«Кира Георгиевна». В. Некрасов.
Студия театрального искусства.
Режиссер и автор инсценировки Сергей Женовач, художник Александр Боровский.

Интерес Сергея Женовача к творчеству советских писателей оформился в последовательную сценическую линию. Речь, разумеется, не об официальной, обласканной режимом части этой литературы, а о той, что составила ее реальную художественную ценность. Долгое время режиссер и его Студия театрального искусства жили исключительно в мире классики ХIХ — начала ХХ веков. Но однажды появился Андрей Платонов («Река Потудань»). Прошло несколько лет, и один за другим поселились в СТИ Венедикт Ерофеев («Москва — Петушки»), Михаил Булгаков («Записки покойника»), Николай Эрдман («Самоубийца»). А теперь Виктор Некрасов. «Кира Георгиевна», кстати, всего лишь второй, после «Потудани», опыт освоения малой сцены, с перерывом в семь лет.

Небольшая повесть Некрасова написана, в сущности, о быстро преходящей жизни и, конечно, о любви, едва ли не самой хрупкой, а потому подверженной «амортизации» и неизбежному исчезновению жизненной материи. Но герои повести, по крайней мере, двое из них (сама Кира Георгиевна и ее немолодой муж Николай Иванович) — люди искусства. Она скульптор, он художник, и оба, в общем-то, удачно вписались в советские реалии — не запрещены, не на обочине. Повесть была написана на рубеже 60-х годов, опубликована в «Новом мире» в 1961-м, когда тема художника, советской богемы, осваивалась часто. Но не менее активно звучала и осмыслялась в те, в общем-то, еще «оттепельные» времена тема недавних сталинских репрессий. Один из героев повести Некрасова, первый муж Киры, двадцать лет отсидел в лагере, как тогда говаривали, «на Севере», за это время женщина успела и заново устроить свою жизнь, и, кажется, забыть прежнюю. Но все же для Некрасова это лишь частные условия человеческого существования, по определению не простого, драматичного, и главное в повести — сама эта жизнь, ее действующие лица. Вот обстоятельство для Женовача решающее, ибо этот режиссер, в принципе, равнодушен к острым социальным вопросам и крайне пристрастен к процессу движения обычной человеческой судьбы, к натуре, к характеру, проявляющимся хоть и в конкретных реалиях, но часто вопреки им.

У Некрасова героиня благополучно вычеркнула из жизни канувшего в неизвестность первого мужа; преуспела на ниве скульптурного творчества; живет в браке с хорошим человеком преклонных лет, тоже вполне состоявшимся художником; уверенно рассуждает об искусстве; пользуется всеми привилегиями, имевшимися у советской художественной элиты. А еще держит при себе молодого любовника, электрика Юру, который по совместительству работает у нее натурщиком. Но возвращается из небытия первый муж, и вспыхивает былая страсть, которой, конечно, не суждено продолжение. Время, что неумолимо забирает свое даже у самых самоуверенных и полагающих себя держащими Бога за бороду субъектов, здесь важное действующее лицо. Писателя, к слову, изрядно в 60-е годы за «Киру Георгиевну» критиковали, обвиняли, как тогда водилось, в мелкотемье. А он, между тем, был к своей героине весьма строг, даже беспощаден. Но не прямолинейно, не плоско. Схваченный им кусок человеческой жизни был в лучших традициях русской классической прозы объемным, сложным, когда частная история обязательно отсвечивает историей «местности», то есть страны. Вот это и есть лакомый для режиссера Женовача материал. Можно сказать, то самое пресловутое «мелкотемье» и есть его конек. Притом, верный себе режиссер Женовач снова, как это уже случалось и в «Реке Потудани», и в спектакле «Три года» по одноименной чеховской повести, вместо жесткого авторского взгляда предлагает свой, гораздо более мягкий и сострадательный. У него к героине куда больше живого человеческого участия, чем было у писателя Некрасова. Но при этом иронии тоже, чем у писателя, больше.

