Герой этой публикации в особом представлении не нуждается. Театрал “со стажем”, конечно, помнит все спектакли Сергея ЖЕНОВАЧА, поставленные им в студии “Человек”, в Театре на Малой Бронной и в “Мастерской Петра Фоменко”. Но жизнь идет своим чередом, прежние спектакли ушли в историю и стали легендами, команда Женовача с Малой Бронной “растворилась” в театральном пространстве Москвы. А ее “вожак” стал профессором, признанным мэтром, сотрудничать с которым считают за честь многие академические театры. Приятно и то, что творчество Сергея Женовача было удостоено многочисленных творческих премий, в том числе Государственной. Но главное событие в жизни Сергея Васильевича произошло в апреле 2005 года, когда он со студентами своего гитисовского курса создал профессиональный театр, названный “Студией театрального искусства”. 1 марта 2008 года “СТИ” въехала в построенный специально для нее роскошный “театральный дом” на улице Станиславского, сыграв в день новоселья свой знаменитый спектакль “Захудалый род”. Кажется, что Женовач до сих пор еще не опомнился от свалившегося на него счастья – обретения долгожданного, в полном смысле слова, своего театра, да еще в таком уникальном здании… Актеры с Малой Бронной рассказывали, что на репетициях Сергей Васильевич часто говорил им о трепете как об одной из главных составляющих актерской профессии, имея в виду и отношение к своему делу, и к драматургии, и к тексту, и к партнерам. Судя по всему, такой трепет ему удалось привить и своим бывшим студентам, ныне профессиональным актерам, носящим почетное звание “женовачей”. Впрочем, их педагог и сам до сих пор остается таким же трепетным и немножечко застенчивым, как и двадцать лет назад. Но при этом, как всегда, отважно бросающимся в неизведанное и ведущим за собой взращенное им творческое “племя”. В новом театральном сезоне они задумали “окунуться в мир предощущений будущих произведений” А.П.Чехова, взявшись за сценическое воплощение его “Записных книжек”.
– “Студия театрального искусства” вступила в пору зрелости, пятый сезон – это уже достаточно солидно. Как вы думаете, Сергей Васильевич, не вступают ли в противоречие производственные законы профессионального театра с атмосферой студийности, которая не только заявлена в названии театра, но всегда была свойственна вашей команде?
– Пока, к счастью, мы продолжаем работать как студия. И дело даже не в нашем названии. Студийность – это внутреннее самочувствие и состояние, когда, несмотря на то, что у каждого есть личная жизнь, театр становится важным и даже главным. Когда есть азарт работы и все интересно: и авторы, за которых беремся, и процесс репетиций, и зрители, приходящие на спектакли. И самое главное – когда ребята интересны друг другу. Плохо, когда театр становится не потребностью, а необходимостью. И хуже всего – привычкой. Тогда – беда, тогда надо бить тревогу: что-то придумывать, может быть, даже приглашать новых артистов или режиссеров. А пока существуют взаимная искренность, непосредственность, радость совместного сочинительства, можно считать, что мы развиваемся в правильном направлении. Привычки пока, к счастью, нет.
– Ваши молодые актеры в последнее время довольно часто появляются на теле- и киноэкранах. Вас это не беспокоит?
– Нет, нисколько. Я очень радуюсь за ребят, и мне хочется только пожелать, чтобы они в кино встречались с интересными мастерами. Ведь артисты – это не крепостные, они не принадлежат какому-то одному режиссеру и не закреплены за одним местом работы. Чем больше они встречаются с яркими партнерами, большими личностями в режиссуре, тем лучше. И я радуюсь, что вокруг театра уже возник круг “своих” режиссеров, которые приходят на спектакли и потом приглашают ребят к сотрудничеству. Но здесь важны приоритеты. Театр не должен становится приложением к работе на стороне.
– Возник ли у “СТИ” круг своих зрителей ?
– Да, конечно, и вы это можете видеть на спектаклях. Этот круг возник еще в ГИТИСе, если бы его не было, то наша “Студия”, может быть, и не родилась бы. Люди, посмотрев один спектакль, приходят на второй, третий и т.д. И это для нас очень важно, ведь желание работать в театре возникает только тогда, когда есть ради кого трудиться. Невозможно постоянно получать удовольствие только от репетиций. Я очень люблю после спектаклей выходить в наш уютный дворик и разговаривать со зрителями. Иногда на сайте “СТИ” обычные зрители, обсуждая наши спектакли, высказываются гораздо глубже и интереснее, чем профессиональные критики.
– Творчество – вещь неформулируемая. А формулируется ли способ взаимоотношений с людьми? При каждой встрече с вами я невольно вспоминаю вашу замечательную команду в Театре на Малой Бронной и ту удивительную атмосферу, которую вы там создавали. Здесь, в “СТИ”, судя по всему, дело обстоит так же. Умение создать атмосферу, наладить контакт с людьми – это наука или просто интуиция?
