В «Студии театрального искусства» начали сезон с Хармса, освобождающего смеха и мёртвой старухи, от которой никак не избавиться, как от фантомов советского прошлого или вездесущего ковида. Сергей Женовач оставляет за зрителем право на обе версии, но делает акцент на трагической невозможности творить.

Старуха – это не смерть в буквальном, физическом смысле, не смерть тела, которую нельзя отменить и выставить за дверь, если уж пришла. Женовача волнует, скорее, гибель творческого «я» – немота, «глухота» и «слепота» художника. Их причины не поддаются будничным объяснениям и лежат за пределами «кривой» политической истории, которая заставила лечь «лицом в пол» не одного Хармса. В ступор вводит нестабильный, «текучий» мир, который становится все более разбалансированным, непредсказуемым. Хотя бы потому, что вынуждает мириться с тем, что еще недавно казалось невозможным. 

Художник Александр Боровский делает подвижность главным принципом декорации – стены коммунальной квартиры то и дело разъезжаются. Они проницаемы, ненадежны, а многочисленные створки грозят «сквозняками» пустоты, от которых писателю – заранее не по себе. Смерть автора уже становилась темой Сергея Женовача. В «Записках покойника» он проследил логику закулисного абсурда, показав, как труппа «оккупирует» воспаленное сознание и тесную комнату, личное пространство начинающего литератора. С необъяснимым вторжением гостей и фантомов ему оставалось только мириться, пока первая же репетиция смерти не стала последней.

Бережное отношение к автору, без которого невозможно представить СТИ Женовача, в «Старухе» сочетается с импровизацией и озорством. Решив похулиганить, он придумал «множительную» историю: каждого из трех героев Хармса – Он, Она, Старуха – умножил на семь. Так что семь повторений одного писателя дружно «преувеличивают», утрируют и делают смешной его прокрастинацию, серию неудач и попыток двинуться дальше первой фразы. «Чудотворец был высокого роста». Стоп.

Распавшееся (на семь «я») сознание упирается в тупик. Создать нетленку нет никакой возможности, потому что посреди комнаты – мёртвая старуха, всё то, что мешает жить, сумма всех упрямых и неумолимых обстоятельств жизни – исторических, социальных, личных. Она же – страх, который тормозит вдохновение и не дает отменить обыденный порядок слов, привычный ход мысли. Причем источники страха и несвободы можно с одинаковым успехом найти и в репрессивных 30-х и в ковидном 2020-м. Никто не застрахован от того, что окажется взаперти или на грани жизни и смерти, «заблокированным» на время или навсегда.  

Система повторов работает, как «увеличительное стекло», укрупняет беспомощность и инфантилизм героя-протагониста (Никита Исаченков), его творческий кризис и «приступы» писательского бессилия. Суетливой, беспокойной мужской компании подыгрывает женская – «милые дамочки» из магазинной очереди настроены решительно: готовы разделить с холостяками хлеб, пол-литра водки и кровать. Но барышни эти, как ни странно, абсолютно «зачищены» от пошлости и, кажется, вот-вот начнут читать стихи – убогий и мрачный советский быт их пока еще «не перекодировал».

Флирт и попытки сблизиться женовачи играют невероятно смешно и изобретательно. Сходить на «Старуху» стоит только ради того, чтобы увидеть, как эти парочки манипулируют с кирпичом черного хлеба и как кусают с досады корку. Причем комический эффект усиливается как раз оттого, что они повторяют по кругу каждую фразу.

В круговорот попадает и вопрос о вере в Бога, а по сути в бессмертие, – но вот он, прозвучав не единожды, «задребезжит» особенно тревожно. Страх перед чередой «потерь» и быстротечностью жизни, за которой, возможно, стоит великое Ничто. Зависимость от всеобщего автоматизма, дурной повторяемости и бессмысленности актов, из которых складывается каждый день, лишенный творчества. Всё это мучило Хармса – и на дает покоя его лирическому герою в спектакле Женовача. Без «донорской» помощи Творца он вынужден оставаться несбывшимся автором, «чудотворцем, который не творит чудес».

Источник:https://teatral-online.ru/news/28159/