В библиотеки по мировой сценографии и после смерти Виктора Березкина продолжают поступать его книги. Вслед за толстым фолиантом «Дмитрий Крымов. Книга о лаборатории» (см. №3 (83) 2013) готовятся к печати монографические исследования о замечательных современных художниках – Станиславе Бенедиктове, Александре Орлове и Александре Боровском. Структура у Березкина, как всегда, простая и ясная: кроме очерка творчества обязательно большое интервью с героем и красивое дополнение – о герое говорят его коллеги, художники, режиссеры, артисты. Всё вместе – эстетический анализ от автора, прямая речь художника и восприятие его современниками – создает на редкость полный документальный портрет. Поэтому читатели с нетерпением ждут выхода новых книг Виктора Березкина. На этот раз его рукописи подготовлены к печати Еленой Стрельцовой – коллегой, другом, его вдовой.

Евгений Каменькович:
Вначале был Киев. Какие-то радостные обрывочные воспоминания о нашем не совсем совместном детстве, поскольку я все-таки на шесть лет Саши старше. Например, когда Боровские приходили к нам в гости, и родители вели в комнатах свои разговоры, я на кухне заставлял Сашу играть в хоккейный чемпионат мира при помощи клюшки и веника. Он в этом ничего не понимал, а я знал фамилии всех спортсменов, и поэтому делал с ним всё, что хотел. Он меня слушался. Сборная СССР всегда побеждала Канаду напоследней минуте. Или совместный семейный отдых в маленькой деревушке на море под Херсоном. Медузы, парное молоко, ежевечерний просмотр «Штирлица» почему-то на печке и финальный розыгрыш: я стою на «шухере», а будущий художник прямо в афише местного киноклуба на фонарном столбе дорисовывает объявление о новых дополнительных сериях «Фантомаса».Саша в детстве был невероятно красив. Эдакий херувим. Его даже в кино снимали.

Ну, и сразу было понятно, что перед вами – человек талантливый. Он всё талантливо делал. Талантливо рисовал. Талантливо говорил. Талантливо ел. Талантливо играл на гитаре на четырёх аккордах всего Высоцкого. Потом Боровские переехали в Москву, а я подался в ГИТИС. Хотел поступать на режиссёрский, но Мария Осиповна Кнебель со мной даже не стала разговаривать: «Подрастите сначала, молодой человек». Пришлось идти на актёрский и, когда настало время дипломных спектаклей, у нас затеяли шекспировскую комедию «Как вам это понравится». В те годы студенческие спектакли оформлялись в основном очень скромно. Саша тогда, по-моему, еще не учился в Школе-Студии МХАТ.Я его уговорил: «Давай, помоги». Из этой затеи ничего не вышло. У меня только осталось несколько эскизов. Первое Сашино решение было таким. Венские стулья и к ним приделаны ветки – Арденнский лес. Потом я поступил на режиссёрский факультет и наш мастер А.А. Гончаров потребовал найти каждому своего художника. Я, конечно, позвал Сашу. Сперва мы придумали шекспировскую «Бурю». Всё было в песке. Я очень этим гордился. Теперь так делают многие, но тогда казалось, что мы авангардисты.

Потом был рассказ Аксенова «Победа». Жлоб выигрывает в поезде у гроссмейстера. Когда партия заканчивается, гроссмейстер достаёт чемоданчик, где лежит много медалей. На них написано: «Податель сего выиграл у гроссмейстера такого-то».Но главное произошло во время моей дипломной постановки «Иван-Царевич» (сказка Ю. Кима) в театре Маяковского. Думаю, что в процессе работы над этим спектаклем Саша прошел фантастическую школу выживания. Андрей Александрович Гончаров поломал штук двадцать наших макетов. Мне казалось, что всё, что Саша придумал, замечательно. Почему Гончарову не нравилось, я не понимал. В какой-то момент мы почувствовали, что больше не выдержим. Когда наше отчаяние достигло кульминации, решили посоветоваться с Давидом Львовичем. Он нас успокоил. Объяснил, что всё у нас хорошо. И чуть-чуть подсказал. На каком-то этапе Гончаров сдался. Так случился наш первый спектакль. Сначала он шёл в филиале театра Маяковского, потомна большой сцене, прошёл около двух тысяч раз. Играли 19 лет. Когда мы решили, что будет цирк, то долго пытались выстроить настоящий цирк. Ничего не выходило. И только когда на репетиции нашли приём «игры в цирк», всё случилось. На афише наши фамилии с Сашей были рядом. Для меня это было важно, потому что я все время помнил, что Давид Львович первый свой спектакль сделал с моей мамой. Да и вообще: половина всего, что я в жизни прочитал и посмотрел, это благодаря Боровскому-старшему.

