«…Вы боитесь глубоко устремленного  взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недоумевающими глазами…», — попрекал Гоголь в «Мёртвых душах» своих современников, «так называемых патриотов», боявшихся смелого обличения типов в его произведениях.
Во всех смыслах «глубоко устремленным взором» посмотрели на гоголевского «Ревизора» Сергей Женовач, Александр Боровский, Дамир Исмагилов и Григорий Гоберник, создав в «Студии театрального искусства» «Лабардан-с» — смешной, острый, умный спектакль. «Территория за сюжетом», «бездонный внутренний сюжет Гоголя» — так сам Женовач формулирует предмет, на котором сосредоточились постановщики.

Поборники классических форм, комментирующие работу, спектакль поругивают. Их смущает, что всё действие пьесы в трактовке СТИ происходит… в римских термах. Однако, если не позволить собственному удивлению или раздражению отвлечь внимание от происходящего на сцене, скоро начинаешь понимать, что Гоголя в этом спектакле куда больше, чем во многих иных постановках, выходивших в последние годы по произведениям писателя. Может быть, потому, что спектакль работает с корневым свойством искусства и художественного метода самого Николая Васильевича — потрясающей образностью. Именно она как главная путеводная нить соединяет авторов, актёров и зрителей с Гоголем. В итоге рождается почти бесконечный ряд ассоциаций, культурных контекстов, метафор и перекличек. Хрестоматийный текст пьесы звучит вновь свежо и сочно (он, кстати, сохранён — купирована лишь сцена встречи Городничего и Хлестакова в гостинице, которая никак «не ложилась» в художественное решение спектакля).

Погружение в мир Гоголя происходит методом индукции ещё до начала действия. Зрителей в зале встречает сплошной белый супер-занавес с родными профилями Пушкина, Гоголя и известной цитатой: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так брат, так как-то всё…». Так заливистое враньё Хлестакова, процитированное из текста пьесы, с помощью этого простого приёма становится ёмким смысловым эпиграфом дальнейшего, констатацией обстоятельств жизни, которая вот-вот откроется. Это обнажение производят две огромные крысы (ростовые куклы) —  явленные образы из сна Городничего. Прошмыгнув по залу, они принюхиваются и  разом сдёргивают белую ткань, открывая замершим от изумления зрителям  полуобнаженных «патрициев» города N, возлежащих на мраморных скамьях, нежащих телеса в настоящем бассейне с водой, вкушающих яства и тут же вершащих судьбы своего энского «Рима».

Не претерпевающая никаких изменений на протяжении всего спектакля сценография не только не утомляет, но создает динамику мысленных образов, закономерно «вырастающих» из соединения с текстом гоголевского «Ревизора». Баня как чистилище. Баня как место «решения вопросов» деловыми людьми (невольно всплывают картины из 1990-х)… В бассейне-купальне в центре сцены, словно в бочке, «вымачиваются» чиновники с Хлестаковым. На деле — обычные «рыбёшки», как треска, только тешащие самолюбие иноземным словом «лабардан». Купель не годится для очищения, а кресты на массивных золочёных цепях, которыми энская знать украшает себя, — для искупления. Метафорически все герои пьесы в спектакле движутся по «скользкому пути» — действительно мокрой и небезопасной для актёров поверхности.

Торжественную ритуальность и одновременно истинную комичность действию придаёт музыка: изящный звукоряд составлен из произведений Верди, Бизе, Оффенбаха, Россини и Генделя.

Мизансцены отсылают зрителей к библейским и античным сюжетам, иронично намекая на связь происходящего с чем-то вечным и архетипическим. Городничий с мощным торсом и римским профилем, возвышающийся над «уездными патрициями»; бесчувственное от обильных возлияний тело Хлестакова, вносимое на руках в узнаваемых очертаниях знаменитой Пьеты.  Любимый Гоголем «вечный город» Рим соединяется с вечным русским сюжетом «Ревизора».

Весь спектакль сцена в лучах яркого света: здесь всё обнажено, всё открыто взгляду, всё известно, осознанно и прожито не раз — классика.

Под стать законченности, ёмкости и цельности сценографического решения в «Лабардансе» Женовача и актёрский ансамбль. Физически сложный для исполнителей спектакль они играют легко и с азартом. Важной находкой является верно выбранная интонация в диалогах, монологах, репликах персонажей. В гоголевских текстах без труда улавливается тривиальная «музычка» нашей обыденности. Она локализует вневременных ляпкиных-тяпкиных, бобчинских-добчинских и земляник на плане современности.

Хлестаков Никиты Исаченкова — субтильный и бесхребетный —  плывёт по течению быстро развивающихся обстоятельств, всё больше пьянея от них в прямом и переносном смыслах. Импровизируя навеселе, ведётся на ожидания местного общества. Безудержно завирая, он не испытывает порыва авантюрного вдохновения, а лишь подхватывает реплики чиновников, на ходу ваяющих образ своего ревизора. Он не субъект, а объект. Это читается в том, как он принимает взятки, комкая и неловко сгружая денежные банкноты на край бассейна, как отдаётся ласкам жены Городничего и его дочки (в исполнении Варвары Насоновой и Виктории Воробьёвой). В конце концов от  Хлестакова остаётся лишь тело, которое чиновники носят на руках до тех пор, пока «тело» не осознаёт, что пришёл момент слинять, бросив навязанную ему роль.

Иное дело — Городничий в исполнении Дмитрия Липинского. Внушительная фигура, суровый профиль, римская бородка, почти звериный рык вожака стаи. Ему давно знакомы «правила игры». Он не даст себя переиграть.

В финальной сцене Городничему мнится, что призом его опытности «тёртого калача» станет поистине римский триумф. Свита подобострастно разделяет и поддерживает его уверенность. Все ослеплены видением блестящих перспектив. Соблазнительные армиды заполняют залу. Бассейн превращается в огромный пиршественный стол. Однако вечная драматургическая перипетия в образе почтмейстера с письмом проявляет иллюзорность игры, которой соблазнился Городничий. Уверенность в знании «правил» подвела, и, сражённый, он низвергается в бассейн, попутно разрушая весь антураж декоративного великолепия, которое безнадёжно идёт ко дну. Вожак промахнулся. Под шепот и насмешливые взгляды своей «стаи» он уходит прочь: спина гневно выпрямлена, походка нарочито медленна, за ним тяжело тянется длинный шлейф плаща… Нет, он не выходит из игры. Он ещё поборется. Это же вечный сюжет.

Театральный «Лабардан-с» Женовача соразмерен и соприроден Гоголю, по крайней мере, в фантазии этого спектакля. При кажущейся лёгкости воплощения, постановка бережно сохранила гоголевскую сложность и многозначность. Есть уверенность, что от показа к показу она будет кристаллизовать структуру, избавляясь от отдельных длиннот. Однако и сейчас ясно: новейшая история сценических трактовок «Ревизора» обогатилась одним из самых ярких высказываний.

Источник: https://journal.theater/review/spektakli-i-pesy/po-skolzkomu-puti/