Названия «Шествие» по Иосифу Бродскому нет в афише театра «Студия театрального искусства». Билеты не продаются, а на спектакль пускают всего тридцать зрителей из тех, кто успевает первым записаться. Рекламы, естественно, нет никакой, кроме сарафанного радио – самого взыскательного ресурса новостей нашего города. Спектакль возник из занятий сценречью с педагогом Верой Камышниковой, и играется он в гардеробе, в фойе, на лестничных площадках и пролетах.

Театральная муза – дама капризная. Сколько лет ей втюхивают на всех уровнях, что должна он быть актуальной и политической, социально озабоченной и протестной. Поощряют денежно. Устраивают фестивали и семинары, читки и встречи с деятелями сцены. Лучшие силы критического цеха из статьи в статью долбят: давай, политизируйся, а то уважать перестанут… Муза в ответ показывает свой длинный нос. Устраивается поудобнее на диване и…начинает листать страницы книг давно ушедшего поэта. На улице – сезон выборов со всеми выборам положенными воспаленными дебатами и акциями. В театре – сезон Бродского. Вот уж точно все по слову поэта: «к постыдному столетию спиной, к любви своей потерянной лицом». Поэтический театр разрастается как роща – самосевом. Тут и там возникают спектакли. И вдруг оказалось, что зритель по ним не просто соскучился – стосковался, как по солнечным лучам за долгие зимние дни.

Написанная в 1961 году поэма-мистерия «Шествие» создавалась в момент увлечения ее автора поэзией Боратынского и других поэтов пушкинского круга. Как писал автор в предисловии: «Идея поэмы – идея персонификации представлений о мире». Эти представления вложены в уста условных персонажей – Арлекина, Коломбины, Дон Кихота, Вора, Торговца, Лжеца, Честняги и др. Каждому из персонажей даны развернутые монологи-романсы. А организует эту смесь ритмов, тем и лиц – Юноша-поэт (Игорь Лизенгевич), вступающий в разговор со своим читателем.

Спектакль начинается у гардероба. Одетые в одинаковые черные футболки артисты скрываются за стойкой и возвращаются – кто в черном драповом пальто, кто с лаковым саквояжем времен прабабушки. А Муза (Ольга Калашникова) – и вовсе с пером в кудрявой голове. Все превращения происходят на наших глазах. Актеры меняют платья и образы. Стихи скандируются, выпеваются, их сопровождают музыка контрабаса и ритм, выбиваемый ладошками по коленкам.

Шествие образов, шествие ритмов, шествие лиц и фигур. Мы, зрители, движемся по фойе студии, по ее лестницам и пролетам, то стоя, то сидя на ступеньках, то примостившись на полу, – становимся соучастниками.

Реквизита минимум: винтажные чемоданы, трехлитровые банки в авоськах, белые бумажки, сыплющиеся сверху снегом, зеленые яблоки, фото студийцев в рамке на стене, подойдя к которому вздохнут: «Актер изображает жизнь и смерть, натягивает бороду, парик». Но каждый предмет отобран и обыгран, как обыгран каждый уголок пространства. Вера Камышникова с юмором и изяществом использует целый арсенал приемов поэтического театра, разработанных прежде всего постановками Ивана Поповски с актерами-фоменками (ряд, начатый цветаевским «Приключением», продолженный «Отравленной туникой» Гумилева).

Среди нынешнего парада постановок по Бродскому, среди которых и «Горбунов и Горчаков» в «Современнике», и моно-спектакль «Вальс на прощание» Алексея Девотченко, постановка СТИ предлагает свой, особый путь к поэту, свою интонацию: камерную, интимную, домашнюю. Поэзией здесь делятся с тобой, как чашкой кофе или улыбкой. И ты сам волен выбирать, какие строчки унести: «И только жизнь меж нас легко проходит,/ И что-то вновь из наших душ уходит,/ И шумный век гудит, как пароходик,/ И навсегда твою любовь увозит»…