В.Г. Когда Алла Александровна позвала на спектакль «Москва – Петушки», я засомневалась. Идти ли? Боялась бытовщины и пошлости. А ведь у Венедикта Ерофеева – это поэма, а поэма по словарному определению «…эпопея, рисующая события всенародной истории, личные философские проблемы автора». Но узнав, что речь идёт о спектакле, поставленном С.В. Женовачом, сразу же согласилась. Спектакль захватил меня. В нём дан обобщённый срез нашей жизни, а показана эта жизнь с позиций философских и в то же время лирических.

Д.Р. Алла Александровна сказала, что ничего про спектакль рассказывать не будет, пока я его не посмотрю. Я побежал в «СТИ» и звоню Алле Александровне сразу после спектакля. Она понимает, что спектакль понравился и предлагает: «Давайте встречаться, нам надо что-то сделать в журнале об этом спектакле». А ведь у нас был хороший опыт, мы «на троих» обсуждали спектакль Погребничко. И по-моему разговор получился и для читателя интересный. Давайте соберёмся втроём и поговорим. И мы сговорились с Вами, Вера Сергеевна, на 2-е число …

В.Г. А 2-го октября Вы позвонили и сказали, что не будет нашего обсуждения, потому что нет Аллы Александровны…

Д.Р. …И как быть с материалом, о котором думала Алла Александровна? И мы решили всё-таки поговорить об этом спектакле, ощущая, что рядом Алла Александровна. И можно даже предположить, что она могла сказать. Рисунок люстры Давида Львовича Боровского, который был взят Александром Боровским в спектакль СТИ, в последние дни у неё был перед глазами на рабочем столе рядом с компьютером. Она очень хотела опубликовать эту люстру, хотела что-то спросить у Александра Боровского в связи с этой люстрой. Поэтому разговор о спектакле, это разговор с Аллой Александровной.

В.Г. Моё впечатление о спектакле начало складываться сразу, как я вошла в театр и оказалась как бы где-то на подходе к Курскому вокзалу. Кругом знакомые и незнакомые лица. Снуют какие-то люди в шляпах, с авоськами, заполненными железными банками с консервами, предлагают их собравшимся. Один в шляпе подошёл ко мне, протянул банку. «Спасибо»,- сказала я,- Я это не ем!» Он улыбнулся. И тут я поняла, что на банке название спектакля и что это реклама. Я попросила вторую банку для Аллы Александровны, потому что она в это время отошла. В притемнённом зрительном зале висела необычная люстра, состоящая из больших и маленьких бутылочек, очень ювелирно сделанная. Ты садишься в кресло, свет гаснет и отправляешься в путь – начинается движение… По залу бежит Веничка, опаздывающий на эту электричку. С чемоданчиком…

Д.Р. И электричка поехала…

В.Г. …и электричка поехала…

Д.Р. …и мы поехали вместе…

В.Г. …с этой люстрой, которая начала от нас удаляться. И мы перекинулись в другое пространство, ранее отделённое от нас алым занавесом – в пространство сцены.

Д.Р. Пространство из знаков советской эпохи, сделанных очень точно, стильно, не буквально. Это иронический парафраз на тему. Вот роскошный занавес. Парадный, бархатный занавес, привычный в Домах культуры, театрах, дворцах с колоннами. Но вдруг, когда ты начинаешь его рассматривать, оказывается – это не просто занавес, а мозаика из квадратных кусков бархата разных тональностей красного и фактуры, а всё вместе на просвет даёт потрясающе красивую картину переливающегося цветного стекла. Так же и с люстрой, которая висит и на сцене. Полное ощущение хрусталя какого-нибудь Дворца съездов. А все эти хрустали – бутылки из-под водки, от маленьких до больших, от четвертинок до бутылей. Игра.

В.Г. Да, игра. И ИГРА света, филигранная работа со светом, непонятно как это делается? Может, Дамир Исмагилов когда-нибудь будет рассказывать об этой своей работе, о красном фитильке, который зажигался в наиболее острые моменты.

Д.Р. Но пусть секреты театра останутся секретами театра. А то, что это сделано филигранно и волшебно, – это безусловно.

В.Г. И задник, конечно, был тоже очень интересный в виде французской шторы. А в финале появилась кирпичная кремлевская стена,- и это всё приметы времени.

Д.Р. Советское время, но через призму уже нашего времени, потому что глаз художника видит много слоёв в элементах той эпохи. Внешняя парадность и тут же ирония по поводу этой парадности, и красота одновременно, всё вместе. Из чего эта красота складывается? Как возникает? Эта декорационная красота очень важна в спектакле, ведь воспоминания обыкновенно украшены тёплыми ностальгическими чувствами. И это чисто театральное поэтическое рассуждение о действительности.

