– Расскажи, пожалуйста, как становятся театральными фотографами?

– Наверное, стоит начать с того, как я вообще попал в театральную среду. Я инженер по образованию и учился в МВТУ имени Баумана на факультете оптических и механических приборов. Но фотографией был увлечен с детства. Отец моей первой жены работал художественным редактором журнала «Театральная жизнь». Когда он увидел мои фотографии, то предложил непостижимое – сотрудничать с ними. Мои фотографии впервые появились на страницах журнала в 1979 году: я снимал гастроли театрального коллектива из ГДР. Постепенно стал всерьез сотрудничать с журналом. К тому времени я уже закончил учебу в институте и работал по специальности. Рабочий день был с 8 до 5, так что я успевал заглянуть домой, а к 7 часам уже бежал снимать спектакли, в основном гастрольные постановки – в московских театрах тогда были свои штатные фотографы. А вот когда приезжали провинциальные театры, наступала вольница. Летом же просто конвейер был – случались дни, когда я за один вечер снимал три разных спектакля: начав в одном театре, перебегал в другой, потом в третий.

– А как началась история сотрудничества и дружбы со СТИ?

– Я познакомился с Людмилой Романовной Рошкован – основательницей и руководительницей Театра-студии «Человек», где впервые увидел и снимал спектакли Сергея Женовача. А параллельно еще снимал в Табакерке, где главным художником на тот момент был Александр Боровский. То есть их я знал по отдельности еще до создания СТИ. Однажды меня позвали на съемку Сергея Васильевича для журнала в Дом актера. Приезжаю и вижу там всю команду будущего СТИ, включая директора и артистов. У них проходила рабочая встреча будущим составом театра. Именно тогда мне предложили сделать фотографии для портретного фойе СТИ. Потом от этой идеи отказалась, но фотографии остались на сайте театра.

Когда я еще только начинал, то познакомился с фотографом Театра Моссовета Верой Семеновной Петрусовой, часто бывал у нее в мастерской, восхищался ее работой и возможностью не просто снимать спектакли, а фиксировать жизнь театра. Мне казалось чем-то невероятным работать в театре, когда тебя знают все актеры, фотографировать закулисье – гримерки, репетиции.

– То есть у тебя была именно такая потребность?

– Скорее мечта. И тут вдруг звонит Сергей Васильевич и предлагает поснимать спектакли: «Мальчики», «Как вам это понравится» и другие. Позднее я узнал, что когда Женовач с Боровским поняли, что им нужен фотограф в театр, то каждый сказал, что у него есть кандидатура. Оказалось, одна и та же (смеется).

– Как и кем ты себя ощущаешь внутри театра?

– Это интересный вопрос. Я всегда чувствовал себя просто в потоке жизни театра, но однажды, в один из праздничных вечеров в СТИ, Сергей Васильевич вдруг поднял бокал и сказал, что на его глазах фотограф Иванишин вырос вместе с театром. Главная ценность этих слов для меня заключается в том, что я осознал себя неотъемлемой частью большого организма, команды. Ты – не чернорабочий, который подает кирпичи для строительства стен, мы вместе строим здание. И я постоянно учусь у наших мастеров. Пока я не узнал, например, художника по свету Дамира Исмагилова, я считал черный тон у себя в кадре браком. А он научил меня видеть красоту теней и черноты, когда совершается переход от светлого к темному. Я это понял, просто наблюдая, как он выстраивает свет для спектакля. Или, когда наблюдал за композитором Григорием Гоберником: он подбирал музыку, а я понимал, насколько музыка способна усилить визуальный эффект мизансцен. А как филигранно оттачивает Женовач каждую интонацию, каждое движение. Я стал понимать, что моя задача увидеть и зафиксировать какие-то эмоциональные пики постановки и отразить то, что закладывают и режиссер, и сценограф, и художник по свету, и композитор.

– Значит, когда фотограф с самого начала видит процесс создания спектакля, это облегчает задачу съемки премьеры? Все пики он уже уловил и прочувствовал на репетициях. А как же фотографы со стороны, приходящие накануне премьеры?

– Они порой, действительно, могут снять не то. Я иногда смотрю на чужие фотографии и понимаю, что там нет спектакля: есть красивые картинки, можно рассмотреть сценографию, а духа спектакля нет. Я это так смело заявляю, потому что часто сталкиваюсь с мучительным отбором фотографий. Мы можем сидеть часами с Боровским, разглядывать снимки, делать черновой отбор и остановиться в итоге на единственном кадре, где, по мнению Боровского, будет ощущение спектакля. На этом кадре может быть один артист, или два, или три, там может не быть декораций, но будет вайб, ощущение от спектакля. Когда я еще не стал театральным фотографом, на моей первой фотографической работе (после инженерной) начальник говорил: твой снимок должен вызывать у человека не просто сопереживание в душе, а именно всплеск эмоций; он называл этот всплеск «какой-то “ах!”». Этот «ах» у нас с Боровским теперь является кодовом словом.