Когда я еще жил в Киеве, и мы приезжали в Москву, всегда ходили на Таганку. Даже если не было никаких билетов, он всю нашу семью, всех троих, обязательно устраивал. А сколько фильмов он пересказал! Многие потом на экране смотрелись хуже. Еще в Киеве я видел оперу «Катерина Измайлова», поставленную мамой с Давидом Львовичем. Понял тогда, конечно, мало. Но помню, что напряжение было фантастическое. В 1974 году спектакль возобновили. Я уже учился в Москве. Мама сказала: «Я тебе котлеты передам». Приехал к поезду, вошел в купе и сидевший там человек встал. Это был Шостакович! От неожиданности я замер. Говорю: «Вам помочь?». «Нет, нет. Вот Вам посылка». Я вышел и потом долго не мог опомниться. «Боже мой, мне Шостакович привёз из Киева бабушкины котлеты!».

Вторые университеты мы с Сашей прошли в театре Сатиры. «Восемнадцатый верблюд» С. Алёшина. Саша придумал, на мой взгляд, выдающееся оформление. Надеюсь, когда-нибудьего использовать. Он взял знаменитых магритовских мужчин в котелках и заставил по сцене двигаться. Коллизия пьесы, лирической комедии, была такая: домработница, лимитчица пытается подцепить профессора. То есть ей нужно было заниматься уборкой и одновременно искать мужчину. Она этих магритовских мужиков тёрла, мыла, вытворяла с ними Бог знает что. Плучек макет не принял. Мы говорим: «Ну, как же? Это же так здорово!» Он в ответ: «Ну, хорошо, давайте на худсовет». Мы, молодые, неопытные обрадовались: «Давайте! Мы там всё докажем!» Это был очень странный худсовет. Сидели известные актёры. Миронов молчал, а остальные нас просто изругали. До сих пор не знаю, была это спланированная акция, или все искренне считали макет никуда не годным. Я расстроился не очень. Понимал, что идея не пропадёт. Макет мы переделали. Сделали просто. Поскольку Гончаров нас учил всегда в финале оставлять свечку, то сначала было много-много вещей, потом они постепенно убирались, и в конце оставалась пустая сцена. И ещё Саша сделал экран с титрами. Спектакль оказался тоже долгожителем.

Наверное, нет смысла рассказывать про всё. Но нашу вторую работу в театре Сатиры, «Роковая ошибка» хочу вспомнить. Пьеса – Михаила Рощина: жесткая такая, «петэушная» история. Трудные подростки, город, улицы, квартиры. Я не понимал, как это все объединить. Саша сделал пять школьных досок. Они были оторваны немного от пола и двигались вправо-влево, вверх-вниз. Получилась как бы «киноплёнка», которую можно монтировать. На досках актёры всё время писали мелом. Когда доски закрывались, зрители видели только ноги находившегося сзади персонажа. Еще Саша придумал потрясающий уличный фонарь. Каждый эпизод смотрелся самостоятельным «кинокадром». Спектакль делался на малой сцене, но затем его перенесли на большую. Все спрашивали: «Кто художник?». «Как ты уговорил Давида Львовича?» Я терпеливо объяснял, что это не тот Боровский, что это его сын. В театре «Эрмитаж» у Левитина мы с Сашей делали спектакль «Маленький гигант большого секса» по Искандеру. Имя Искандера я узнал тоже от Давида Львовича, все эти рассказы он нам «проиграл» где-то на отдыхе. У Искандера – горы, Абхазия. Как это делать? Саша поставил вагон метро. В нём едет рассказчик и всё вспоминает. Получилась дорога жизни, которая идет нескончаемо. А поскольку Искандер приехал в Москву ещё при Сталине, все остановки объявлялись у нас так, как они назывались в то время. Мы предвосхитили будущее переименование станций.«Лубянка», «Охотный ряд», «Метрополитен имени Кагановича объявляет о приёме на работу…» и т. д.