В подзаголовке спектакля — «откровенные разговоры», и действительно, проза переведена в диалоги-монологи, которые негромко, в будничной интонации звучат в маленьком зале, а публика сидит по его периметру в три ряда. Действие же происходит не только по центру, где, кроме помоста, превратившегося в двуспальное ложе, больше ничего нет, но и подле стен, за спинами то одних, то других зрителей — там за выпивкой выясняют отношения мужчины: бывший муж Вадим (Дмитрий Липинский) с электриком Юрой (Андрей Назимов), нынешний муж Николай Иванович (Сергей Качанов) с тем же электриком. Сама Кира Георгиевна царит посередине. Ее играет Мария Шашлова, которая нескрываемо моложе своей сорокадвухлетней героини. Как начнет, лежа на смятых простынях в шелковой пижаме, так весь спектакль в этой пижаме, простоволосая, совсем домашняя и пробудет. Интонация ее рассказа — будто мысли вслух, не предназначенные ни для чьих посторонних ушей, но самое интересное в этой интонации — ее обманчивая бытовая достоверность. Или, если хотите, тончайшая театральность, только кажущаяся бытовой правдой. Крошечная дистанция между актерами и зрителями, тихая, не форсированная речь, сама обстановка (тут неприбранная постель, там столики с нехитрой утварью и предметами эпохи 50–60-х) организуют спектакль так, что публика будто бы находится внутри действия, невольно вовлечена в него. Будто мы, как незваные гости, попали в квартиру Киры Георгиевны, и никто поэтому о наших удобствах не позаботился: когда действие идет у тебя за спиной, изволь выворачивать шею и напряженно вслушиваться в речь, вовсе не предназначенную для твоих ушей. Вот такой, филигранно «прописанный» театр, без «четвертой стены», с иллюзией «как в жизни», но и с очевидным зазором между действующими лицами и исполнителями, и зазор этот заполнен тонкой театральной иронией.
Шашлова играет свою Киру, обаятельную, молодую и по-человечески очень понятную, именно с этой самой легкой иронией. Играет уверенно и бесстрашно, так, что можно подумать: ну, прямо, живет. Ошибка — она играет! Но еще сильнее этот удивительный эффект у Качанова, актера редкой органики. Его Николай Иванович здесь трогает по-настоящему. Вся его весьма щекотливая жизненная ситуация, где и долготерпеливая любовь к молодой по сравнению с ним жене, и привычка терпеть ее измены, и постыдное соглашательство, и тихий стоицизм, словом, все как на ладони. Но быта нет и в помине, есть глубоко сосредоточенный психологизм, который на поверку виртуозно воздушен, и это, конечно, высший пилотаж. Кульминационная сцена спектакля, где Николай Иванович за бутылкой водки тихо и упорно исповедуется электрику Юрочке, пресекая при этом ответные попытки молодого любовника жены сделать то же самое, вообще переводит камерную затею Женовача в некий новый, возможно даже, экспериментальный регистр. Вроде бы, перед нами еще один опыт психологической игры в интимных условиях малой сцены, из тех, что давно и успешно освоен нашими театрами. К примеру, Кама Гинкас в своих последних камерных спектаклях («Кто боится Вирджинии Вульф?» и «По дороге в…») сгущает психологическое напряжение до немыслимого предела, втягивая зрителя в глубины не то что сознания, но и подсознания. При этом рисунок у него жесткий, театральные метафоры любой степени остроты по-хозяйски осваиваются в крошечном игровом пространстве. Женовач же совсем другой, не жесткий, не колючий, и метафоры его акварельные, они гораздо меньше бросаются в глаза. Однако в «Кире Георгиевне» то, как режиссер и художник Александр Боровский организовали пространство игры, дает какой-то новый театральный объем. Помост-постель здесь не просто центр истории, в определенной степени рутинной и даже пошловатой, но некий ринг, место постоянных жизненных состязаний. Не случайно потрепанный лагерным существованием, но не утративший еще силы Вадим вскакивает на него в естественном мужском порыве и расправляет плечи, и даже читает стихи. А Николай Иванович лишь деликатно приближается к этому ристалищу, ибо оно уже давно не для него. Ложе с нахально белыми смятыми постельными принадлежностями становится в спектакле местом, где человек не только занимается любовью и прячет партнера (Юрочка в первой сцене смешно скрывается под простыней), но и откровенно размышляет о жизни (Кира все настойчивые доказательства собственной состоятельности предъявляет именно здесь, полулежа в одиночестве) и рано или поздно встретится с небытием. Не случайны и расположившиеся по углам, обернутые в полиэтилен скульптурные фигуры. Это не просто изделия живущего здесь скульптора, это застывшие свидетельства трудов и надежд на успех, которые в данный момент, когда проясняются куда более существенные смыслы, заслуженно отправлены на периферию внимания.

В «Кире Георгиевне» Сергей Женовач явно действует иначе, чем прежде, в «Реке Потудани». Там искренняя, без капли «вранья» актерская игра была все же гораздо более театральной в привычном смысле этого понятия. Сидевшие по трем стенам маленького помещения зрители смотрели на стену четвертую, на фоне которой происходило действие, и получалось, таким образом, все, как и положено в классическом театре, только камерно и оттого более доверительно. Здесь же игровое пространство как бы смешивает публику с артистами. Сами происходящие в нем «откровенные разговоры», пусть не агрессивно (Женовач вообще противник резких движений), но все же сообщают зрителям некоторое ощущение дискомфорта. Так бывает, когда становишься невольным свидетелем чьих-то глубоко личных объяснений, будто подсматриваешь и подслушиваешь чужую жизнь. Нет, мягкий иронический зазор между игрой и заключенной в ней правдой, конечно, не допускает шокового эффекта. Но зябко порой становится. К тому же в спектакль заложены некие «зоны», где тебя сознательно «оставляют в покое» и будто бы даже предоставляют самому себе. Не хочешь — не выворачивай шею, не смотри за спину, просто слушай диалог или даже не вслушивайся, но погружайся в полумрак и плыви по волне собственных жизненных ассоциаций. Такого у Женовача еще не было!

«Жизнь у Киры Георгиевны — или, как ее называли друзья, Кили (в детстве она долго не могла произнести букву „р“) — поначалу сложилась как будто весело и легко», — начинает свою повесть Виктор Некрасов. Но прожить целую жизнь весело и легко, и даже красиво человеку не дано. Об этом спектакль. Как всегда в СТИ, без прокурорских обвинений. Но на этот раз и без адвокатских усилий.

Оригинал: http://ptj.spb.ru/blog/lyubov-kmelkotemyu/