Имя 30-летнего режиссера Сергея Тонышева уже хорошо знакомо театралам. В 2021 г. состоялась премьера его первого спектакля в Московском художественном театре им. А. П. Чехова, а сейчас на счету режиссера уже 12 постановок. Причем большинство из них – в ведущих театрах страны: «Современнике», Театре на Таганке, Студии театрального искусства, Театре им. Вл. Маяковского. Его спектакли, ставшие событиями, – «Чагин» по роману Евгения Водолазкина, «Долгая счастливая жизнь» по киносценарию Геннадия Шпаликова. Прямо сейчас Тонышев репетирует в «Сатириконе» спектакль по «Фаусту» Гете.

Художественная особенность постановок Тонышева – их поэтичность и деликатность. Он не любит агрессивный театр и кричащие смыслы, всегда выбирает неожиданные тексты. В интервью «Ведомостям» режиссер рассказал о том, какие приемы из сериала «Друзья» он использовал в собственной комедийной постановке, почему сегодня так актуален главный романтик эпохи оттепели Шпаликов и его «новая искренность».

– Год назад в Маяковке проводились «Безграничные читки» (проект, призванный привлечь в театр молодую режиссуру, в течение сезона 2022–2023 гг. в Маяковке проходили читки современных зарубежных пьес. – «Ведомости»), из всего, что мне предлагалось руководством театра в качестве материала, приглянулась эта пьеса 1998 г. Читка прошла очень удачно, я получил много положительных откликов, зрители подходили, благодарили. И когда худрук Маяковки Егор Перегудов предложил постановку у себя в театре, я остановился на своих итальянцах. Плюс я никогда до этого не ставил комедию. Мне кажется правильным пробовать что-то, от чего ты зажигаешься. Что заставляет тебя задуматься: «Ух ты, а как это вообще сделать?»

– Здесь дело вообще не в сюжете. Пьеса-то ведь сама по себе ерундовая, сюжет пошлейший. Пятеро друзей живут вместе, все встречаются с одной девушкой, она беременеет. Первая мысль у меня была – это сюжет какого-то ситкома. Стал вспоминать образцы жанра, на ум пришли «Друзья».

– Это сделано намеренно. Я обожаю этот сериал! Когда я узнал, как он снимался, пришел в восторг. Представьте, напротив павильона, в котором работали актеры, сидели зрители. Так что отчасти смех там не наложенный на монтаже, а самый настоящий, закадровый. Режиссер так проверял реакцию публики, мог остановить съемку, что-то переиграть, собравшись со сценаристами и тут же переписав диалоги. И, кстати, такая вот игра на публику, отсутствие дистанции со зрителем очень близки итальянской комедии дель арте, комедии масок.

– В других жанрах ты всегда занят содержанием. Любой монолог подразумевает значительные смыслы, иногда даже духовные. В комедии все иначе: другая архитектура текста – отсюда и другая конструкция самих спектаклей. Здесь очень важно придумать ход, правила игры. Они, кстати, в комедии очень жесткие и требуют от артистов стопроцентной концентрации. Текст за них ничего в комедии не сделает. Только они сами своей игрой могут раскачать зал.

– Показать значимость огромного события в жизни человека – рождения ребенка. В той среде, в которой живут герои, казалось бы, осознать такое невозможно. Это абсолютный хаос, инфантилизм, безответственность, даже пошлость. Спектакль ведь о молодых людях, которые в определенном смысле так похожи на нас сегодняшних. Тех, чье внимание не может задержаться ни на чем дольше 15 секунд. И вдруг происходит что-то, что меняет жизнь каждого из них навсегда.

– Я в полной мере осознаю степень масштаба материала. (Смеется.) Тем более есть гениальная экранизация Сокурова и спектакль-шедевр Някрошюса, но я даже не пытаюсь к такому приблизиться. Я делаю свою историю. Название моего спектакля – «Как Фауст ослеп». Суть в том, что мы исследуем историю ослепления души. Как проявляется душа, что она вообще такое? Мы в XXI веке общаемся с «Алисой», у нас есть нейросети, искусственный интеллект и т. д. А что такое душа, мы знаем? Понимаем ли, как она трудится и чего боится? В самом начале «Фауста» есть строки: «Откуда в сердце этот страх?» Мне очень хочется об этом порассуждать. И чтобы возникала неоднозначность, неожиданность трактовок.

