Сценическая версия театра по пьесе «Ревизор», в 2-х частях на сцене Студии
Театрального Искусства. Режиссер – Сергей Женовач. Художник – Александр Боровский. Художник
по свету – Дамир Исмагилов. Композитор – Григорий Гоберник. Премьера –
28 октября 2022 года.

«Вы еще не видели «Ревизора» в СТИ? Сходите!» Наш театральный
разъезд полнится слухами о необычной премьере. Очень смелой, не
оставляющей равнодушным. Постановка удивила даже давних поклонников
дара Сергея Женовача и эстетики Александра Боровского. Такого «Ревизора»
мы еще не видели.
«А что же там такое особое?», – допытываются те, кто на спектакле не
был (премьера состоялась совсем недавно, в конце октября). «Там? Там
действие происходит в бане, а герои постоянно ныряют в бассейн».
Услышав про баню (хотя это вовсе не русская банька, не сауна, а
скорее, стилизованные римские термы), зритель заинтересуется, критик
начнет строить предположения, а сноб от искусства, быть может, и
поморщится: «Бассейн? Почему? Зачем? И как обыграть такое необычное,
особенно для классической русской комедии, оформление сцены?»
Странное? Невиданное для русской комедии? Да полно! Баня – это же
наше все, матрица российской жизни. Будто бы не было «Бани»
Маяковского, страна не переписывала на сотни тысяч магнитофонов песню
Высоцкого «Затопи ты мне баньку по черному». И будто бы каждое
31декабря уже полвека мы не отправляемся вместе с героями народного
фильма «Ирония судьбы, или с легким паром» в баню, с которой,
собственно, и начинается главный поворот сюжета? Когда под воздействием
банных и алкогольных паров с человека словно слезает «прошлогоднее
унынье и дела зимы иной», он словно умирает и рождается заново и
начинается «по ошибке» другая, необыкновенная жизнь…
А пьеса Михаила Рощина «Старый новый год», с успехом шедшая на
сцене Художественного театра много лет, превращенная в популярный
телефильм? Там Сандуны с мраморным бассейном – единственное место,
где могут смыть обиды, выговориться и быть понятыми обитатели тесных
квартир. Там клянутся решительно изменить будущее, где все будет иначе.
А старик с говорящим отчеством Адамыч, облаченный в простыню,
возглашает: «Римлянцы! Совграждане! Товарищи дорогие!»
И что уж говорить про время совсем недавнее, про девяностые – когда
зачастую именно в бане решали дела и делишки криминальные авторитеты.

Слово «сауна» вдруг приобрело двусмысленный оттенок, а купание в
бассейне с нимфами даже стоило карьеры одному министру. Нам ли
морщиться – римлянцам, товарищам, совгражданам?
Мучительно переживая за постановку пьесы в Александринском
театре в 1836 году, Гоголь в «Предуведомлении для тех, которые пожелали
бы сыграть как следует «Ревизора» объяснял главное: « …прежде следует
схватить именно < … > душу роли, а не платье ее»». В спектакле Женовача,
будто следуя завету автора, с героев в буквальном и переносном смысле
снимается застарелое «платье». Остается, по словам античного историка и
философа, человек, «голый человек на голой земле».
Человек в «исподнем», которому предстоит исповедь перед самим
собой – очень важен в эстетике режиссера Сергея Женовача, его
единомышленников, сценографа Александра Боровского и художника по
свету Дамира Исмагилова. В блистательной постановке повести Чехова «Три
года» герои в исподнем заключены в пространство железных сеточных
кроватей. Они пытаются всмотреться в себя, понять, отчего же их так
обманывает жизнь или же обманывают сами себя.
Скованность пространством, пространство как коллективная, общая
участь всех персонажей – еще один значимый образ в поэтике режиссера и
сценографа (те же «Три года», «Мастер и Маргарита», «Три сестры»)
Все действие гоголевской пьесы тоже происходит буквально на
нескольких квадратных метрах. Термы, портик, бассейн, где плещется
настоящая вода и куда периодически ныряют герои – неожиданное, смелое,
броское решение для сцены СТИ, зритель которого привык в камерности и
лаконичности декораций. Оно удивляет, настораживает, подчиняет себе
трактовку пьесы и игру актеров.
Метафора – имперские «римских термы», где собираются первые лица
города, – прозрачна и многослойна. Все чиновники, облаченные то ли в
простыни, то ли в тоги, давно уже выстроили свой маленький искусственный
мирок. В нем им давно живется вполне вольготно. Сюда почти не долетают
звуки внешнего мира. В этом мирке можно наслаждаться жизнью (если,
конечно, соблюдать «правила»).
Режиссер и сценограф нарочно уводят пьесу Гоголя от бытовых
реалий, как бы «отмывая» «Ревизора» от наслоившихся за почти двести лет
сценических трактовок , штампов и стереотипов. А уж если и обыгрываются
всем знакомые реплики и фразы, то они трансформируются, принимают
самое неожиданное воплощение, как и положено в мире Гоголя. Так перед
началом действия пробегут по залу, взберутся на сцену две огромные черные
бутафорские крысы, и станет смешно и жутковато.
Да и не «Ревизор» это, а именно «Лабардан-с», «сценическая версия
театра». По собственному признанию, постановщику было не интересно
играть «внешний сюжет». Известный всем со школьной скамьи. «Всегда за
внешним сюжетом существует внутренний сюжет. Вот он всегда самый
интересный, самый глубокий, таинственный и заманчивый. И каждый, кто
разгадывает секреты “Ревизора”, погружается в территорию за сюжетом, это