Самое приятное в общении с Сашей – сочинять. Сидишь, что-то наговариваешь, наговариваешь… Более того, я давно понял, что спектакли, которые вместе придумываешь, но репетируешь без Саши, это одно. А если он какое время провёл на репетициях – это совсем другое. Может быть, самой плодотворной нашей работой была «Затоваренная бочкотара» Аксенова. Опять-таки, рассказанная мне сначала Давидом Львовичем. Шёл 1989 год. У Табакерки название «Студия» еще не убрали. Как делать этот спектакль? Саша как-то очень просто и легко нашёл образ «бочкотары». Разломал бочки, покрыл сцену обломками. Артисты долго не могли приспособиться ходить по разломанным бочкам. Но решение Саши было абсолютно правильным. Мы живём в «бочкотаре», в грязи, как хотите это называйте. В середине сцены Саша сделал бесформенную кучу, куда можно было прыгать. Тогда Саша провёл на репетициях много времени. Когда его не было, артисты спрашивали: «А где Александр?» Отношение артистов Табакерки к Саше – бесконечно уважительное. Не зря же Саша Марин и Володя Машков, когда стали режиссёрами, не представляли, как можно работать без Саши. Спектакль игрался долго. Сейчас мы его снова восстановили. Я был настроен всё переделать. Но понял, что сделанное тогда, в 1989 году, и сейчас, в 2008 году, не устарело. Что-то мы, конечно, поменяли, сделали более музыкальным, но основное – оставили, потому что замес был точным.

Мне запомнился наш эксперимент с пьесой Павла Гладилина «Любовь как милитаризм». Там фокус заключался в том, что персонажи свои взаимоотношения выясняли с помощью оружия. Если жена ссорилась с мужем, она брала автомат, он –гранатомёт. В Табакерке тогда работал Гена Береговский, который мог всё. Он сделал придуманный Сашей «летающий» телевизор. Весь милитаризм мы сняли на плёнку. Сняли старые боевые самолёты, взрывы, танки. Получилось здорово – все милитаристические конфликты шли на экране телевизора, плавающего в пространстве сцены. Сейчас, видео есть во многих спектаклях. Но тогда это было ново. Потом я позвал Сашу сделать спектакль для Хазанова по пьесе Питера Шеффера «Сыщик». Детектив. Поскольку спектакль был полуантрепризный, мы его назвали «Трупна теннисном корте». Это психологически крутая вещь, на двух актёров. Хазанов играл с Филиппенко, потом сМигицко. Со спектаклем много ездили по стране. Саша построил настоящий английский замок. Когда занавес открывался, замок стоял на самом дальнем плане. Был красиво подсвечен. Из трубы шёл дым. Сразу раздавались аплодисменты. Согласитесь, в антрепризене каждый день хлопают декорациям. Когда замок подъезжал, он раскрывался. Это был большой шкаф. Раскрывался он постепенно. Там, внутри были закуточки всякие. После того, как спектакль своё отжил, Юлий Малакянц, продюсер этого дела, сказал:«У меня не поворачивается рука замок сломать. Может быть, вы придумаете еще какойто спектакль сделать с этой декорацией?»

