Сергей Женовач, который создал «Студию театрального искусства» шесть лет назад, последовательно, год за годом, осваивает со своими учениками исключительно прозу. В репертуаре СТИ есть единственная постановка по пьесе как таковой (Н.В. Гоголя – “Игроки”), все же прочее – переделка прозы для сцены: “Мальчики” по роману Федора Достоевского “Братья Карамазовы”, “Захудалый род” по роману Николая Лескова, “Битва жизни” по одной из рождественских повестей Чарльза Диккенса. В чеховский юбилейный год Женовач довел свой принцип до тихого вызова. Он ставит не пьесу, не повесть, а “Записные книжки” Антона Чехова.

Манифесты не в природе этого режиссера, но вместе с тем он упрямо и последовательно настаивает на том, что театр и книга неразделимы. Настаивает в тот момент театрального процесса, когда сцена разуверилась в этом самом слове – книга, когда картинка у режиссеров новой формации порой оказывается важнее не только текста, но и смысла авторского высказывания. Чтение есть необходимость жизни, прекрасная потребность человечества, которая стремительно исчезает благодаря внедрению Интернета. С вторжением новых технологий книжная цивилизация грозит погибнуть: вместо библиотеки – электронная библиотека, вместо романа – файл, вместо книги – электронная книга.

Когда смотришь спектакли, поставленные Сергеем Женовачем, то понимаешь, что у этого режиссера в портфеле не ноутбук, а именно книга, не флэшка, а том из полного собрания сочинений автора. Раньше, еще каких-то двадцать лет назад, не было потребности отстаивать право на чтение. Сегодня, когда порой слышатся упреки такой режиссуре в том, что театр сводится к читке, то тут уже есть доля вызова той самой тенденции, которая расцвечивает слово, до конца не доверяя его силе.

Женовач аскетичен в своих построениях мизансцен, он строит диалоги, используя богатую нюансировку текста актерами; легкими, незаметными акцентами дает свою интерпретацию происходящего на сцене. В известном смысле, им не ставится инсценировка, а проявляется слово для театра. Режиссером искусно совмещается авторский текст и речь персонажа. Здесь не разыгрывают по ролям прозу, не растаскивают ее на диалоги, реплики, а прочитывают автора, как бы обнаруживая в массиве текста повод для игры. Здесь не играют события, а рассказывают о том, как случилось событие, выступая не столько актерами на сцене, сколько собеседниками зрителя.

Спектакль “Брат Иван Федорович” по роману Федора Достоевского “Братья Карамазовы” в этом смысле – последовательный шаг режиссера, который остается верным своим прежним убеждениям.

Возможно, не случайно Сергей Женовач строит здесь свое сценическое повествование, ограничив действие только тем, что происходит в романе до суда над Дмитрием Карамазовым. У Грушеньки (Мария Шашлова) только что было свидание с Митей, о чем она рассказывает Алеше (Александр Прошин). Г-жа Хохлакова (Ольга Озоллапиня) обсуждает опять же с Алешей, что надо бы доказать, что Митя был в состоянии аффекта. Ее дочь Лиза (Мария Курденевич) терзает участливого и доброго Карамазова своими эксцентричными идеями, играя в злую барышню. Потом появятся и брат Иван Федорович (Игорь Лизенгевич), и бастард Смердяков (Сергей Аброскин). Словно перед нами прокручивается день накануне суда, когда с тревогой спрашивают про адвоката, перемалывают ради успокоения возможные варианты сценария судебного заседания и возможные вердикты.

Эта суета, спровоцированная тревожной неизвестностью завтрашнего дня, проявляет у Достоевского день сегодняшний, когда Иван Карамазов узнает, кто истинный убийца, а истинный убийца, сознавшись, обвинит, как известно, брата Ивана, и повесится на гвозде.

Сцену художник Александр Боровский превратит в зал суда, в который публика войдет завтра. На авансцене стоят лавки для этой самой публики, а в глубине за ограждением из темноты безлюдного зала правосудия на зрителей смотрят три пустые судейские кресла с двумя столами по бокам для секретарей и делопроизводителей. Художник по свету Дамир Исмагилов ни разу не высветит глубину сцены, не освободит нас от тревоги, не прояснит это нависающее над спектаклем “завтра”.

Женовач многие мизансцены повернет к зрителю спиной или развернет актеров в пол-оборота, тем самым давая понять, что публика, пришедшая в театр, оказалась и той, что вместе с героями романа находится в общем ожидании судебного процесса.

Однако важнее не тот гражданский вердикт, который вот-вот состоится, поскольку пространство правосудия в спектакле дышит угрозой, но не излучает потребность в справедливости, а способность героев, главным образом Ивана Федоровича Карамазова, обнаружить, увидеть правду, какой бы беспощадной эта правда не предстала.

Для Женовача именно Иван Карамазов — самая драматичная фигура. Митя в спектакле вовсе не появится. Алеша обречен быть каждому другом, ему все исповедуются, потому что он умеет слушать и слышать душу другого. Его душа живет в гармонии с миром. Даже Смердяков в спектакле здоровее Ивана, румяный, розовощекий, в тулупе и валенках. Трудно представить, что у него падучая. Пошел и убил, потому что хотел стать братом Ивану, его идее.

Иван в этот день до суда над своим братом вынужден прожить свою идею, воочию увидеть в Смердякове, “как слово наше отзовется”. В спектакле Студии театрального искусства он не выглядит романтическим героем, потомком Чайльд Гарольда. Это наш, русский мальчик, страстно уверовавший в безверие, уверовавший до болезни. Высокий, долговязый парень, брат Алеша ему по пояс, Иван – не Байрон, он другой. Не демон потому, что в нем живет потребность найти оправдание миру, но на этом пути он попадает в капкан, им же расставленный.

Он не уверовал в высший смысл бытия, и ему является черт – Гость Ивана Федоровича (Сергей Качанов). Женовач так строит мизансцену, что, кажется, от тела Ивана отторгается его часть, которая то липнет к нему, то отскакивает. Качанов играет с восторгом этот фантом мысли Ивана, мелкого беса, добивающего воспаленный ум Ивана.

Надрыв идеи убивает Ивана Федоровича до суда. Он умирает на одной лавке, почти как бродяга, скиталец, а по другую сторону положат тело Смердякова. Оба они приговорили себя до суда.