так называемый внутренний сюжет. Здесь он бездонный и формулировать
его очень сложно», – говорит о своем спектакле Сергей Женовач.
На занавесе два знакомых летящих профиля – Пушкин и Гоголь и
цитата: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, так как-то все…». Словно,
два классика, там на небесах, смотрят на нас сверху и переговариваются
между собой.
Сам текст «Ревизора» – уже сплошная цитата, сплошное удовольствие.
Однако в этом ошеломляющем действе знакомые «лакомые» фразы не
смакуют, не выковыривают, как изюм из булки, не преподносят зрителям на
блюдечке. Не комикуют. Герои «Лабардан-с»-а естественны почти как
язычники, даром что на каждом из них болтается золотой крестик.
Новый спектакль Женовача – это прежде всего непрерывное
движение. Молодые актеры на протяжении нескольких часов демонстрируют
невероятную физическую форму, пластичность и слаженность. Они
постоянно играют в двух плоскостях, перемещаясь из воды на «сушу». Им
нельзя оступиться, нельзя быть неловкими. Они связаны друг с другом
неразрывно.
Да, дела их персонажей весьма «скользки», быть может, поэтому,
держатся они так тесно и близко друг от друга, прямо как морские котики на
отмели. Наслаждаться жизнью, так вместе. Тонуть – так уж всем.
О наслаждении, почти что животном, зритель догадывается еще до
начала действия – из-за занавеса несутся шлепки и звучные похлопывания.
Представшее перед взором публики зрелище радует своей античной красотой
– сколько полуобнаженных красивых тел, юношеских и девичьих! Какая
гармония, какие пропорции и композиция!
Идиллию разрушает городничий, который является не столь
величественно, как «бог из машины», а скорее зловеще. То ли римский
император, несущий дурную весть сенату, то ли разгневанный вожак стаи.
«Стая» замирает и внимает вожаку с трепетом.
О городничем (Дмитрий Липинский) стоит сказать особо. Наверно, ему
надо спеть оду – потому что до появления на сцене Хлестакова именно на
нем держится напряжение спектакля. Глядя на него, забываешь, что
городничий – (уж так сложилось) традиционно возрастная роль на театре.
«Уже постаревший на службе и очень неглупый по-своему человек» — так
характеризовал его Гоголь. Неизменное брюшко, брыли, взгляд из -под
кустистых бровей…
Этот же градоначальник поджар, мускулист и быстр. Кажется, что
передвигается он на полусогнутых ногах и голова его всегда чуть склонена,
словно он всегда готов к нападению. В его повадках есть что-то бандитское.
Не надо басить и потрясать кулаком, такой городничий опасен, даже когда
молчит и взирает на своих подчиненных. Понятно, почему они его боятся.
Липинский играет на полутонах, его позы чрезвычайно выразительны. Как
крупный хищник, он не делает лишних движений. По-своему, он даже
обаятелен.

Хлестаков (Никита Исаченков) – еще одно открытие этого спектакля.
Внешне он вполне соответствует своему описанию – «молодой человек»,
«тоненький», «худенький». Появляется он на сцене весьма оригинально – его
буквально вносят на руках чиновники. Хлестаков пьян и его опускают в
воду, чтобы освежиться. Незванный гость настолько накачан вином, что едва
может говорить. Над ним агукают, как над новорожденным, принимающим
первую ванну. Вначале даже его реплики произносят за него другие, и этому
тоже есть объяснение.
Фокус режиссера и актера наведен так, что в игре Исаченкова следишь
не за словами, но за мимикой, пластикой, движением рук, выражением глаз.
В нем как будто одновременно живут два человека – пьяненький
«фитюлька», вкушающий нежданные удовольствия и цепкий наблюдатель,
засланный сюда с тайной миссией.
Почти все действие спектакля любитель лабардана так и проводит в
бассейне. Дамы, жена городничего (Варвара Насонова) и дочка (Виктория
Воробьева) сами, как в омут головой, ныряют к нему. Чиновники дают
взятку, стоя на скользком бортике. Они буквально и в переносном смысле
рискуют поскользнуться, упасть и пропасть.
В сцене взятки Земляника, попечитель богоугодных заведений,
(Вячеслав Евлантьев) демонстрирует самое небогоугодное поведение. Он
подробно доносит «важному лицу» на почтмейстера, судью и на «якобинца»
смотрителя здешнего училища, который внушает юношеству
«неблагонамеренные правила». Земляника не просто сладостный и
пакостный ябеда. Он нетерпелив и горяч в истовом желании «потопить»
своих приятелей, раз уж представился такой случай. Земляника прыгает в
бассейн, чтобы Хлестаков его лучше услышал и понял.
Немец Гибнер (Нодар Сирадзе), наверное, никогда еще не вызывал у
русской публики такую жалость. Со слезами на глазах несчастный
иностранец, объясняющийся только на немецком, молит отпустить его
наконец на родину, к жене и детям.
С последней надеждой наказать самоуправца к ревизору являются
купцы и та самая унтер-офицерская вдова, которая «сама себя высекла». Эти
посетители «одеты» попроще (у мужчин из «прикрытия – только банный
тазик), тоги им не полагаются. Как и в сцене с крысами, крылатая фраза тут
вырастает до буквального воплощения – унтер-офицерская вдова (роскошная
Анна Рудь) живо предлагает показать те самые следы на теле, которые
остались после порки. В этой бане действительно решаются все дела, и
столичный гость становится на время центром притяжения всего города.
«На зеркало неча пенять, коли рожа крива», – известный со школы
эпиграф к «Ревизору». В спектакле Сергея Женовача Хлестаков воплощает
зеркало. Кривое, мерцающее, меняющее перспективу .Иван Александрович
буквально есть то, что в нем хотят видеть – крупный чиновник,
государственный человек, последняя надежда отчаявшихся, знаменитый
писатель, сладкий любовник.

