– Иван, правда ли, что вы, посмотрев в свое время спектакль “Белая гвардия” Сергея Женовача в МХТ, решили учиться актерской профессии именно у него?

– “Белая гвардия” поразила меня своей глубиной. Насколько можно было вообще поразить 15-летнего подростка театром. Часто приходишь в театр, и не случается сокровенного разговора. Но бывает и по-другому: смотришь спектакль, и в какой-то момент он выстраивает с тобой интимный диалог – это самое ценное переживание. У меня есть четыре спектак-ля, абсолютно в меня попавшие: “Дядя Ваня” Льва Додина, “Отелло” Эймунтаса Някрошюса, “Белая гвардия” Сергея Женовача и “Чайка” Юрия Бутусова.

– Но решение о поступлении к Женовачу было принято тогда – в 15 лет?

– Дело в том, что я поступал везде, но в итоге был принят только в ГИТИС на курс Владимира Алексеевича Андреева. Весь год ходил смотреть дипломные спектакли студентов Сергея Васильевича Женовача, и мысль учиться у него возникла именно тогда. Мне страшно нравилось то, что делали ребята: они занимались театром, в котором нет театра. Я во все верил и хотел быть как они: так же говорить, так же двигаться. Через год поступил заново к Сергею Васильевичу, он как раз набирал первый курс.

– Что предшествовало поступлению в ГИТИС?

– Я учился в киношколе, куда отправился из-за неуспеваемости в обычной школе, да и вообще из-за полного отсутствия жизненных ценностей, если можно говорить о таких понятиях в этом возрасте. Прогуливал, дрался…

– Как, собственно, очень многие в 15 лет.

– Да, но я при этом понимал: такой образ жизни – не мое. Я отправился в киношколу и отучился на факультете режиссуры кино. Знаете, у меня много друзей, которые живут так, как им говорят: поступай сюда, учись здесь, иди работать туда. И к 28 годам человек без чужой воли и подсказки не понимает, что он из себя представляет. Я так не хотел и не хочу.

– Что дал вам опыт киношколы?

– Я посмотрел всю классику кино; понял, что такое раскадровка и закон восьмерки. Но про жизнь в этой школе было даже больше, чем про кино. Я, например, побывал на Соловках с экспедицией. Мы занимались тем, что восстанавливали братские могилы. Там я получил случайно топором в лицо и чуть не лишился глаза. Все было устроено так, чтобы каждый мог осознать, зачем он туда приехал: прислушаться к себе и, возможно, отказаться от чего-то. И получил я топором по лбу, скорее всего, из-за того, что думал не про то и не в том месте. В таких местах надо заниматься духовной работой. Слава Богу, я это понял, и жизнь моя в последующие 8 дней стала проще.

– Духовная работа происходит и сегодня?

– Однажды артист нашего театра “Студия театрального искусства” Сергей Григорьевич Качанов спросил меня: “С чем в гроб ляжешь?” И тогда я вдруг понял, что в гробу помещусь только со своим сердцем, больше ничего не унесу с собой. С этого момента на многие вещи смотрю через эту призму. Страшно, конечно.

– Вы, насколько я понимаю, очень целеустремленный человек.

– У меня западный тип мышления, который предусматривает установку: я имею право сделать со своей жизнью все, что захочу. Хочу сделать и сделаю.

– На одной из репетиций “Мастера и Маргариты” Михаила Булгакова в СТИ вы спросили у своих коллег и режиссера: “А мы-то сами что? Мы во что верим? Нами что-то или кто-то управляет?”

– На мой вопрос нет точного ответа. Каждый актер ответил на него в ходе работы над спектаклем. Но вообще, этот материал нельзя поставить и сыграть, если тебе “сверху” разрешения не дадут. Выключится свет, сработает сигнализация, сломается декорация.

– Такие вещи называют иногда вульгарным мистицизмом.

– Не знаю, но ведь многие считают, что этот роман ни ставить, ни снимать нельзя. Хотя мне все равно, если честно. Я актер, мне бы поиграть.

– Главное действующее лицо в спектакле – сатана. Мир по задумке режиссера – сумасшедший дом. Санитары – бесы. Не пугает такая концепция?

– Воланд, безусловно, движущая сила романа. Но режиссерская мысль меня не пугает. Олега Янковского, например, пугала. Он в свое время отказался играть Воланда в экранизации Владимира Бортко. Но по поводу страха вопрос больше к Леше Верткову: Воланд – его роль. Я восхищаюсь его работой, у него есть сила это играть. А вообще – ваша, критика, задача в этом копаться, а моя играть, чтобы вы думали. Но в “Мастере и Маргарите” в роли Бездомного я не играю про дьявола, я играю скорее про инопланетян, в которых я раньше не верил, а они прилетели и убили моего друга Берлиоза.

– До “Мастера и Маргариты” в СТИ вышли булгаковские “Записки покойника”, где вы исполняете главную роль – писателя Максудова. Во многих интервью вы декларировали, что ваш самый важный принцип существования в роли – это “я в предлагаемых обстоятельствах”. Как этот принцип работал с Максудовым?