А однажды Табаков позвал во МХАТ на малую сцену. Пьеса Оли Мухиной «Ю». Единственный современный драматург, от которого я просто умираю. У неё очень красивый слог. Она в драматургии – поэт. Очень светлый человек. «Ю» – пьеса о Москве, много мест действия. Саша придумал балкон с просматриваемой комнатой на втором плане. Впереди было много места пустого (для «полётов влюблённых»). За зрителями Саша неоном написал «Я люблю Москву».Спектакль получился очень стильный, черно-белый. Наверху, над балконом, на втором этаже сидели две старушки (Фоменко про них сказал:«Почтовые голуби Москвы»), которые всё комментировали, обсуждали. В финале, когда ребята уходили на фронт на какую-то непонятную войну, балкон начинал плыть по воздуху.

Потом было мхатовское приключение, странное. Я всю жизнь мечтал поставить «Горячее сердце». Решили посмотреть в музее МХАТ макет 1926 года. Пришли. И вдруг видим фотографию исполнителя роли Хлынова. Он стоит, опершись на памятник Островского, который сейчас перед Малым театром. Очевидно, тогда памятник стоял в мастерской скульптора. В результате Александр выдал следующее. Открывался занавес с чайкой, на сцене стояло здание Малого театра. Оно было сделано высотой примерно до плеча человека. «Горячее сердце»начинается с того, что у Курослепова«едет крыша», на него небо падает, всё валится. Он выходил пьяный, в ужасе видел, что всё такое маленькое. Потом макет Малого театра уезжал назад, и получалось так, что на сцене оказывался, уже в натуральную величину, памятник Островского и огромная стена здания. Со стеной происходили всякие метаморфозы, а Островский оставался неизменно на сцене. Только поворачивался по-разному. Идея: «Горячее сердце», сыгранное в доме Островского. Свою влюбленность в это оформление, я актёрам передать, видимо, не смог. Какие-то сцены не сложились, не найдены правила игры. Спектакль не вышел. Очень жаль, потому что это последняя работа, которую мы с Сашей делали. Остались только очень красивые фотографии.

Я думаю, что Саша – уникальное явление в нашем театре. Наверное, не всеми понятое. Некоторые режиссёры его идеи не всегда чувствуют. Работать с ним очень интересно. Ты ждешь, что он предложит одно, а он всегда сделает совершенно другое, неожиданное. Он всегда – соавтор, сорежиссёр, художник-постановщик. Еще мне нравится, как он делает костюмы. Он ими очень не любит заниматься, делает их только в определённых ситуациях. Но всегда это очень просто и всегда в самую сердцевину. Когда Саша делает костюм, он оставляет место актёру. Иногда в театре можно видеть, что костюм затмевает актёра. У Саши такого не может быть. Это уникальный случай, когда сын так достойно продолжает дело своего отца. Я часто присутствовал, когда Саша показывал свои макеты Давиду Львовичу. Думаю, что тот, видя сделанное сыном, был абсолютно счастлив. Однажды мне почти удалось уговорить Сашу что-то поставить самому: «Сань, у тебя будут ассистенты. Ты будешь репетировать, когда ты захочешь. Выберешь любую пьесу. Я найду деньги. Давай, пора». Он долго отказывался. Но в какой-то момент вроде бы заколебался. Мне почему-то кажется, что Сережа Женовач его когда-нибудь уговорит. Это было бы очень интересно. Потому что Саша всё объясняет как-то по-своему. Не так, как мы привыкли. Я очень хотел бы услышать, что он стал бы говорить актёрам.

Мне очень нравится отношения Саши с мастерскими, с цехами. Обычно в театрах там работают святые люди. Они хорошо понимают, кто такой Боровский-младший. Стараются сделать его идею еще лучше, и рождаются удивительные вещи. Я счастлив, что работал, а может быть, еще удастся поработать, с Сашей. От него я узнал о театре очень много. Очень. И конечно, я в полнейшем восторге от всех его архитектурных свершений. И «Студия театрального искусства», и Другая сцена «Современника», и «Табакерка», и, надеюсь, сейчас им с Мироновым удастся вернуть жизнь театру Корша.

6.09.2009.Запись В.И.Березкина (рукопись, архив автора книги)