В “Студии театрального искусства” выпустили премьеру – “Три сестры” А.П.Чехова поставил художественный руководитель труппы Сергей Женовач. В фойе театра, как всегда, атмосферно, на этот раз гостей, зрителей спектакля, встречают молодые ребята-капельдинеры в белых футболках с портретами Антона Павловича. Если понравится – такую же можно приобрести в антракте. А на длинном столе около буфета, помимо традиционных зеленых яблок в широких фруктовых вазах, еще и именинный яблочный пирог – чествуют Ирину, младшую из сестер Прозоровых.

Хорошо известно стремление Сергея Женовача работать с классическим текстом бережно и точно, пытаясь до тонкостей уловить замысел автора, а не искать приложение материала к сегодняшнему дню. “Три сестры” Женовача устроены строго по Чехову – сообразно мыслям, языку, облику современной писателю эпохи. В костюмах угадываются силуэты дамских туале-тов начала прошлого столетия, офицерской формы и шинелей. Мотивы, намеки, очертания – постановочный тон этого спектакля.

В образах сестер сквозит нечто, давно преданное забвению, оно теплом отзывается внутри как родное, некогда присущее и глубоко забытое, чем хочется обладать и восхищаться, и диву даешься, куда пропали эти сестры, что с ними сталось, что помешало сбыться словам Вершинина: “Но все же вы не исчезнете, не останетесь без влияния; таких, как вы, после вас явится уже, быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока наконец такие, как вы, не станут большинством. Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной”.

С первых минут взгляд приковывает к себе декорация Александра Боровского, многозначительная и аскетичная одновременно: во всю ширину сцены вытянут тесный ряд березовых стволов, оставляющий лишь узкую полосу игрового пространства прямо перед зрительскими рядами. Сценография монументальная, недвижимая, и поначалу верится с трудом, что исключительно в ней и будет сосредоточено действие. Однако на протяжении двух с лишним часов первого акта герои блуждают исключительно среди берез, с трудом протискиваясь между стволами – встречаются, влюб-ляются, философствуют, строят планы на будущее, объясняются в любви. Березы предстают тут как знак: те самые “милые, скромные березы”, что Вершинин любит “больше всех деревьев”; “какие красивые деревья, – вторит Тузенбах, – и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!”.

Березовая роща на сцене далека от олицетворения лиричной природы – для чеховских героев она становится своеобразным рубиконом: по одну сторону гнетущая тоска провинциальной жизни (мрачное, безжизненное и нарочито не задействованное в спектакле нутро сцены напоминает черную дыру, где исчезают лучшие чаяния и надежды), по другую – мечты сестер о Москве, миражи ученой карьеры Андрея, и те самые “настоящие” возлюб-ленные, с ключами от дорогих роялей в руках, о которых грезят в душе все молодые девушки.

Деревья лишены крон, а их часто посаженные стволы придают действию особый ритм, образуют своеобразную черно-белую геометрию, напоминая время от времени сюрреалистичный паттерн в искажениях театрального света (художник по свету – Дамир Исмагилов). Герои исчезают и появляются, растворяются во мраке “дома” и снова просачиваются сквозь березы на авансцену – кажется, если всмотреться в просветы между деревьями, увидишь самое важное и, наконец, поймешь, почему все здесь такие несчастные.

Вглядываясь в происходящее из зрительного зала, а заодно припоминая слова Чехова, что он “водевиль писал”, вдруг осознаешь – жизнь Прозоровых (и многих им подобных) в самом деле прекрасна, изысканна, перспективна, и вся проблема лишь в том, что сами они не способны взять ее в руки, подладить под себя и найти, наконец, применение, скажем, трем иностранным языкам, чтобы те не считались “ненужным придатком”.

Современники Чехова окрестили пьесу драмой, чем поначалу серьезно огорчили автора, связав несчастья героев с наступ-лением нового времени, динамичного, острого, сурового, где потребовался человек иных качеств, не столь изнеженный, не столь рафинированный, не страдающий от того, что рядом кто-то “недостаточно тонок, недостаточно мягок, любезен” (разве не рвется наружу в этих словах Маши чеховская ирония?). Недаром противовесом утонченным натурам трех сестер служит образ жены Андрея – Наташи, напористой провинциальной барышни, которая то кнутом, то пряником мало-помалу устанав-ливает свои порядки в доме.

