Режиссер Сергей Женовач учит своих студентов пробиваться в глубину текста

До встречи с “женовачами” их поколение воспринимаешь как-то иначе. Откуда они все это знают? В их игре не видно работы. Ощущение, что они приходят в театр так же, как и ты, чтобы восполнить недостаток чувств: сострадания, раскаяния, честной радости. Помните, как Несчастливцев обнаруживает актрису в Аксюше, решившейся умереть от несчастной любви? “Кто здесь откликнется на твое богатое чувство? Если половину этих сокровищ ты бросишь публике, театр развалится от рукоплесканий!”. Так и Сергей Женовач, набирая курс в 2001 году, угадывал, похоже, именно потенциал чувств. Без фальши.
“Студия театрального искусства” — единственная из “новационных”, которую интересует автор. Вот Женовач берется ставить “Захудалый род” Лескова. Смелый эксперимент по нынешним временам: кто из поколения подсевших на эсэмэсный метод повествования о жизни пойдет смотреть семейные хроники XIX века? А для “женовачей” это просто захватывающая работа над текстом, над смыслом, над жизнью…
Хочется узнать: кто эти новые люди, хорошие лица? И из чего, на их взгляд, получается такой театр? “Букетик”, который у меня сложился из “женовачей”, строго говоря, репрезентативной группой считать нельзя. “Букетики” из остальных “женовачей” сложились бы не хуже.

Сергей Пирняк, уездный гувернер

Любимые актеры: Михаил Пореченков, Михаил Крылов, Василий Бочкарев, Александр Семчев, Александр Скляр.
Кино: “Свободное плавание” (реж. Хлебников) и “Тиски” (реж. Валерий Тодоровский).
Профессиональный недостаток: чуть-чуть недооценивает свои силы и “все время пытается что-то доказать или казаться лучше, чем он есть”.

Сергей Пирняк был абитуриентом довольно искушенным. Тем летом в Москве случилась Театральная олимпиада, и он вместе с будущими коллегами (познакомилась компания на подготовительных курсах Школы-студии МХАТ) — Андреем Шибаршиным, Сережей Аброскиным и Таней Василькиной — подрядился поучаствовать в этом празднике разнорабочим-статистом. Носили шарики, возили тележки. Существенным дополнением к заработку была привилегия посещать мастер-классы и спектакли. Пользуясь случаем, будущие “женовачи” ходили по театрам, а заодно разузнавали, кто набирает и куда пойти учиться. Сравнивали — и не верили, что к Женовачу поступить удастся, но все-таки решились…

— Почему вы выбрали мастерскую Сергея Васильевича?
— Мы знали, что он педагог мастерской Фоменко. По духу нам это казалось ближе всего. Поступление длилось два месяца: тренинги, этюды, ставили отрывки с теми, кто поступал на режиссуру, выполняли импровизационные задания… Сергей Васильевич все это время был с нами открыт, честен, старался общаться на равных. Мы видели, как человек работает, какие у него глаза….

— А у вас было ощущение, что и Женовач вас выбирал не только по таланту, но и по каким-то моральным критериям?
Вот недавно у нас как раз возник разговор о том, что набрали нас не по талантам, а по душам…

— Ваш зрительский вкус совпадает с тем, что делает театр Женовача?
— Например, фестиваль “Территория” я не очень воспринимаю как современное искусство. Я посмотрел только одну вещь — возникла мысль: зачем это делать? Я за то, чтобы было много всякого разного. Но мы пытаемся занять какую-то свою ячейку — для нас важнее общаться со зрителями не через шок, а через внутреннюю работу самого же зрителя. На мой взгляд, на спектаклях Сергея Васильевича зритель должен работать больше, чем артист. А ради чего еще это делать?

— Сколько часов в день у актера театра Женовача остается на личную жизнь?
— Гораздо больше, чем было в институте. В институте — без выходных, с одиннадцати до одиннадцати. А сейчас у нас есть положенный выходной — понедельник. За исключением тех случаев, когда в понедельник играем.

— Как вы искали “лучистого” гувернера Жиго из “Захудалого рода”?
— Есть одна потрясающая вещь, которую делает Сергей Васильевич. Мы очень долго разбираем материал. Проходит читка, вторая читка, потом мы стараемся понять логику происходящего — все это за столом, мы не встаем из-за стола, пока не поймем все, что происходит. С “Захудалым родом” месяца два не вставали из-за стола. А “Карамазовых” для спектакля “Мальчики” читали почти год. Чтобы пробиться в глубину, надо в нее пробираться.