– Я и здесь не могу ничего сформулировать. Для меня театр – это компания людей, с которыми на данном этапе интересно общаться и что-то выдумывать. Мне кажется, что без этого невозможно заниматься театром. Я еще в студенческие годы заметил, что если мы с актером друг другу не интересны, то мне очень тяжело работать. Я – человек неформальный. Где бы я ни трудился: в Малом театре, МХТ, “Мастерской Петра Фоменко”, – мне всегда нравилась атмосфера. А люди с Малой Бронной – это мои близкие, “кровные” друзья, с некоторыми из которых сохранились внутренние связи. И годы работы на Бронной – это один из самых счастливых периодов, о котором я всегда вспоминаю очень тепло. А здесь в “Студии” атмосфера немножко другая, я для ребят не товарищ и не коллега, а педагог. Человек, который их выбрал и несет за них определенную ответственность. И они передо мной тоже имеют какие-то обязательства.
– Существует ли такая дилемма: как режиссеру вам хочется работать с близкими, любимыми людьми, понимающими вас с полуслова, а как художественный руководитель вы должны думать о занятости всех актеров?
– Такой дилеммы нет, потому что мне интересны все. Другое дело, что актер устроен очень сложно: ему хочется, чтобы каждая его новая роль была бы поворотной, “судьбоносной”. Но это обеспечить всем невозможно. Хотя актер со стажем, чувствуя, что у него уже мало времени, имеет право на то, чтобы вести спектакль. А в студии для молодежи выйти даже в небольшой роли – большая радость. Молодой человек не задумывается о значимости своей роли. И такой театр мне нравится больше, потому что он более свободный. В одном спектакле актер может играть главную роль, в другом – эпизод. Другое дело – понять, в какой форме сегодня находится тот или иной актер. Ведь они уже не дети, они становятся известными артистами, на них начинает ходить публика. Так что повторюсь: у нас нет проблемы обеспечить всем занятость. Тем более что у нас коллектив небольшой. И главное, что это не труппа, которая формировалась по каким-то законам амплуа и т.д. Это просто группа ребят, к которым сейчас добавилось еще несколько человек. Поэтому у нас все определяет название произведения и то, ради чего мы делаем спектакль. Мы сначала придумываем работу, а потом распределяем роли среди тех артистов, которые сейчас работают в нашей “Студии”.
– Сохраняется ли и в “СТИ” ваша прежняя незыблемая установка на классику в репертуаре?
– Никакой установки нет. Выбирается то, что сегодня кажется интересным. Дело ведь не в том, когда это было написано, а в том, волнует ли это нас или нет. И еще важно понять, можно ли “изобрести” из этого театральную идею, затею. Хорошей литературы много, можно поставить все что угодно. Но мы выбираем то, что в этом “контексте людей” – и создателей спектакля, и зрителей – будет интересно. Но целенаправленно мы ничего не делаем, у нас нет никаких концепций. Как пел Окуджава: “Каждый пишет, как он слышит”. То же самое и у нас. Так складывается, что театр сочиняют многие люди. Я не могу, например, брать то название, которое будет неинтересно художнику Александру Давидовичу Боровскому – соавтору всех наших спектаклей. Я отложу вещь, которая по каким-то причинам не понравится ребятам. Потому что театр – это хоровое искусство. А режиссер – это дирижер, хормейстер.
– “Записные книжки” – это второй Чехов подряд в вашем репертуаре. Не рискованное ли это “предприятие”?
– Я не очень понимаю слово “риск” в данном контексте. Ведь театр – это всегда если не риск, то поступок, независимо от того, как его будут оценивать. Театр всегда должен немного опережать то, что от него ожидают. И актерам всегда интереснее то, что они никогда не делали. Сейчас к нам пришла новая группа ребят, хочется вместе что-нибудь выдумать. Для меня студия жива до тех пор, пока в ней присутствует дух ученичества. И тогда есть возможность пофантазировать, посочинять, похулиганить (в хорошем смысле этого слова). Хочется влезть в лабораторию Антона Павловича, увидеть, как из какой-то фразы, заметки, наблюдения, впечатления рождалось то или иное произведение. Как это будет – не знаю. Но это интереснее всего. Ведь студия и организована для того, чтобы заниматься театральной исследовательской работой для зрителя. Неслучайно наши спектакли многие люди воспринимают не сразу. Я в данном случае имею в виду не такие категории, как “нравится – не нравится”, а уровень постижения произведения, которое мы придумали. Для его осознания людям необходимо какое-то время. И дело не в том, что актеры постепенно “разыгрываются”. Просто надо уметь настраиваться на неожиданное. Иногда люди к спектаклю привыкают через полгода – год, он становится вполне обычным и привычным для нас и для зрителей. Но потом, привыкнув, “благодаря” ему люди не воспринимают что-то другое. У Анатолия Васильевича Эфроса была замечательная статья: “Штамп мой – враг мой”. Ведь надо бороться не только со штампами в восприятии других людей, а прежде всего со своими собственными. Иногда надо, как говорят спортсмены, бросить себе вызов, попытаться сделать то, что никогда не делал.