В.Г. И этот стол, за которым знакомые Венички пьют и ведут откровенные разговоры,- тоже примета с трагическим привкусом.

Д.Р. Да. Собрание товарищей по партии, собрание единомышленников, собрание масонов, собрание заговорщиков. В общем, людей, которые объединены неким отношением к жизни…

В.Г. И тут хочется вернуться к тексту самого Венедикта Ерофеева. После спектакля я его перечитала. Понимаете, это спектакль теперешнего времени наиболее интеллектуальный что ли. Спектакль, в котором лексика недозволенная входила в общий контекст.

Д.Р. Да, кстати, про волнующую всех тему ненормативной лексики. Честно говоря, я её даже не заметил, она растворилась в поэтическом строе спектакля. «Москва-Петушки» – это действительно русский язык и высокая литература. Никакой подзаборности, грубости, пошлости… ничего подобного нет в спектакле.

В.Г. Эти слова входили в обычную разговорную речь, входили в лексику без какой-либо грубости.

Д.Р. Сергей Женовач точно передал поэтическое начало, поэтическую суть произведения Ерофеева, и актёры это почувствовали. Потрясающее ощущение в целом от всего спектакля. Когда сидел в зале, у меня волнами наплывало ощущение гоголевской поэтики, именно гоголевской. Бричка, катящаяся по просторам России, здесь электричка… Герои разные, но ощущение страны, неустроенности мироздания, и при этом колоссальная распирающая тебя любовь к человеку и к жизни.

В.Г. Почему Ерофеев признаётся сегодня гениальным писателем, классиком? Потому что ничего не пропало из того, что он написал, видоизменилось, трансформировалось, но не пропало.

Д.Р. У Аллы Александровны на рабочем столе осталась книжка Ерофеева, в которой она карандашом отмечала какие-то фразы и мысли Ерофеева, которые могли нам пригодиться в разговоре. Я предлагаю эти фразы включить в наш разговор с пометкой «Отмечено Аллой Александровной». Вот, например, на первой странице Аллой Александровной отмечено: «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян». Вы помните, когда Веничка это говорил?

В.Г. Да.

Д.Р. И вообще, несмотря на то, что большая часть спектакля представляет как раз монолог главного героя, он не производит впечатления моноспектакля, напротив ощущение присутствия и действия гигантского количества людей. То они появляются, то исчезают, то о них говорят, то они где-то мелькают. Всё время толпа, масса людей. Даже, когда Веничка один на сцене, нет ощущения, что вот один товарищ тут ходит, что-то там говорит. Безупречно сделана Женовачом сцена с рыжей дамой, антипошлость… Сцена решена как поэтический рассказ, выраженный в высоко эстетических, пластических формах, как балетный номер. Потрясающе сделано.

В.Г. Удивительно. Отмечено А.А. в тексте Ерофеева: «Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости».

Д.Р. Кстати, публика реагировала на все подобные мысли Венички очень живо. Смех был совершенно, позволю себе сказать, осмысленный. Это не ржание по поводу анекдота или прикола. Это совершенно точное восприятие глубокого юмора и грусти, которая за ним стоит. Мне повезло на спектакле с партнёрами по зрительному залу, потому что зал был совершенно един в ощущениях происходящего. Отмечено А.А.: «Какие глаза! Они постоянно навыкате, но никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!)… Мне нравится мой народ, я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз». Хохот в зрительном зале. Что ещё. Какие ощущения от спектакля? Конечно точное образное решение пространства Боровским. Предметы сделаны очень точно технологически, они многофункциональны, возникают и исчезают, как джин из бутылки. Столы переворачиваются, люстра раскачивается, занавес танцует, платформа переворачивается, опускается и поднимается. Всё время движение.

В.Г. Во всяком случае, ощущаешь себя в дороге.

Д.Р. Это всё движется с тобой. То ли ты смотришь, как это всё мимо тебя мелькает за окном, то ли это трясётся в вагоне вместе с тобой. Ощущение жизни через пульсацию окружающих предметов. Нельзя не отметить и музыкальное оформление: тонкое, точное. Весь спектакль – соединение музыки, декорации и поэтического строя… Может быть, даже это какая-то совершенно новая форма, похожего не припомню. Главное – автор прочитан в самой своей глубинной сущности. При этом театр придал именно театральную форму этому произведению, органично, естественно, убедительно. «Москва-Петушки» безусловно настоящая победа Студии театрального искусства, всей команды.

