В пятницу и в субботу в Студии Сергея Женовача играли премьеру «Записных книжек». Спектакль по Чехову ждали (и собирались сыграть) в конце мая, в рамках Международного театрального фестиваля имени Чехова. Но театр решил перенести премьеру на осень, к чему все отнеслись с пониманием.

Сергей Женовач и теперь, накануне первых спектаклей, предупредил, что работа над «Записными книжками» не закончена, премьера – еще не точка в долгом процессе сочинения и репетиций.

После спектакля, который идет три часа с четвертью, трудно сказать: «Мне понравилось». Но точно нельзя: «Не понравилось». Чувства – сложные. С одной стороны, приятно, что к тебе отнеслись с уважением – как к умному, и показывают, конечно, не полработы, но и не самую окончательную версию. С другой стороны, не могу не согласиться с коллегой, заметившей, что «Записные книжки» требуют какого-то другого жанра, определенного, соответствующего, иначе следовало подыскать спектаклю какое-то другое название. «Записные книжки» – случайные или неслучайные заметки, то совсем короткие, то длинные, пунктир жизни и творчества, сложно, здесь уж точно – случайно оказавшиеся по соседству. «Записные книжки» – нечто принципиально не цельное и к цельности не стремящееся. С третьей, помнишь чеховское, фразу, которую любит повторять чеховед Татьяна Шах-Азизова: «Только то прекрасно, что серьезно». И понимаешь, что сделанное Женовачом и его компанией – серьезно. Значит, прекрасно. Точно – хорошо.

Да, Сергей Женовач и его актеры – вся труппа – взялись инсценировать чеховские «Записные книжки». Получился – спектакль, в котором прослеживается некоторый сюжет, история застолья. Повод – не точен. Придя в театр, обращаешь внимание на траурные повязки на белых рубашках служителей, всех сотрудников. Фотография в траурной рамке на старинной треноге – у лестницы, ведущей в зал. После семи по лестнице, поддерживаемая доктором (Сергей Качанов), поднимается и проходит в зал, а затем – на сцену вдова (Мария Шашлова), увлекая и публику за собой – в зал. На сцене – веранда, составленные в длинный ряд столы, стулья – разные, собранные по разным комнатам, над столом – лампа (сценография Александра Боровского). Когда воцаряется тишина, из-за стола поднимается один из гостей (Сергей Аброскин) и провозглашает тост… за юбиляра. Впрочем, уже второй или третий бокал поднимают в память о покойном. Вдова то и дело будет подниматься, точно желая что-то сказать, и – падать в обморок, близсидящие приводят ее в чувства.

Обаяние актеров студии, их живые реакции, умение многих из одной реплики, из двух слепить характер, обозначить историю – все это держит внимание, не превращая эти «Записные книжки» в скучное чтение.

Спектакль вышел красивым – сочетание светлых, с желтоватым оттенком, чуть розоватых, выцветшего серого цвета, точно снятых со старых фотографий костюмов, их соединение – по цвету, по линии – с венскими и не венскими, другими стульями… В начале второго акта – буквально как в инсталляции – завораживающая картина разбивающихся о перила веранды капель дождя, – капель эта длится, наверное, минуту-две, и это время точно нельзя записать в потерянное, не чеховское, – капли-то как раз очень «в кассу», каждая заметка – как капля, еще один штрих – к фигуре Треплева, к Маше из «Чайки», к Тузенбаху… Вот-вот, сейчас нащупает главное… Над этим «главным» в спектакле раз или два нарочно иронизируют. Однажды, в первом акте, герой Аброскина, сидящий к публике спиной, начинает собираться с силами. Он один, все остальные разошлись, разбежались. Он выпивает залпом рюмку водки, оборачивается к публике, готовый что-то главное сказать и – шум, все идут, разрушая его решимость и лишая слова.

Мне кажется, важно, что Чехов в спектакле женовачей представлен идейным писателем. То есть думающим о России, ее будущем. Одна из кульминаций спектакля – в монологе Молодого литератора (Андрей Шибаршин), который скрывается с глаз публики, уходит в глубину сцены и оттуда переживает о том, что русские, получи они свободу, не знали бы, что с нею делать, обвиняли бы друг друга в шпионстве… Мне непонятно, к чему было в финале, после всего, отправляя всю компанию куда-то вниз, в историю (конструкция Боровского оказывается подвижной), оставлять публику один на один с актером, который читает рассказ Чехова «Студент». Чехов не был религиозен, в этом, возможно, секрет его жесткости и даже жестокости к героям, сложное его отношение к смерти. А тут – такая христианская точка.

Остается – форма. Как передать, как сыграть: «3 апреля. Выехали из Рима. 4-го Неаполь. 6-го. Театр. 7. Пасмурно… Hotel Minerva». Или – в другом месте, подряд: «8 [Мальчиков в амбаре секли.] 9 [Старается узнать, когда будет столетие фирмы, чтобы хлопотать о дворянстве.] 10 [Она одевалась по-московски, училась в Москве, и это нравилось ему.] 11 [Муж сестры после ужина: «Все на этом свете имеет конец. Знайте: если влюбитесь, будете страдать, ошибаться, раскаиваться, если разлюбите, то знайте, что всему этому будет конец». У любовницы зятя – проседь. Зять очень красив был.] 12 [Зять пил очень мало, или ничего. Он не пропил, а проел состояние.]». Женовач выстраивает разрозненные записи в диалоги, в общем, чеховские, где, считается, каждый говорит о своем.

А… «Записные книжки»? Кто захочет – может прочесть.