцы” с “Ревизором”, а Мейерхольд говорил о чеховских мотивах в творчестве Эрдмана. Вы согласны с этим?
— Это происходит невольно. Без влияния классики написать пьесу невозможно, на песке дом не построишь. За Эрдманом стоит вся русская литература. В тексте у него много цитат, интересных парадоксов. Он – одаренный, талантливый автор. Николай Робертович очень любил Слово. Его мысли афористичны. Таким мышлением обладал, наверно, только Грибоедов. Что не выражение, то пословица; что не фраза, то поговорка. Композиция “Самоубийцы”, как и “Мандата”, немного кинематографична – не зря автор всю жизнь занимался киносценариями.
— Получается вполне естественно, что мы смотрим “Самоубийцу” именно в кино. Мы ведь увидим киноверсию…
— Не киноверсию, а телевизионную версию…
— Телевизионную версию, которая пойдет в Америке в кинотеатрах. В какой степени она отражает оригинальную театральную версию?
— Замены живому театру быть не может. Театр существует здесь и сейчас. Это – живое импровизационное искусство, зависящее от восприятия зрительного зала. А телевизионная картинка статична. Многие телевизионщики стесняются театральности. Они пытаются снять спектакль, чтобы “было не скучно”. Получается некоторое клиповое мышление. Камера начинает взлетать вверх, в сторону, искать интересные ракурсы. При этом рушится понятие “сценическая композиция”. Мы долго говорили об этом с командой, которая снимала “Самоубийцу”. Я, к сожалению, не видел окончательную версию. Надеюсь, что группе удалось передать нерв спектакля. Спектакль лучше смотреть живьем!
— Это я напишу и приглашу всех к вам в театр. Но что же делать любителю театра в американской глубинке? Хоть версию посмотреть…
— Это именно версия. Репортаж со спектакля. Я бы так это назвал. Иногда для телевидения спектакли снимают не при зрителях, а в пустом зале или в каких-то павильонах. И спектакли “вянут”. Тем более, если мы говорим о комедии Эрдмана. В “СТИ” зрительный зал устроен амфитеатром по отношению к сцене. При невысоком потолке в камеру все время попадали затылки зрителей. Трудно было найти подходящий ракурс. Мы боялись за четвертое действие, когда Подсекальников лежит в гробу. Как снять, чтобы все было видно и зрители не мешали? Решили снять без них. Вроде, актеры играют так же, но нет реакции зала, нет живого дыхания. В итоге, когда монтировали, выбрали версию, которая была при зрителях, а не другую, которую снимали без них. Спектакль нужно смотреть со зрителями.

“Самое главное в театре – компания”
— Расскажите, пожалуйста, как вы – успешный режиссер Театра на Малой Бронной – решились на создание театра “Студия театрального искусства”?
— Это длинная история. Я закончил курс Фоменко, и Петр Наумович предложил мне преподавать. Мы набрали курс, который стал театром “Мастерская Фоменко”. С Петром Наумовичем я выпустил три курса. Когда мы должны были набирать четвертый, Петр Наумович предложил мне набрать свой курс. Это было непростое для него решение. Видимо, он почувствовал, что я уже готов к самостоятельному плаванию. Я набрал свой первый курс и сохранил всю педагогическую команду, пригласил одного выпускника нашей мастерской. Ребята подружились. Они друг без друга себя уже не представляли. А для меня это и есть самое главное в театре – компания, увлеченность друг другом, когда есть желание репетировать и сочинять спектакли с утра до ночи. Мы стали фантазировать, наши спектакли приобрели популярность, на них было трудно попасть. Записывались за месяцы вперед. На один из спектаклей “Мальчики” по “Братьям Карамазовым” пришел Сергей Эдуардович Гордеев – в тот момент успешный предприниматель. Тогда он как раз выкупил здание бывшей фабрики Станиславского, где в свое время был фабричный театр Константина Сергеевича. В этом здании он предложил создать новый театр. В течение трех лет мы его все вместе придумывали и строили. Так возник новый, первый в стране репертуарный частный театр. Двенадцать сезонов мы просуществовали, а с тринадцатого государство предложило стать федеральным театром. Теперь мы живем наравне с большими академическими театрами… Гордеев – удивительный человек! Я ему очень обязан тем, что получил возможность заниматься творчеством. У нас один из самых красивых театров в Москве. Уютный дворик, березовая роща, вишневый сад… И свадьбы играют, и фотографироваться приезжают. Все как-то очень симпатично.