Это зеркало, отражая, увеличивается в размерах, становится мутнее. В
глазах ненасытного ревизора появляется злой блеск.
Город сам творит себе кумира. Тема лжепророка безусловно волнует
режиссера. В мизансценах с Хлестаковым вполне можно узнать многие
сюжеты мирового искусства – вот его, обессилевшего, несут на руках; вот
он лежит, запрокинув голову; вот его рука свисает из мраморной ванны.
Когда же он начинает мычать и издавать звуки, напряженно пытаясь
вспомнить и выговорить, что за вкусную рыбу он ел, то чудится не
«лабардан», а – «абырвалг». Женовач, обращавшийся в своих поставках к
«Запискам покойника» и «Мастеру и Маргарите», вызвал на сцену дух еще
одного булгаковского героя. Того самого «нового человека», сотворенного
из весьма неподходящего материала, и вдруг возомнившего себя значимой
персоной.
Тень Булгакова, который называл Гоголя своим учителем, постоянно
присутствует в спектакле Сергея Женовача – аллюзии на роман «Мастер и
Маргарита» есть даже в финале спектакля. Когда Хлестаков исчезает из
города и морок спадает, городничий остается один. Торопливо и бесшумно
покидают цену обманутые чиновники, опозоренные жена и дочь
городничего.
Публика ожидает – как же будет сыграно известие о прибытии важного
лица и знаменитая «немая сцена»? Режиссеру удалось удивить зрителя и
здесь. Голос о прибытии истинного ревизора звучит свыше.
Градоначальника призывает к себе «высший судия». Какая-то незримая сила
влечет его к воротам портика, за ним тянется длинный плащ, заставляющий
вспомнить тот самый, «белый, с кровавым подбоем».
А что же «немая сцена»? Она есть. И в этом тоже искусство большого
режиссера. Молчат зрители, гадая, что же свершится с проштрафившемся по
всем статьям «начальником»? Финал спектакля многозначителен, он
закольцовывает все действие. Городничий торопливо возвращается и
усаживается перед чиновниками. Указания свыше он получил. Как теперь
любят выражаться – «я тебя услышал», «не кипишуй», «мы сейчас сядем и
все порешаем».
Грустный для всех нас, однако честный финал, надо признать. «Ну
что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, так как-то все…».
Под впечатлением от первой постановки пьесы и отзывов прессы,
Гоголь написал свой «Театральный разъезд после представления новой
комедии». В нем он заставил звучать голоса тех, кто судил о его комедии,
представил им слово, захотел услышать самые разные мнения,рассуждения и
толки.
Театральная Москва уже толкует о новом спектакле Женовача.
Впору, вслед за «Ревизором» инсценировать «Театральный разъезд». Для
полноты картины, так сказать. В зеркало этого спектакля смотрятся не
только герои, но и зрительный зал.

У кого рожа крива? Кого раздели? Кому пенять на то, что нет
«повестки дня», что сколько можно «еще раз про всесильную коррупцию»? И
кто же должен дать нам новые смыслы, надежду, «целеполагание» –
городничие? Чиновники? Из неведомых далей прилетевший как мотылек
фальшивый ревизор? А хоть бы и настоящий?
Себе (и всем тем, кому предстояло читать, ставить, играть эту вечно
современную, очень русскую пьесу) Гоголь посвятил ободряющие слова:
«Мир – как водоворот: движутся в нем вечно мненья и толки; но все
перемалывает время. Как шелуха, слетают ложные и, как твердые зерна,
остаются недвижные истины. Что признавалось пустым, может явиться
потом вооруженное строгим значеньем. Во глубине холодного смеха могут
отыскаться горячие искры вечной могучей любви».
Утешимся этим.

Источник: печатный журнал