В.Г. Сергей Васильевич сказал, что прочитал огромное количество и комментариев, и биографию Ерофеева, и вообще очень много работал…
Отмечено А.А.: «Человек смертен» – таково моё мнение. Но уж если мы родились – ничего не поделаешь, надо немножко пожить. «Жизнь прекрасна» – таково моё мнение»

В.Г. К кому и куда ехал персонаж поэмы «Москва-Петушки», носящий совпадающее с авторским имя Веничка? Тут можно сказать, что сам Ерофеев прожил тоже страшную жизнь. Детский дом. Школа. Золотой медалист. Трижды изгоняемый студент педагогического университета. Затем ссыльный, затем кочегар, затем продавец бутылок, потом, библиотекарь, коллектор и т.п. Потом «советский, антисоветский писатель». Слава. Дурдом, раковый корпус. Слава. Новокунцевское кладбище. Отмечено А.А.: «Нет, честное слово, я презираю поколение, идущее вслед за нами. Оно внушает мне отвращение и ужас». И ещё: «Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку».

Д.Р. А кому нужна была в советское время такая поэма?

Трагическая поэма. Отмечено А.А.: «Да, больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма». В.Г. Мне кажется, что один из показателей успеха спектакля, когда приходишь домой, берёшь книгу и начинаешь читать. Не потому, что ты что-то недослышал, не потому что ты что-то недопонял, а просто тебе необходимо ещё раз вернуться к этому автору.

Д.Р. И заново прочесть его, как литературное произведение, потому что театр дал тебе точные ориентиры. Отмечено А.А.: «На меня, как и в прошлый раз, глядела десятками глаз, больших, на всё готовых, выползающих из орбит,- глядела мне в глаза моя родина, выползшая из орбит, на всё готовая, большая». И какой точный выбор главного героя. Актёр – Алексей Вертков. Какой мощный актёр вырос, хотя он и в других спектаклях убедителен и талантлив.

В.Г. У Верткова не было внешнего рисунка пьяницы. Мы видели просто интеллигентного человека, который волнуется не потому что он пьян, а потому что много знает, многое хочет сказать, обсудить.

Д.Р. И услышат ли его?

В.Г. Да, и услышат ли его?

Д.Р. Алексей Вертков – герой этого спектакля. А все актёры – удивительный ансамбль, все работают на единую форму и содержание.

В.Г. Я считаю, что тут была поставлена режиссёром очень чёткая задача, и они старались её выполнить.

Д.Р. Это, безусловно, удалось. Ангелы небесные. Как это здорово придумано. Эти образы соединили сам театр – СТИ, сегодняшний день, сюжет и прошлое. И всё – с такой нежностью, любовью и с юмором.

В.Г. И главное ты понимаешь, в какой момент ангелы тебе помогут, а в какой и нет.

Отмечено А.А.: «Я, если захочу понять, то всё вмещу. У меня не голова, а дом терпимости».

Д.Р. Или Мария Курденевич. Девушка – баллада. Рыжая баллада. Эта роль без слов, я даже не помню, она хоть одно слово говорила?

В.Г. Нет, я не слышала!

Д.Р. А ощущение, что идёт полноценный диалог. Они все болтают, разговаривают, шутят. А она исполняет всего лишь некие пластические телодвижения. Безупречные, красивые. Отмечено А.А.: «Она сама – сама сделала за меня мой выбор, запрокинувшись и погладив меня по щеке своею лодыжкою». Д.Р. Вот, кстати, ещё подчёркнуто А.А.: «Надо Вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком, вернее целиком, но не полностью, а вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. А у публики ведь сейчас что на уме, один только гомосексуализм. Ну, ещё арабы на уме, Израиль, голанские высоты, Моше Даян. Ничего не поменялось. Ну, а если прогнать Моше Даяна с голанских высот, арабов примирить с иудеями, что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм».

В.Г. Потрясающе точно.

Д.Р. В этом смысле наше общество вроде бы никуда и не убежало, ни к демократии, ни к капитализму. Вообще можно сказать, спектакль – антибытовой, о бытовом говорится эстетически и этически одновременно. Полная противоположность распространённому сегодня явлению, когда о высоком говорят пошло и пошлым языком, когда всё нивелируется: чёрное и белое размывается прямо на твоих глазах на красивой телевизионной экранной пустоте. Отмечено А.А.: «Я люблю, когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое». «О, эфемерность! О, тщета! О, гнуснейшее, позорнейшее время в жизни моего народа – время от закрытия магазина до рассвета!»