— “Самоубийца” – плод вашего сотрудничества с художником Александром Боровским. Это правда, что он был первым, кого вы позвали в свой театр?
— Да, это правда. Я горжусь тем, что я с ним работаю и дружу, что мы понимаем друг друга. Для меня Александр Давидович Боровский – не просто близкий по духу человек. Это – мой соавтор. Первый раз мы сделали с ним спектакль в Театре на Малой Бронной в апреле 1997 года и с этого времени не разлучаемся. В этом году исполнилось двадцать лет нашей творческой и человеческой дружбы. Александр Боровский – продолжатель дела своего отца, гениального Давида Львовича Боровского. Он – один из тех талантливых театральных художников, которые не просто “оформляют” спектакль, а придумывают сценическую идею, вокруг которой и режиссер, и артисты сочиняют спектакль. Мне очень трудно представить наши работы без его вкуса и чувства юмора, требовательности и самоотдачи.
— Вы и “Самоубийцу” вместе придумали?
— Конечно. Вы увидите галерею из дверей. Двери подлинные, из коммуналок. Наш технический директор собрал их по всей стране и из них сделал коллаж. За дверями – судьбы людей. Мы только добавили рамы и подкрасили их в тон дверей. Спектакль идет на двух этажах. При съемке важно движение внутри кадра. Надеюсь, нашим товарищам удалось это передать… Александр Давидович сотрудничает не только с нами. Он много работает со Львом Додиным, долгое время сотрудничал с Валерием Фокиным, выдумывал пространство Театра наций Евгению Миронову, помогал Центру имени Мейерхольда. Сейчас, как архитектор, строит новую сцену МДТ Додина… Он чтит память отца. В Москве существует уникальный Музей-мастерская Давида Боровского. Сейчас Александр Давидович издал два потрясающих альбома: “Макеты Давида Боровского” и “Эскизы костюмов Давида Боровского”. Готовится третий том – “Рисунки ”.
— Интересная параллель: Давид Львович работал над “Самоубийцей” Любимова на Таганке, а его сын – соавтор вашего “Самоубийцы”…
— Я, к сожалению, не видел любимовского спектакля. Он очень быстро сошел с репертуара. К нам на спектакль приходил Вениамин Борисович Смехов, который был режиссером и играл в том спектакле. Он ведь очень здорово читает басни Эрдмана и Масса, чувствует интонацию Эрдмана. Это очень важно. Как говорится, от режиссера остаются в памяти мизансцены, а от артиста – интонация. Интонация – это от автора. Если ее не поймать, не услышать, получается бытовая история. А Эрдман – поэт театра, у него прежде всего образно-поэтическое мышление… С Таганкой у нас еще в одном пересекается репертуар. Последняя наша премьера – “Мастер и Маргарита”. В числе наших зрителей были Смехов-Воланд и Щербаков-Мастер.

“Еще одна счастливая случайность”
— Как-то вы сказали: “Театр нельзя искусственно создать или выдумать. Он рождается самой судьбой”. Вы считаете, что создание ”Студии театрального искусства” – это судьба?
— Еще одна счастливая случайность. А дальше возникают сложности. С одной стороны, мы строим театр для зрителей, с другой – пытаемся заниматься поиском театральной выразительности. Сейчас – время увлечения разными видами театра. Мы стараемся объясняться в любви театру слова, действия, пространственного решения, развивать искусство драматического театра. Зал у нас небольшой – двести тридцать мест. Приходит, в основном, интеллигенция. Мы стараемся не завышать цены на билеты, но так, чтобы можно было существовать. Выпускаем одну премьеру в сезон. Ездим на фестивали, на гастроли… Театр у нас репертуарный. Много прозы: Лесков – “Захудалый род”, Диккенс – “Битва жизни”, Ерофеев – “Москва-Петушки”, Булгаков – “Мастер и Маргарита” и “Записки покойника” по “Театральному роману”… На Малой сцене идет спектакль “Кира Георгиевна” по Некрасову, “Река Потудань” по Платонову. Не сняли еще ни одного спектакля – все репетируем, все держим.
— Вы инсценируете прозаические произведения гораздо чаще, чем работаете с драматургией. Инсценировки сами пишете?