– Премьера назначена на 6 сентября. Мефистофель – Денис Суханов. У Фауста и Гретхен два состава – Владимир Большов, Артем Осипов и Алина Доценко, Катя Воронина. Я намеренно взял совершенно разных по характеру и психофизике артистов на эти роли. Они уже во время репетиций друг друга дополняют. Мы все много спорим, предлагаем тысячу вариантов, и рождается то, что мне нужно.

– У «Современника» уже был опыт работы с Евгением Водолазкиным, поэтому права мы получили быстро. Хотя сначала я хотел предложить для постановки совсем другого автора и произведение – «Дон Кихот» Сервантеса. А когда пришел на встречу с художественным советом театра, чтобы защитить идею и получить разрешение на постановку, вдруг сказал, что сейчас читаю роман «Чагин». Даже не весь прочел, но очень хочу делать именно его. И совершенно не знаю как. До сих пор не могу понять, как мне тогда ответили: «Давай!» В «Современнике» действительно так могут, и это классно!

– Мне помогала Ира Малкова, с которой мы познакомились в Театре на Таганке. Когда я делал там спектакль «Причал», она была моим помощником. С «Чагиным» у нас была база – мой инсценировочный план. Я точно знал, какие куски мне важны более других. Но нужно было сделать переходы, при этом не слишком перебирая в хронометраже.

– На самом деле у нас было еще полчаса поставленного спектакля. Вторая глава романа. Мы ее вырезали практически целиком. В театре сейчас действительно заметна тенденция ставить короче. Такой короткий метр. (Смеется.) Полтора часа – это ведь хорошо: вроде как в театр сходил, что-то важное со сцены услышал, при этом сильно не напрягался. Я с пониманием отношусь к этому. Но лично мне кажется, иногда, для того чтобы что-то услышать, необходимо зафиксировать свое внимание на какое-то время, зачастую на непривычно долгое. В «Чагине», на мой взгляд, все равномерно. И зрителю, который не знаком с театром вообще, и тому, кто пришел не впервые, скучно не будет.

– А она в воздухе витает постоянно. Гремит просто. Всегда кто-то перекладывает ответственность на других. Ты и сам иногда так делаешь. И сам на себя тоже ответственность вешаешь – иногда не по делу – и только потом вдруг понимаешь, что это путь в никуда. Чагин – очень сочувствующий герой, он очень переживает за других. При этом у него острое чувство личных границ. Даденным ему талантом он старается распорядиться так, чтобы не обидеть никого, а в итоге получается наоборот. И это самое сложное: быть собой, помня, что плохого ты натворил в прошлом.

– Евгений Германович много шутил. (Смеется.) У него прекрасное чувство юмора, особенно когда с ним сидишь и разговариваешь просто так, без церемоний. Он очень хвалил спектакль, я был уверен, что скажет, что нельзя было сокращать вторую главу. Но нет, он сказал в итоге, что все прекрасно. По его словам, роман – это его ребенок, а спектакль – его внук. (Смеется.) Но самое для меня важное – он пришел на «Чагина» во второй раз, привел друзей, никого не предупреждал. Сам! Для меня это главный показатель успеха постановки.

– Для меня это очень трепетная история, просто невероятная! Когда мы учились в ГИТИСе, мы робко мечтали: а вдруг когда-нибудь сможем что-то поставить в театре нашего мастера Сергея Женовача! Но, признаться, не сильно рассчитывали. Поэтому, когда я услышал от Сергея Васильевича предложение поставить спектакль в СТИ, я обомлел. Конечно, я был не первым сторонним режиссером – в репертуаре СТИ есть спектакли Егора Перегудова и Веры Камышниковой. Шел спектакль Евгения Каменьковича.

– У меня был пул предложений, но я сразу понимал, что буду делать «Долгую счастливую жизнь». Она достаточно долго и счастливо во мне жила. (Смеется.) На Таганке я хотел ставить именно ее, «Причал» возник там в качестве компромисса. Сергей Васильевич согласился сразу. Он любит фильм и, конечно, ценит творчество Шпаликова.

Кстати, он мне не ставил условий, на какой сцене я буду ставить – большой или малой. Я сам выбрал малую, поскольку знаю ее вдоль и поперек. Мы же, когда были студентами, в праздничные дни, когда ГИТИС был закрыт, всегда репетировали на малой сцене в СТИ. И мне очень хотелось сделать спектакль-оммаж и этому театру, и этой сцене. Что-то очень скромное, в очень тихом пространстве, чтобы зрителю сразу становилось тепло, светло и спокойно.