– Мне кажется, что стремление к эксперименту вам было свойственно всегда.
– Да, наверное. Ведь и раньше в годы работы на Малой Бронной мы старались идти в неизвестность. Например, мы возродили жанр комической оперы, поставив спектакль “Мельник – колдун, обманщик и сват”. Сейчас стало модно ставить длинные спектакли, а ведь почин сделали мы своим самым длинным в те времена спектаклем – “Идиот”, который шел одиннадцать часов в три вечера. Мы сделали первый вариант “Дяди Вани” – “Лешего”. Поступком было и возвращение к пьесе Александра Моисеевича Володина “Пять вечеров”, в котором потрясающе работали и Надя Маркина, и Сергей Качанов, и Гена Назаров, и Володя Топцов. Так и сейчас мы экспериментируем в нашей “Студии”. И мы имеем право на ошибку, а работать интереснее всего тогда, когда не надо думать о результате. Ведь ни в одном академическом театре я бы не решился предложить, например, “Захудалый род” или “Записные книжки” Чехова. Потому что такая работа требует атмосферы совместного сочинительства и студийности. Как она у нас будет протекать, бог знает. Но мне кажется, что это очень интересно и необходимо. И не ради юбилея Антона Павловича, а ради душевного праздника. С Чеховым не хочется расставаться. Хочется продлевать этот праздник. Если бы была возможность, я бы занимался им бесконечно. Как и Андреем Платоновичем Платоновым. И я рад, что недавно мы открывали спектаклем “Река Потудань” Московский фестиваль платоновских спектаклей, организованный Институтом мировой литературы РАН к 110-летию со дня рождения великого писателя.
– Не будем говорить о каких-то творческих установках, но очевидно, что вы всегда предпочитали литературу драматургии …
– Нет, я с удовольствием работаю и над пьесами, это “хлеб” театра. Но сегодня мне интереснее заниматься прозой. Причем не переделывать прозу в инсценировки, а идти за дыханием прозы, за ее поступью и логикой. И искать какое-то новое театральное выражение прозы. Потому что язык и мироощущение Лескова – это один мир, а мировосприятие.
Достоевского и театр, который заключен в его словах, – это совсем другой мир. И мне интересно исследовать эти миры. В свое время, когда нынешние актеры “Мастерской П.Фоменко” учились еще в ГИТИСе, мы с ними выдумали спектакль по отрывкам из произведений Николая Васильевича Гоголя, не сложившихся в какую-то пьесу. И сочинили произведение “Владимир III степени”, которое никогда не было написано. Примерно такая работа будет и с “Записными книжками”, где будут угадываться и “Три года”, и “Три сестры”, и “Моя жизнь”, и “Архиерей”, и многие другие известные произведения Чехова.
– У вас в “СТИ”, как мне известно, настоящий культ чтения!
– Когда мы с ребятами собираемся за этим столом, то иногда не репетируем, а просто читаем, тратя на это целые вечера. И это очень здорово, потому что одно дело – читать одному дома при свете настольной лампы, а другое – в кругу близких людей. Так мы читали рассказы Платонова перед тем, как начать репетировать “Реку Потудань”, и прочитали почти все. Так читали Чехова и, надеюсь, будем это делать и дальше. Но это вовсе не значит, что мы будем ограничивать себя только литературой. Вполне возможно, что завтра мы задумаем ставить какую-то современную пьесу. Мы себя стараемся не ограничивать, надо быть вольным, свободным, раскованным и не трястись над своей собственной затеей. Ведь выбор новой затеи зависит от многого: от времени и места, от тех людей, которые работают в данное время, от учредителей, от помещения, в котором будет ставиться спектакль. Например, в Малом театре название возникает с учетом его труппы, традиций, сцены. А в нашем зале хочется ставить совсем другое.
– Стало быть, твердый перспективный план своей работы вы составить не можете?
– А он и не нужен. Потому что ты становишься привязанным к своим собственным обязательствам. Но возникает вопрос: а перед кем, перед чем, для кого? Ведь самое важное в жизни – это перемены, “текучесть”, непредсказуемость. И надо всегда оставлять для себя какой-то “зазор”, чтобы была возможность сделать что-то неожиданное: а вдруг сегодня ночью придет какая-то мысль! Тем более что у нас есть возможность определять свою жизнь таким образом.