— Пишу сам, но, конечно, помогает мне Александр Давидович. Я не начинаю писать сценическую инсценировку до тех пор, пока не придуман спектакль. Вот когда возникает пространственная идея, начинается работа. Нарушая литературную логику, ищу логику сценическую.
— Я обожаю Фолкнера. Никогда не встречал инсценировок по его романам, а вы решились на “Шум и ярость”. Поделитесь секретом, как можно в театре поставить бесконечный поток сознания фолкнеровского героя?
— Я тоже очень люблю Фолкнера. Воспитывался на нем – так уж сложилось. Это был курс Петра Наумовича – второй курс в его биографии, в моей – первый. Хотелось поставить что-то интересное. Сидел дома и складывал композицию “Шума и ярости”. Я ухватился за то, что одна история рассказывается четырьмя персонажами. Каждый рассказ – отдельная часть, сделанная в своем жанре. Больное, разорванное сознание Бенджамина. Рассказ экзальтированного Квентина, убившего свою сестру и закончившего жизнь самоубийством. Рассказ третьего брата Джейсона – человека недоброго и прагматичного. Последняя часть – объективная история, как было на самом деле. Первая часть была почти молчаливая. Бенджамина играл Юра Степанов. Он, к несчастью, погиб в автокатастрофе. Играл потрясающе, гениально. Кирилл Пирогов исполнял роль Квентина, Ксения Кутепова играла Кедесси… Спектакль шел около шести часов с тремя антрактами. Что-то нам удалось, что-то – нет. При всех несовершенствах, неуклюжести спектакль сложился какой-то очень искренний и доверительный. Я до сих пор вспоминаю его, как одну из моих самых дорогих сокровенных работ. Когда “Мастерская…” стала театром, спектакль трудно было играть. Он был рожден для 39-й аудитории ГИТИСа. Я вспоминаю его с ностальгией. Мы были молоды и немного нахальны, чтобы отважиться на такой спектакль.- Кстати, Фолкнер не любил “Шум и ярость”, считал роман своей неудачей…- Он считал его своим поражением. Он говорил, что поражения – самое главное в жизни. Только после поражений можно понять, как работать дальше и куда двигаться. Мой воспитанник, теперь уже один из интереснейших молодых режиссеров Егор Перегудов на прошлом моем курсе поставил “Деревушку” Фолкнера. У меня возникла идея сделать инсценировку по рассказам Фолкнера, но тут я пока не могу найти подходящего пути. Придумали несколько версий, я что-то написал, но пока мне это не очень нравится. Мы же с Боровским максималисты!.. Рассказы Фолкнера – отдельный мир. Мне кажется, они нисколько не уступают его большим романам. Вот только как найти нить?..
— Желаю вам, чтобы нить нашлась и спектакь получился!
— Мы любим всех наших авторов. Сейчас готовим “Заповедник” по Довлатову. Были с актерами в Михайловском, Тригорском, Петровском, заехали на улицу Рубинштейна, постояли у дома Довлатова… Ездили в Старую Руссу, когда придумывали “Братьев Карамазовых”, ходили в Киеве по булгаковским и гоголевским местам, когда это было еще возможно. Ездили, чтобы разбудить воображение, уйти от штампованного мышления, получить новый эмоциональный толчок для спектакля. Театр – дело непредсказуемое! Часто мы сами не знаем, что получится. Наш театр – театр режиссера, художника, композитора и артистов. Работаем одной командой, стараемся делать спектакли одного стиля, но при этом разные по жанрам. Играем в разные театральные игры…

“Очень важна сценическая форма”
— Придя на первую репетицию, вы знаете, кто кого будет играть, или решение рождается в процессе?
— Всегда по-разному. Я очень не люблю, когда в наших репертуарных театрах на стендах вывешивают распределение ролей. Актер видит печать и подпись и понимает, что он должен играть того или иного персонажа. Почему именно его? Почему с ним никто не поговорил?.. Когда наш театр только возникал, я попросил ребят, чтобы они сами на листочках написали, кто бы кого хотел сыграть и в каких ролях они видят своих партнеров. Сейчас эта традиция уже ушла. Многие повзрослели, пришли другие ребята, с других выпусков. Я обычно собираю всю труппу, читаю пьесу, показываю макет, рассказываю, как видится спектакль и каких артистов хочу позвать. Вот, например на “Заповедник” я отобрал группу артистов и пригласил их на репетицию, а уже там рассказал, кто какую роль будет играть. Последнее слово – за авторами спектакля. Всем артистам хочется играть главные роли, а театр – это все-таки ансамбль. Одному артисту нужно дать проявить одно качество, другому – другое; кому-то нужно подождать, а кто-то просто очень востребован в кинематографе или в других театрах… В “Самоубийце” собрались три поколения актеров: основоположники, закончившие ГИТИС тринадцать лет назад, и два курса, которые влились в театр. Сейчас вливается четвертое поколение, и в этом году мы с педагогами набрали пятое.