— В смысле — на сердце мозоль нарастить?
— Проколоть его чуть-чуть.

— Самый разрушительный случай для спектакля, для ваших партнеров? Было такое? Например, роль забыл…
— Такие вещи как раз не разрушают. Разрушительно для спектакля — это когда, например, артист пьян…

— У вас бывает такое?!
— У нас — нет, мы между собой договорились. Разрушает спектакль, когда, например, на Гончарова приводят школьников. И когда выходишь на первую сцену, тихая музыка играет, Сережка Аброскин уже на сцене, Таня Волкова поет… “Обломовщина” еще такой спектакль “перетекающий”, в который надо вслушиваться. И вдруг слышишь из зала: “Эй, давай!” — слышишь, как в зале перекатываются бутылки, — вот это сложно преодолеть, сложно не встать посреди спектакля и не сказать: “Я не хочу перед вами открывать свою душу”. Но этого нельзя. Мы пытаемся “перебить” это настроение, пытаемся театром перетащить их на свою сторону. Это очень сложно, у меня это лично не получается — я очень злюсь. И играю, наверное, не то, что должен, — от зубов отскакивают совсем другие подтексты.

— Аброскин — Обломов — самый загадочный актер в труппе?
— Мы его зовем Чехов.

— Отчего же?
— Он — гений…

Сергей Аброскин, Обломов-футболист

Любимые актеры: Евстигнеев, Леонов, Борисовы — и Олег, и Лев, Фаина Раневская и Ростислав Плятт.
Кино: снимается в фильме “Парни с Марса” (реж. Сергей Осипьян).
Профессиональный недостаток: тихо говорит на сцене.
Когда видишь его Обломова, точно знаешь: сам актер — прототип литературного персонажа. Увидев его собаку в “Мальчиках”, преодолеваешь искушение вытянуть руку из публики и потрепать по загривку. Его Червев в “Захудалом роде” — подвижник, носитель русской идеи… Органика Сергея Аброскина, его странность выделяют его даже на фоне “оранжереи” Женовача, в которой так настойчиво селекционируются индивидуальности. До того как пойти в артисты, Аброскин учился на педагога по баскетболу в Академии физкультуры (потому что на футбол, которым занимался с детства, был слишком большой конкурс).

— Сергей, как вас все-таки к театру прибило?
— Я помню, физкультура показалась вялой такой. Открыл книжку, думаю: может, есть какие-то вузы интересные… Например, психология. Или другая какая наука. С русским языком у меня было неважно. С музыкой тоже. И вот вижу — в Москве целых пять вузов, где учат на артистов.

— Вас брал Райкин в Школу-студию МХАТ. Но вы выбрали ГИТИС и Женовача…
— Заманчиво было, конечно, остаться в Школе-студии МХАТ, потому что я там на курсы ходил, прижился. Но — интуиция, может быть… Я потом уж вспоминал, что у Райкина в помещении было светло, когда читаешь, прямо в глаза смотришь. А у Женовача над тобой фонарь, а вокруг — темнота. Как-то настраиваешься.

— Что главное в Обломове?
— Он отказался от желания участвовать в жизни. Смысла не находит. Удовлетворения. Он вроде и пассивный, но внутри он ведь абсолютно не пассивный! Он на время увлекается какой-то любовью, а потом уходит от этого в свое миропонимание, в ощущение, что надо жить так, как душа говорит.

— А о любви ему не душа говорит?
— Говорит, но счастья не будет. И чтобы Ольгу сделать счастливой, он ее и оставляет. Ведь он к тому же уже немолод. Ему в начале истории 33 года… У него было разочарование, он нашел себя в том, что мог помечтать, делать то, что ему действительно нравится. А с обществом он не мог согласиться. С обществом вообще тяжело согласиться. Чтобы в нем существовать, надо иметь силы. Общество ведь диктует какие-то порядки, правила.

В жизни много плохих людей?
— Плохих людей? Я думаю, все хорошие. Поступки могут быть плохими. Может, и есть плохие люди…

— А что вы с ними делаете, когда встречаете?
— Я не встречаю.

— Вы учились в школе. В классе были плохие люди?
— Там не может быть, там же дети.

— Над чем в последний раз смеялись?
— Мысли других людей. Вот сегодня на съемках Сергей Осипьян сказал про меня, что “Сергей все время играет лицом, никуда не оборачивается, играет взглядом, исправляющим Вселенную”.

