В “СТИ” играют «Москва – Петушки»! Проза Ерофеева подалась на театральные подмостки не в первый раз, но такого полного и тонкого воплощения существа и эстетики, как это случилось в понимании Женовача – Боровского- Верткова литературное произведение не знало. Игровая стихия литературного текста и текста театрального не одно и то же, даже, как убеждаемся ещё раз, она может быть прямо противоположной. Чтобы рассказать о путешествии в электричке пьющей и философствующей компании, не понадобилось ни одной бытовой детали, никаких живописных свидетельств несчастий. Сам Веничка в костюме, в бабочке, изящный, легкий, бестелесный; собутыльники его тоже в костюмах, в шляпах и выпивают они за белой скатертью под сияющей люстрой… на фоне белой французской шторы. Люстры, их две, одна над головами зрителей, другая на сцене, сочинены из стеклотары различного объема – от мерзавчика и четвертинки до огромной бутыли – реальные и ирреальные одновременно. Нас вовлекают, кажется, в некую сновидческую реальность, где высокое и низкое сплетаются в единый рисунок, и Веничка, скорее всего, является нам после смерти.

Не просто по своеволию постановщиков все высветлено, очищено, и люстра-мечта о бутылке звенит и сверкает, будто из хрусталя (а уж как тянутся к ней стаканами алкаши, застывая хореографической скульптурой «содвинем бокалы»!), и каждая мизансцена здесь обусловлена художественным решением, композицией, выверенной по всем параметрам, и монтаж эпизодов-аттракционов скреплен чувством целого. Ну как не признать за героем, оказавшимся по ту сторону бытия, права безыскусно, слегка обелить себя в исповеди-воспоминании. Да, это – исповедь интеллигентного (образованного, умного по строю речи, кругу знаний) деликатного алкоголика пред миром и перед Богом. Показана она театром со всей возможной правдивостью, но и с иронией и допустимой романтизацией – к чему бы, право, Господа нашего утомлять нечистоплотностью земной жизни. Сценография внутри замысла, воплощает его всякой деталью: вот красный бархатный занавес, за которым до поры скрыт фрагмент кремлевской стены, а вот и ангелы – милые девушки в комбинезонах с эмблемой СТИ, как стараются они оберечь Веничку… И романсы в исполнении Козловского, и Шуберт, и Лист, звучащие по радио (вот не заметила подвешена ли где радиоточка, но то, что из радиоточки, – точно). Детали эти не только характеристика времён, но и угол зрения – вот именно смешение высокого и низкого, поди разбери где фон, где суть, без иронии никак нельзя. А уж когда из подполья, из люка театрального (из преисподней!) появляется рыжая бестия (актриса Мария Курденевич), ирония, которой пронизано в спектакле всё – и слово, и действие, – впадает в откровенный фарс. Перевернута вверх ногами (буквально) картинка про любовь: он всё тот же, в костюме при бабочке, а от неё одни голые ноги. Вот так дуэт! Настоящий театральный аттракцион, в котором смыкаются игра слов и игра-пластика. Актерской точностью Алексея Верткова достигнуто и главное: суть одинокого жития человека, его жизнь в беспамятстве и его смирение вызывают сострадание до сердечной боли.

«Вместительная душа» Венички открылась нам. И хотя он понял очень многое в этой жизни, понял даже, что «прения совершенно необходимы, но гораздо необходимее декреты», скромно признается: «Я не утверждаю, что теперь мне истина уже известна или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое расстояние к ней подошел, с которого её удобнее всего рассмотреть.» Рассмотрели… Но кто же этот Веничка, который в самом деле лучше, чем можно подумать? Коротко говоря, лишний человек советской эпохи. Вот уж действительно и смех и слезы! Алкаш и талант – нередкое сочетание, никто, пожалуй, не скажет, чего боле в нашем фольклоре – анекдотов про пьяниц или плачей по ним. Разве русское пьянство не есть русская беда? И потому вся эта история похожа на трагедию в объятьях комедии, или комедию в объятьях трагедии.

Попасть на спектакль пока непросто, кто не видел, спрашивают: а как же ненормативная лексика, есть? Есть, кажется, но и она потеряла свою грязную наглость. Сергей Женовач почитает смысл в слове, это усвоено и одобрено публикой, но сила театра в умении прирастить смыслы, и ему это всегда удается. Удалось и на этот раз: все найденное образное добыто из прозы и внесено в повестку сегодняшнего дня. Сама художественная затея – изъясниться за Ерофеева театральным языком – целостность спектакля от замысла до финала и внятный трагический смысл его свидетельствуют, что полная отчаяния и мудрая, смешная и печальная поэма об одиночестве обрела вторую жизнь. Милые ангелы в комбинезонах с эмблемой “СТИ” (всех, кто работал над спектаклем, объединяю тут), спасибо вам!

P.S. В оформлении использован эскиз «люстры из бутылок» Давида Боровского (неосуществленный макет в Музее-Мастерской Давида Боровского). В программке спектакля воспроизведен этот эскиз – скромный, полный нежности сыновний поклон Александра Боровского.