— Вы приветствуете актерскую импровизацию?
— Все определяют пьеса, режиссерский замысел и то, как сочиняется спектакль. Импровизация – одно из качеств театра. Без импровизации театр не существует, без нее сочинить спектакль невозможно. Но это понятие сложное. Это – способ репетирования. Импровизация во время игры – другое. Режиссер с художником могут предложить то или иное решение, но если актер не будет автором своей роли, если он не будет пробовать, искать, спектакля не получится. Мы ищем форму, структуру спектакля, скрупулезно все выстраиваем. Когда появляется зритель, артисты начинают импровизировать на жестком рисунке. Мастерство артиста заключается в его непредсказуемости. А импровизацию без формы я не понимаю. Мне кажется, это от лукавого.
— Все время существования театра говорили о его особой миссии наставлять, учить, просвещать… Вы считаете, что у театра есть миссия?
— Театр должен быть и влиять на людей. Когда перед нашими глазами люди эмоционально возвращаются в детство, разыгрывают какие-то истории, зритель сопереживает, в нем просыпается игровое начало… Театр – возбудитель сознания. Лучший способ познания жизни – через театральную игру и создание сценической реальности.
— Вы говорите про сценическую реальность, и это замечательно: прекрасные авторы, великолепная проза, чудесный мир. А рядом – настоящая, реальная жизнь, где сидит Алексей Малобродский, под домашним арестом находятся Кирилл Серебренников и Софья Апфельбаум, правят бал мизулины и поклонские. Что в этой ситуации делать художнику?
— Продолжать заниматься профессией. Я не понимаю, когда люди призывают не писать стихи, не ставить спектакли… Поверьте, это все болезненно воспринимают. Пока нет серьезных обвинений, нельзя относиться к людям пренебрежительно и неуважительно. Я надеюсь, что мои коллеги выйдут на свободу. Я знаю Лешу Малобродского больше тридцати лет. Мы – краснодарцы, поступили в институт вместе, дружили. Я знаю, что он – честный человек. Я хочу помочь, хочу быть рядом. Но, повторю еще раз, надо продолжать заниматься театром.

“На удачу!”
— В журнале Esquire недавно были опубликованы “Правила жизни Сергея Женовача”. Там вы делитесь своей привычкой держать в кармане гвозди…
— У меня была привычка собирать что-то металлическое и держать в руке. Это сейчас все на шурупах, а раньше половики прибивали гвоздями. Я гвозди собирал и держал их в кармане. Когда я однажды приехал домой, родители вспомнили, что когда я был маленьким, они в доме стелили полы. Я взял гвоздь в руки и сказал “гвоздь”. Это было мое первое слово. Родители были поражены… Мне было лет сорок, когда я впервые услышал об этой истории. На гастролях трудно свои спектакли смотреть из зрительного зала – переживаешь. Хочется где-то посидеть или походить. Я обычно сижу за кулисами. Когда идет монтировка, обязательно стащу гвоздь. На удачу! Последнее время хотел подписывать свои гвозди. Из Норвегии, Англии, Эстонии, из Малого театра, МХТ имени Чехова…
— Почему все люди театра суеверны? Оттого, что искусство мистическое?
— Я не знаю. Это не анализируешь. Идешь по сцене, видишь железку. Взял и держишь в руке. Вдруг что-то случится, если выбросишь. Скорее всего, это игровое начало, все та же игра. В последнее время я о гвоздях подзабыл. На гастролях вспоминаю. Увидел гвоздь – обязательно возьму.
— Вы прошли школу Петра Наумовича Фоменко. В какой степени вы пользуетесь сегодня уроками мастера?