– Я чувствую воздух его текстов. Не знаю, как точнее объяснить. Талант Шпаликова – точка отсчета, источник вдохновения, но я сочиняю свои произведения. Вообще Шпаликов очень честно и очень нежно говорил о человеке. У него есть сценарий «Все наши дни рождения» – ничего нежнее в жизни я не читал. Но его тексты не розовые сопли, он абсолютно честен, даже жесток со своими героями. Когда мы репетировали «Долгую счастливую жизнь», мы постоянно говорили про волшебство, возникающее буквально из ниоткуда, из ничего. Отсюда и появился выдуманный жанр, в программке мы эту постановку обозначили как «спектакль-мираж».

– Это обусловлено интересом к «новой искренности». Мы вот все говорим про постпост- и всякий другой модернизм, варимся в этом. Но в какой-то момент хочется человеческого разговора. Простого и честного. Меня тянет в эту сторону – говорить с человеком о человеке, о том, что с ним происходит, с чем и кем он сталкивается, как себя чувствует. Не шашкой махать со сцены и призывать бежать куда-то на кого-то. Ну хватит всего этого уже! Пора остановиться, подумать о важном!

«Мое поколение перестало бояться искренности»

– Всегда мой личный выбор. Мне так комфортнее. Мы же говорим на одном языке, а с членами моей маленькой команды буквально с полуслова друг друга понимаем. Хотя мы из разных миров и даже школ. Я выпускник ГИТИСа. Художник Филипп Шейн – выпускник Школы-студии МХАТ, курс Владимира Анатольевича Арефьева. Володя Кравченко – артист театра «Сатирикон» и по совместительству художник по костюмам. Наш художник по свету Ваня Васецкий – штатный художник по свету Музыкального театра им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко.

Мы друзья, но я стараюсь сохранять рабочие отношения. Как там говорят, дружба дружбой, а служба службой. Есть такой автоблогер Стас Асафьев. Как-то в своем блоге он озвучил такую мысль: «Чтобы быть лучшим в своей сфере, нужно делать все в то время, в которое обещал, и ровно в том качестве, которое озвучил». Все, с кем я работаю, этой формулы придерживаются.

– Я думаю, режиссер один ничего не может. Очень важна команда, которой ты доверяешь и которая доверяет тебе. У нас на самом деле очень простые отношения. Мы всегда можем сказать друг другу, что это какая-то фигня. Человек может услышать, принять и двигаться дальше.

– На камерной сцене мне, безусловно, интересно работать, но она мне уже абсолютно понятна. И в какой-то момент хочется разнообразия, трудностей, нового опыта. К тому же на большой сцене ты можешь репетировать по полгода, а чем больше времени на репетиции, тем лучше.

– Мне кажется, что мы все же очень разные. Но мне близок театр Сергея Васильевича. Я понимаю и обожаю, как он разбирает пьесу, приводит примеры из жизни. Это человек, который не боится искренности.

– Я много работаю с телом, я за телесное выражение эмоций. При этом не люблю лексическую хореографию – это когда сочинили связку и пошли ее танцевать. Поэтому занимаюсь с артистами во время репетиций, даю какую-то базу, навыки телесного общения на сцене. Хореография и пластика – это часть сценического языка, очень важная часть для меня. И, конечно, мизансценирование, но это основа любой режиссуры, не только моей. Есть правильная мизансцена – возникает театр.

– Мне кажется, мое поколение перестало бояться искренности. Сначала, конечно, мы все много подражали своим мастерам, причем именно эстетике, не смыслам. Но мэтров сейчас осталось не так много, они от нас уходят, к очень большому сожалению. И важно понимать, что, если сейчас молодым не отдать ответственность, не сказать, что они все смогут, от театра останется только функция. А театр, мне все-таки верится, прежде всего это интересный способ смотреть на мир.

– Это называется ассистентура, я один из педагогов «Мастерской Женовача». Я хожу на показы, даю свои комментарии. Мне интересно смотреть, как ребята мыслят, подсказывать им, направлять. Я уверен, что нельзя быть педагогом, не будучи действующим режиссером. Только так ты можешь что-то дать ребятам с практической точки зрения. Но главное – в ГИТИСе можно заниматься таким театром, который невозможен больше нигде. Нет никаких отягчающих обстоятельств, как бюджеты, счета, отчеты и т. д. Это лучший театр в мире.

– Когда я поступал, мне задавали вопрос: «А что если не поступишь?» Я не знал ответа, поскольку даже мысли такой не допускал. Для меня театр – это единственный путь. Только в театре я могу жить, могу мыслить и чувствовать. Театр – это я сам и есть.