– Вы когда на спектакль приходите, вы не персонажа видите, а артиста, человека. Это я в предлагаемых обстоятельствах, персонаж возникает из меня. Я – Янковский Иван Филиппович, у меня дед великий артист, поэтому в профессии, если я хочу ею заниматься, я должен делать все круче и лучше, чем он. На таких обстоятельствах можно сыграть любое произведение, которое касается конфликта художника с миром. Я, вероятно, не просто так исполняю эту роль в театре. Возможно, я понимаю кое-что про боль, про потребность что-то сделать, как бы тяжело это ни казалось; ведь тебя все время сравнивают: внук, сын… Поэтому, если у тебя нет желания быть лучше деда, отца, матери, лучше всех остальных, то ты ничего не добьешься.

– Вы сыграли Зилова в спектакле “Утиная охота” Театра имени М.Н.Ермоловой. Это роль насыщена множеством загадок, за нее берутся, как правило, люди с изрядным жизненным опытом. Вы все понимаете про своего персонажа?

– Да, все знаю и понимаю. Он – это я. Мне все знакомо: женщины, женщины, женщины. Я не играю про офис, про тяжелую жизнь. Я играю вещи, которые мне лично хорошо известны. То, что написано Вампиловым, дает мне силы для самостоятельного размышления о собственной жизни на основе пьесы.

– Константин Хабенский, исполнявший Зилова в МХТ, говорил в интервью о том, что Зилов никогда не врет. Вы согласны?

– Понимаю, что он имел в виду. У Зилова все оправдано внутренне им же самим. Моя мама как-то была на спектакле, и я ей потом сказал: “Мам, ты знаешь, я запутался: где он правдив, где нет”. А она мне ответила, что это не так уж важно.

– Главное, что Зилов ведь тоже запутался.

– В этом и прикол. Знаете, я для себя придумал, что место действия в пьесе – это преисподняя. Над Зиловым идет божественный суд. И звонок по телефону – звонок от Бога: “Ну что, готов или нет? Куда уезжать-то собрался: в ад? В рай?” А охота – это своеобразное очищение от порока. И здесь я на своего персонажа сверху смотрю: герой живет в пороке – это плохо.

– Подождите, а как же “я в предлагаемых обстоятельствах”?

– Вы хотите понять меня за час – вы меня не поймете. Я могу вам ответить так, а через час уже иначе. Мое право осознавать, что “я в предлагаемых обстоятельствах” – это самое важное, но поступать так, как я сам чувствую в данный момент. Мое преимущество в том, что мне уже известны некоторые вещи: на примере деда и Андрея Тарковского, у которого он снимался в “Ностальгии”, я понимаю, как актер с режиссером должен работать, какие должны быть взаимоотношения. Ведь симбиоз актера и режиссера – это то, к чему стремится каждый актер.

– Такой симбиоз, вероятно, существует между вами и Сергеем Женовачом.

– Да. Мне бы и в кино такого режиссера. На самом деле я пока не снимаюсь в тех ролях, в которых по-настоящему хотел бы. Мечтаю ходить ночью по темной, страшной Москве и черепом пробивать стены. Хочется трэша, жести; хочется быть лысым, грязным, без зубов, с татуировками. Я готов это делать. И мне хочется попробовать себя в режиссуре. Летом планирую снять свой первый короткий метр; буду делать то, что лично меня волнует: со своим ритмом, драйвом, композицией кадра и музыкой. Уже есть материал, сами пишем сценарий. Но хотеть-то я хочу, другое дело, что сразу возникает куча вопросов и проблем: где найти финансирование, где показывать, если там кровь и мат.

– А в театре есть материал, с которым вы бы хотели соприкоснуться?

– Я рвусь поработать с произведениями Достоевского. Хотел бы сыграть Рогожина. Сумасшествие из-за женщины – то, что меня привлекает в этом персонаже. Но мне, конечно, грех жаловаться: за те роли, которые я играю в свои 27 лет, можно только спасибо сказать судьбе и мастерам.

– Вы активный пользователь социальных сетей?

– Я создал страничку в фейсбуке только для того, чтобы бороться со своим клоном, который вел за меня активную виртуальную жизнь: общался и даже назначал встречи. На самом же деле меня страшно раздражает то, что происходит в этом пространстве.

– Но многие, тем не менее, все это читают!

– Я утешаюсь тем, что не влезаю в эту общую структуру тьмы. Я рад, что мое мнение остается при мне.

– Что все-таки самое важное для вас как ученика Сергея Женовача и артиста его театра?

– Сергей Васильевич нас учил: играть спектакль и играть роль – это разные вещи. Наша задача в СТИ: играть спектакли, а не роли. Мы все так воспитаны. Спектакль получится только тогда, когда ты мне “запингпонгишь”, а я тебе отвечу. Потом другому подам. Затем ракетку мою кто-то перехватит и так далее. У нас не бывает так, чтобы один артист вел целиком весь спектакль. У нас футбольный клуб “Барселона”, нас всех “вырастил Гвардиола”. Мы четверками передвигаемся по полю, пасуем, доходим до ворот и забиваем.

Беседовала Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ

Фото А.ИВАНИШИНА