Педагог и режиссер Сергей Женовач в сознании театрального сообщества — апологет «русской психологической школы» и строитель модели «театра-дома». Чтобы понять, что скрывается за этими общими словами, Варвара Кобыща и Кристина Матвиенко поговорили с актерами и учениками Женовача о скрытых пружинах их совместной работы.
— Вы до ГИТИСа учились уже в Новосибирске — и у очень хорошего мастера, Сергея Афанасьева. А как решили ехать в Москву?
— Я поступил в училище в Новосибирске (сейчас это уже институт) в 15 лет, после 9-го класса. А у Сергея Николаевича была идея на базе училища набрать для своего театра (Театр под руководством Сергея Афанасьева. — Прим. ред.) молодых ребят. Мы сразу стали работать — Афанасьев занимал нас в театре. Я в «Трех сестрах» Соленого играл — молодого такого, ростика небольшого. И, когда получили дипломы, хотелось дальше учиться.
— Знали, к кому?
— Не знал. «Поляну», конечно, представлял — «Мастерскую Фоменко» знал. Но я ж везде послетал, везде зарубили. Судьба, наверное, такая. Просто так считалось: если откуда-то приезжаешь — с образованием провинциальным, то уже вроде и не переучить. В «Щуке» я честно признался, что закончил училище, — и мне сказали: «У вас там куча театров хороших, зачем вам чужое место занимать?» Во МХАТе меня тоже зарубили. Я еще приехал поздно — уже туры начались и нужно было прорываться.
— А помните, как первый раз Женовача увидели?
— Очень хорошо помню. Есть на Тверском бульваре, где самое начало и Пушкин стоит, много лавочек. Я сидел там, ел хот-дог с кем-то из абитуриентов, и Сергей Васильевич шел по бульвару. Высокая фигура такая. Быстрая. И мне сказали: «Вот Женовач». Все студенты, которых я знал, ребята из Новосибирска, говорили, что нужно быть семи пядей во лбу, чтоб попасть в «Мастерскую Фоменко».
— Что было самое трудное, когда уже поступили?
— Все было трудно. Нужно было с нуля начинать — то есть все то же самое, только уровень, что ли, другой — все педагоги, теорию которые читали. Это ведь мечта: Бартошевич Алексей Вадимович по истории театра, танец вела Алла Михайловна Сигалова и так далее. Я уж не говорю про мастерство, про Сергея Васильевича, про Евгения Борисовича Каменьковича, Германа Петровича Сидакова. А Сусанна Павловна Серова по речи — это ж просто невероятно прекрасно. Я встретился с очень талантливыми людьми.
— Есть впечатление, что те, кого Женовач берет к себе учиться, — какие-то хорошие, что ли, люди. Правда это?
— Разные мы, просто такое общее впечатление сложилось, и все. И это хорошо, что мы разные и что при этом из нас получился театр. Делать новое и не уставать друг от друга — это очень трудно и важно.
— Есть еще впечатление, что вы все очень серьезно относитесь к профессии…
— А что, есть те, кто несерьезно? Ну это шарлатаны какие-то. Все из тех людей, на которых я ориентируюсь из нашей профессии — и тех, кто ушел, и тех, кого по книжкам знаем, — серьезно относились. А иначе зачем этим заниматься? Мне повезло и с педагогами, и с партнерами — ты встречаешься с такими людьми, что понимаешь, что не так серьезно относишься к профессии, как они. Меня другое расстраивает: мы перестаем радоваться чужим успехам. Обругать можно все что угодно. А, наоборот, прийти и так искренне поддержать, как Пол Маккартни на вручении премии «Грэмми» аплодировал Daft Punk, я что-то давно не видел.
— То есть вы за то, чтобы все было разное, и за свободу?
— Ищи хорошее в плохом, а плохое в хорошем. Пускай будут разные мнения. Человек же не может быть однозначно каким-то, ну и театр так же. Я всегда с радостью вспоминаю наши первые поездки, особенно по России, когда мы из 39-й аудитории выходили прямиком на 800-местные залы —например в Красноярске, — и весь зал аплодировал в конце стоя. Их там ерундой не проведешь, это хороший зритель.
Вот интересно было бы сегодня показать в этом же Красноярске другой наш спектакль, из последних. Вот это проверка будет. Интересно, пожмут тебе сегодня руку артисты, как жали тогда со слезами на глазах? Или скажут — зажрались вы уже, ребята, мастера стали. Со стороны-то оно виднее.
Нам пока 9 лет, посмотрим, что будет еще через 9. Пока, мне кажется, каждый новый спектакль и роль дают новый поворот. Может, у меня розовые очки. Но вот Булгаков — точно новый поворот в нашем театре.
— Что за человек Женовач?
— Это все равно что спрашивать: как вы работали над ролью? Такие вещи невозможно озвучить, я пока не научился. Мне кажется, самое главное, что Сергей Васильевич остается нашим педагогом, и каждый день, прожитый в этом театре, и каждый новый спектакль, и репетиции, и даже если нет нового спектакля — мы все у него на виду. Он может не смотреть, но по трансляции слышать и подойти и что-то сказать.
— Это дает чувство ответственности?
— Конечно, ты все время на виду. Особенно если это замечания, особенно если спектакль играется уже десять лет. В «Мариенбаде» у нас очень многое поменялось, и каждый раз, когда приходит Евгений Борисович и добавляет что-то новое, — это радостные, счастливые моменты. В этом есть кайф, не студенческий, но студийный. Благодаря этому спектакль остается живым.
— У вас много работ в кино. Легко отпускает театр «на сторону»?
— Объявляется новое название, репетируем, и вдруг параллельно возникают предложения уехать на три месяца. Надо выбирать: либо «Москва — Петушки», либо сомнительные съемки в экспедиции. Если не сомнительные — в свободное от работы время. Если очень хотят тебя снимать — подождут. Все по-живому. Все равно есть право выбора — что тебе интереснее.
— А в смысле театра были попытки поработать не в «СТИ»? — Были попытки поработать с другими режиссерами. Ничего не получилось: они со мной не справились. Сложный я, так надо полагать. Сергей Васильевич, видимо, за счет своего таланта и того, что 13 лет назад взял меня, знает какие-то ключи. Они думают: давайте возьмем такого хорошего мальчика Верткова из хорошего театра. Берут его, а он оказывается совсем не хорошим. Разный я.
— Устает ли от вас Женовач, как думаете?
— Если б уставал, закрылось бы все и повесили бы табличку «Распродажа». И не было бы новых спектаклей. Не знаю, может, и устает, но с нами этим не делится.