— А кто придумал загадочное почесывание в “Мариенбаде”?
— Евгений Борисович Каменькович. На второй репетиции предложил “дружить с Гариком” — он так его назвал. Потом уже я понял, откуда это: у нас в ГИТИСе Равенских Борис Иванович, педагог, приходил и начинал с того, что сгонял с себя чертиков, ему казалось, что они всегда рядом. Но это никому не мешало. И вот Евгений Борисович наградил меня такой же привычкой.

— Выглядит это, как любимая блоха. Тем более что это на кого-то еще потом переходит.
— На жену. Она тоже живет с каким-то своим Гариком. У каждого — свой Гарик.

Ольга Калашникова, сердечная женщина

Любимые актрисы: Инна Чурикова, Нонна Мордюкова, Марина Неелова, Лия Ахеджакова.
Кино: снялась в “Штрафбате” (реж. Владимир Досталь).
Профессиональный недостаток: часто забывает текст.

Когда тебе всего 16, ты заканчиваешь провинциальную школу, а все твои мечты о будущем связаны с театром, то такая мечта вряд ли найдет поддержку у умудренных опытом родителей. И Оля Калашникова пошла в педагогический. И даже год отработала учительницей русского языка и литературы (кстати, на сцене такое амплуа ей бы даже очень подошло!). А в 21 год (!), когда почувствовала, что пора самой решать, что делать с жизнью, собралась и поехала в Москву — поступать в актрисы. С первой попытки ее не приняли решительно во все театральные вузы, со второй где-то получалось проходить туры. Набор на курс Сергея Женовача был последней попыткой…

— Оля, в свои 22 года вы были самая “пожилая” из абитуриенток?
— Нет, были девочки и постарше меня, потому что в театральный институт поступают какие-то совершенно сумасшедшие люди, по нескольку лет подряд. И убавляют годы — это всем известно. А актерские вузы выбирают молодость, неопытность, чтобы учить с “белого листа”. В “Щуке”, например, когда выходила к толпе абитуриентов женщина, объясняющая правила, то заявляла прямо: “Девочкам старше 20 можно даже не пробоваться”. Только в мастерской Фоменко и Женовача говорили: “Нам не важен возраст. Для нас важна индивидуальность”. В результате к нам на курс поступила одна семнадцатилетняя — Маша Сехон.

— Кому-то впоследствии пришлось покинуть курс?
— С моего курса никто не уходил. И, к счастью, над нами никогда не висел дамоклов меч. В других мастерских говорят: “Мы набираем заведомо больше народу, чтобы можно было отчислять”. Нам сказали сразу: “Мы никого не отчисляем. Если мы взяли людей, то несем за них ответственность. Если мы их взяли, значит, не ошибка ученика, а ошибка педагога”. Женовач всегда говорил, что кто-то рванул уже на этюдах, а кто-то проявится на спектаклях. Развитие у всех происходит по-разному, как у детей: кто-то раньше начинает говорить, кто-то позже.

— Ваши вдова Пшеницына из “Об-ло-мов-щи-ны” и Ольга Федотовна из романа Лескова… Я думала, люди вашего поколения уже не знают о существовании этого уходящего в Лету национального достояния.
— У меня мама — из деревни. Я бывала с ней в деревне, там есть такие женщины — природного обаяния, мудрости и любви. Не красивая, внешняя любовь, успешная, которая сегодня пропагандируется по телевидению и в глянцевых журналах, а такая любовь, которая про себя забывает. Любовь “сердешная”. Я видела таких женщин, это поколение бабушек. Моя бабушка рано умерла, я ее плохо помню, но это передалось и маме, и моим тетушкам.

— У вас уже были несколько раз гастроли за границей. Есть уже какая-то предсказуемая реакция публики?
— Всегда появляется одна и та же реакция на Сережу Аброскина. Как только он появляется в роли собаки в “Мальчиках”… Даже в Южной Корее мы шутили, что его могут съесть: настолько он достоверен. Где бы мы ни играли — Прибалтика, Польша, Россия, — он всегда любимец публики. Аброскин — отдельная планета.

— Это, наверное, здорово, когда твой театр — твоя семья?
— Это очень тяжело — быть все время вместе, еще с “детства”, с ГИТИСа. Это со стороны может показаться глянцевым, на самом деле это большой душевный труд. Когда все время вместе, это как семья; тяжелее всего с близкими людьми, которые могут легче обидеть родного человека. Случаются и обиды, и ссоры, и недопонимание, и звездная болезнь… Наверное, умение прощать. И, как говорит Сергей Васильевич, пока у вас есть интерес друг к другу, пока вы любите друг друга, пока вы прощаете друг другу, вы будете держаться вместе.