Евгения Назарец: “Студия театрального искусства” продолжает работу над литературой, не знавшей сценических воплощений. Вслед за “Рекой Потуданью” по рассказу Андрея Платонова, Сергей Женовач поставил спектакль по повести Чехова “Три года”.

Марина Тимашева: Перед спектаклем “Река Потудань” зрителей угощали черным хлебом с салом, а чай разливали по алюминиевым кружкам, а теперь подают в красивых чашечках и с вареньем. Сергей Женовач говорит, что ритуал придумал его постоянный соавтор, художник Александр Боровский.

Сергей Женовач: На всех наших столах стелятся льняные скатерти, а зрители угощаются крыжовником, вишней. У самого Антона Павловича любимое вишневое варенье. Подсластить ощущение впечатление того, чтобы создать настроение, что люди пришли в дом, что намекнуть, что вы пришли в гости к таким странным людям, персонажам.

Марина Тимашева: Чеховская история про странных людей простая, ее легко пересказать. Всего три года жизни главного героя Алексея Лаптева. Богатый купеческий сын влюбляется в молоденькую Юленьку. Она принимает предложение и выходит за него не по любви и не по расчету, скорее, из жалости. Умирает сестра Лаптева, и двое ее детей переезжают в его дом. Погибает собственный ребенок Лаптевых. Сходит с ума брат Федор. Слепнет отец, и его дело, не имея к нему душевного расположения, из чувства долга принимает сам Лаптев. История неравного и несчастливого его брака заканчивается тем, что супруга признается ему в любви. Есть у Чехова гениальный рассказ “В Рождественскую ночь”. Он обрывается фразой: “В ночь под Рождество она полюбила своего мужа”. Полюбила, когда муж погиб, когда уже было поздно. То же самое и в повести “Три года” минус трагический финал.

На простом материале Чехов и, вслед за ним, Женовач не решают, это невозможно, но задают серьезнейшие вопросы о том, возможна ли жизнь без любви, и можно ли вырваться из плена житейской рутины, о том, что есть вера и неверие, совесть и бесчестие, воля и безволие, и что такое истинное христианство… Повествование ведется от лица Лаптева (его играет Алексей Вертков). Остальные персонажи оживают в его воспоминаниях. Возможно, поэтому он один одет в черное пальто, остальные – в белом, исподнем, возможно, поэтому он больше времени проводит на ногах, остальные – пока их не коснется его рассказ – спят на жестких металлических кроватях. Ими заставлена вся сцена – одни кровати повыше, другие пониже, актеры с них почти не слезают, все время спускаются, поднимаются, перелезают через спинки, качаются на железных сетках. Образное пространственное решение едино, но в разных сценах воспринимается по-разному – то как ночлежный дом, который мечтал построить Лаптев, то как тюремные клетки, то как больничные койки. В зависимости от игры света, привидятся и улицы, и перила мостов, и лестничные пролеты, и кладбищенские ограды. По сути, перед вами кладбище человеческих иллюзий. Повесть и спектакль – не из веселых. Но послушаем, что говорит о Чехове Сергей Женовач.

Сергей Женовач: То, что он знает про жизнь, не вводит нас в пессимистическое настроение, а он дает энергию все-таки жить, но не обманываться, не прятаться за какие-то розовые очки, а видеть реальность. Чехов – это врач и пациент в одном лице. Он очень точно ставит диагноз не утешительный, но знает, что с этим диагнозом надо жить.

Марина Тимашева: На мой вопрос – могла ли она представить себе эту повесть на сцене? – отвечает доктор искусствоведения, “чеховед” Татьяна Шах-Азизова.

Татьяна Шах-Азизова: Никоим образом! Я знаю, что Сергей Васильевич иногда берется за невозможные сцены произведения, но все-таки здесь как бы не было действия. Рутинная жизнь. Он сделал замечательно. Меня, конечно, поначалу очень раздражали эти постели. Но со второго акта я перестала их замечать. Мне показалось, что это сделано специально, чтобы отстранить текст, чтобы трудно было его говорить, чтобы это не превращалось в радиотеатр, в говорящий голос. Как всегда Женовач вытаскивает неожиданную прозу. Герой рассказывает, действительно, безвольный, несчастный человек. В нем Чехов как бы делает проекцию собственной, возможно, но побежденной судьбы. Героиня становится женщиной. Вот уже второй спектакль после “Захудалова рода” о сильном женском характере, но другом. Там женщина-победительница, а здесь как бы она страдающая, но сколько он нее света исходит! Я, наглядевшись в последнее время совсем другого в родном московском театре, сидела и как-то мне стало легко дышать.

Марина Тимашева: Под взглядом Женовача светлеют самые мрачные истории. Потому что герои его спектакля проходят через страдания, которые ведут их к терпению смирению, Потому что режиссер учит актеров не судить тех, кого они играют, понять их и простить. Учит тому, о чем в финале говорит Юленька – милосердию.