Чеховская ирония сквозит и в постоянных беседах о переселении в Москву, полных утопического восторга, но лишенных всякой инициативы, в пассивных намерениях Андрея стать профессором московского университета. “Угнетенные” воспитанием, ученостью, отцовской любовью, обладая всеми основаниями для блестящих карьер и блестящих жизней, они не находят воли, чтобы хотя бы попытаться что-то изменить, приблизиться к своим мечтам, предпочитая неустанно томиться, разглагольствовать, страдать и чахнуть. “Русскому человеку в выс-шей степени свойственен возвышенный образ мыслей, но скажите, почему в жизни он хватает так невысоко?”, – словно сам Чехов вопрошает устами Вершинина. В спектакле “СТИ” краснобай и водевильный фат Вершинин Дмитрия Липинского сам является прекрасной иллюстрацией к горьким словам чеховского персонажа.

Трудно осудить героев за их слабость, потому что слабость эта общечеловеческая и по-своему извечная. Чехов писал пьесу не про жертв эпохи, а про жертв жизни, про прозу жизни, в ее хитросплетениях он был проницательным экспертом, про обыкновенную человеческую леность и вечное откладывание главного на потом.

Однако осмысляя сценические образы, создаваемые молодыми актерами “СТИ” (третий выпуск Мастерской Сергея Женовача на режиссерском факультете ГИТИСа), почему-то искренне хочешь, чтобы в нашу жизнь вернулись эти легкоранимые сестры, носительницы породы, самобытной, чувствительной и великодушной.

На сцене складывается замечательная мозаика типажей с их слабостями, болью, изъянами и чудаковатостями. Словно одолевает режиссера желание разгадать, как проживали они не жизни, но мгновения: как общались, переглядывались, подшучивали друг над другом и друг друга ранили. Открытая миру и не чуждая драматизма Ирина (Елизавета Кондакова) жаждет работать и вызывающе посверкивает глазами в зал. Кроткий и нелепый Тузенбах (Никита Исаченков) трепетно ждет ее расположения и миролюбиво сносит нападки Соленого. Терпеливая и рассудительная Ольга (Мария Корытова) тщетно пытается примириться с Наташей (Екатерина Копылова). Бородатый, громогласный и широкоплечий Вершинин неустанно балагурит и не к месту философствует, словно забываясь, отгораживаясь тем самым от семейных проблем и неудачной женитьбы. Добродушный и застенчивый Андрей (Даниил Обухов), не вылезающий из уютного свитера и валенок, прячется от всех неурядиц за благозвучной скрипкой и внезапно изливает душу заснувшему пьяным сном Чебутыкину (Сергей Качанов).

Порой интереснее смотреть не на того, кто говорит, а на то, что происходит рядом: как нежно касается кончиками пальцев Тузенбах руки Ирины, а та кокетливо отнимает ее; как стремительно подхватывают друг за другом Вершинин и Маша “У Лукоморья дуб зеленый…”, превращая пушкинские строки в свой секретный любовный язык (их заветное “трам-там-там”); как дразнят сестры Андрея, величая “влюбленным профессором”, а тот застенчиво отводит глаза и неловко отмахивается от наскоков. Целый калейдоскоп сокровенных моментов жизни, тайных знаков и посланий становится сутью театрального действия.

Ершистая, своенравная, переменчивая Маша Дарьи Муреевой горьким смехом встречает ухаживания Вершинина и мечет стрелы в нудного, безраздельно преданного ей Кулыгина (Лев Коткин). Он простит ей все, даже крепкий поцелуй при прощании с “влюбленным майором”, будет лишь прыгать вокруг на цыпочках и беспомощно твердить “Маша-Маша…”. В этот самый момент березовый заслон двинется и уйдет вбок, а за ним окажется только пустая голая сцена – пустой и унылый дом Прозоровых – за его окнами играют военные марши, провожают офицерские батареи, несут тело убитого Тузенбаха.

Избегая театрального пафоса и притязаний на исключительное прочтение, Сергей Женовач и его подопечные создают зарисовку не сегодняшней жизни и не сегодняшних людей. Тут стоит задуматься о том, что любой театр неисчерпаем, ни один подход не устаревает, и в каждом из них продолжают появляться свои свершения. Вот пример одного из них, возвращающего к истокам того русского театра, который покорил мир и расцвел именно на Чехове и его “Трех сестрах”.

Источник: http://screenstage.ru/?p=8929