– Хорошие фотографии спектакля – всегда инструмент продаж для театра.

– Не только. Для меня фотография – продолжение спектакля. Она и для тех, кто спектакль уже посмотрел, но, возможно, какие-то вещи упустил. Зритель мог сидеть на 24 ряду, например, или на первом, но повернул в этот момент голову в другую сторону.

После спектакля Женовача «Игроки» артисты, приветствуя на поклонах зрителей, приподнимают шляпы, и уловить момент, когда это происходит одновременно, практически невозможно. А мне удалось. Фотография получилась и про вайб, и про «продолжение спектакля» и, вероятно, про продажи.

– Фотография – это ко всему прочему история. Ты чувствуешь себя немного историком? Часто ли приходится фиксировать «похороны» спектакля?

– Часто. Буквально недавно снимал для Бахрушинского музея работы Театра Романа Виктюка, уходившие из афиши. Я вовремя туда напросился и отснял постановки «на выносе», когда они уже фактически умерли.

– Как получилось, что ты стал единственным фотографом, снимающим спектакли СТИ?

– Так было не всегда. В первые годы происходили пресс-показы, приходили разные фотографы. Мне, кстати, иногда очень не хватает чужих фотографий наших спектаклей. Сложно вариться в собственном соку. Мне порой чужие фотографии нравятся больше, чем мои. Я на них вижу собственные промахи. Но Сергей Васильевич считает, что театру вполне достаточно моих работ.

– Случалось ли, что тебе во время съемки мешало твое зрительское восприятие? Настолько нравился спектакль, что хотелось побыть просто зрителем.

– Помню, как на спектакле «Горе от ума» Римаса Туминаса в «Современнике» я смеялся до слез и не мог снимать, слезы заливали окуляр. Его «Евгений Онегин» в Вахтанговском театре тоже вызвал сильнейшие, хотя полярные чувства. Было тяжело эмоционально, слезы душили, и уже не от смеха. Примиряю в себе зрителя и фотографа: иногда ругаемся, иногда обнимаемся, потому что если нравится спектакль, то я со всеми вместе смеюсь и плачу. Ничего не могу с собой поделать.

– Какие любимые спектакли в СТИ?

– Очень люблю «Три сестры». Вот только вчера был на спектакле, в финале – слезы.

– Так же было и на премьере?

– Не помню. Но мне страшно нравится, как наши девочки, Мария Корытова, Дарья Муреева и Елизавета Кондакова, играют сестер. Я вчера даже к Маше подошел и сказал, что, когда перечитывал недавно пьесу, то ее Ольга стояла у меня перед глазами.

Еще очень люблю наши «Москва-Петушки». У Алексея Верткова получилась потрясающая роль Венички. Ему поставили сложнейшую задачу: играть трезвого человека, но с нетрезвым потоком мыслей. Тяжело было поймать эту ноту ментального опьянения. Для меня это воплощение стало шоком, откровением.

А еще чеховские «Записные книжки» люблю. Мне хочется верить, что спектакль вернется на сцену.

– Ты ведь снимаешь не только для СТИ?

– Моя трудовая книжка лежит в Бахрушинском музее, я его сотрудник. Для музея я должен отснять не меньше 8-10 спектаклей в месяц, не обязательно премьерных.

Часто приходится объяснять театрам, что я снимаю не для себя, а для них, когда делаю это по заданию Бахрушинского музея. Ведь где хранятся фотографии в театре? На компьютере? Он может разбиться, диск сломаться. А в музее – государственное хранение. Для того, чтобы испорченный бумажный листок списать, им нужно разрешение министерства культуры.

– Актер Уиллем Дефо говорил: «Фильм можно назвать хорошим, если его можно посмотреть без звука и точно понять, что происходит». С фотографией, вероятно, так же. Не было идеи сделать книгу, каталог работ?

– Нет, я не верю сейчас ни в какие книги. Люди перестают читать бумажные книги, все только в цифре, и на бешеных скоростях. Поток информации, огромное количество различных каналов. Выдающийся пианист Николай Петров считал, что для того, чтобы воспринимать музыкальное произведение, слух должен быть очищен, а у людей сегодня слух замусорен – звуками, мелодиями, популярными треками. Точно так же у человека замусорен глаз. Распознать, разглядеть среди визуального хлама что-то настоящее крайне сложно.

– Что для тебя главное в работе в СТИ?

– Я счастлив, что попал в команду, которая создала этот театр. Идея Студии театрального искусства была именно в том, чтобы театр был домом. И я это чувствую. Я иногда прихожу сюда вечером, когда никого нет, просто сяду и немного посижу, ощущая родные стены. Дышать начинаю иначе. За 20 лет это чувство сильно окрепло.

Источник: https://screenstage.ru/?p=20757