— Петр Наумович – большая часть моей жизни. Меня восхищало в нем то, что он никогда не навязывал ученикам свое мироощущение. Более того, гордился, когда у них возникало собственное понимание театра. Он ревновал, переживал и гордился… У него было удивительное качество – учиться у своих учеников. Я сам занимаюсь театральной педагогикой и тоже стараюсь это делать. Моя учеба в ГИТИСе не исчерпывалась одним мастером. У нас работала потрясающий педагог Роза Абрамовна Сирота. Я ее тоже считаю своим учителем. Она работала с Товстоноговым в БДТ. Удивительный был мастер… На этом же курсе преподавал мой коллега Евгений Борисович Каменькович. Был Анатолий Эфрос. В четырнадцать лет я увидел его спектакль и захотел заниматься режиссурой… Есть моменты в становлении любого режиссера – этап подражания своему учителю. Через это проходят все. Но в какой-то момент нужно отрываться от учителя, резать пуповину и жить своей жизнью. Это очень трудно, но если этого не сделать, всегда будешь вторым Фоменко, Гончаровым, Хейфецом. Я знаю многих людей, которые не могут уйти от обаяния своих мастеров и остаются их помощниками по жизни. Нужно стремиться к своему театру… Взаимоотношения “учитель-ученик” очень сложные, противоречивые. Они строятся на восхищении друг другом и на отдалении друг от друга. Если не отдаляться, ученик может потеряться… Я горжусь своими ребятами. Они не ученики – они воспитанники. Научить этой профессии нельзя. Можно обучиться под присмотром тех педагогов, которым ребята доверяют. Я горжусь, когда они делают то, что я не умею. Эффект педагога – чтобы ученик сделал лучше. В этом, поверьте, нет никакого кокетства. И Петру Наумовичу хотелось, чтобы ученики делали лучше него. Он остается в наших сердцах великим мастером: противоречивым, интересным, непредсказуемым, удивительным. Сейчас столько книжек о нем выходит, и все время он ускользает от нас.
— Вы успеваете смотреть спектакли ваших коллег?
— По молодости смотрел очень много. Сейчас, к сожалению, в связи с возрастом (мне недавно исполнилось шестьдесят лет), делаю это реже. Смотрю спектакли друзей или спектакли на фестивалях, о которых знаю заранее, что они интересные. Если я попадаю на спектакль и он неинтересный, серый, скучный или просто выпендрежный, мне жалко потраченного времени. И еще есть такой момент. Когда я работаю, я поглощен своим спектаклем. Вот мы делали “Самоубийцу”, и я думал над острыми ситуациями и гротескными поворотами. Потом я иду в театр и удивляюсь, почему актеры так медленно разговаривают. Я смотрю на мир под эрдмановским углом зрения. Занимаясь Чеховым или Булгаковым, происходит то же самое. Но, конечно, спектакли коллег надо смотреть. Как я могу пропустить работы Бутусова, Додина, Туминаса?! В основном, я смотрю спектакли на отдыхе.
— Ваш уход в другой жанр – это отдых от драматического театра? Вот взяли и в 2015 году в Большом театре “Иоланту” поставили…
— Когда я был главным режиссером в Театре на Малой Бронной, мне нужно было придумать веселый, озорной спектакль. Я остановился на комической опере XVIII века “Мельник – колдун, обманщик и сват”. Спектакль получился музыкальным. После этого на меня посыпалось много предложений. В Большой театр звали несколько раз, и я все время отказывался. А тут возникло предложение от Владимира Георгиевича Урина поставить оперу Чайковского к юбилею композитора на Исторической сцене. Дирижером должен был быть выдающийся мастер Владимир Иванович Федосеев… Да, было такое путешествие в оперу. Я не жалею. Это был интересный опыт. Все новое интересно. Вот скоро телевизионная версия “Самоубийцы” по Америке начнет гулять. Спектакль-то хороший, а как он на экранах будет смотреться, неизвестно. Надеюсь, что зрителям будет интересно.
Nota bene! Кинопоказ спектакля “Самоубийца” Московского театра “Студия театрального искусства” пройдет 11 ноября 2017 года в 2 часа дня в помещении Josephine Louis Theater (20 Arts Circle Drive, Evanston, IL 60208). Заказ билетов – на сайте https://web.ovationtix.com/trs/pe.c/10184249.

Источник: https://thereklama.com/sergey-zhenovach-teatr-delo-nepredskazuyemoye/