Cпектакль Сергея Женовача «Заповедник» объединяет прозу и поэзию – Сергея Довлатова и Александра Пушкина/

В  предновогодней премьере Студии театрального искусства много и других дивных дуэтов: дотошно воссозданное советское прошлое оборачивается вечностью, неспешность откровенных разговоров не вредит экспрессивности действия, безысходность идет рука об руку с надеждой, а реализм – с магией: театра и слова.

Нельзя преуменьшить популярность Сергея Довлатова, тем не менее, начну с «выходных данных» – «для протокола» и тех зрителей, что могут, подобно туристам из довлатовского текста, задаться вопросом про дуэль Пушкина и Лермонтова. Повесть Сергея Довлатова «Заповедник» начата в 1977-м, закончена уже после отъезда автора из СССР, в Нью-Йорке, в 1983-м. Рассказывает – от первого лица – о ленинградском писателе Борисе Алиханове, устроившемся на лето экскурсоводом в мемориальный музей-заповедник А.С. Пушкина «Михайловское», что в Псковской области. Прототипом главного героя, как почти всегда у Довлатова, выступает сам автор (однако то, что персонаж наречен вымышленным именем, позволяет литературоведам предположить и другой прототип – довлатовского товарища Иосифа Бродского; но это так, замечание исторической точности ради).

Калейдоскоп житейских анекдотов о рандеву Алиханова с сотрудницами музея и местным контингентом (таких же экскурсоводов с писательскими амбициями и сильно пьющего деклассированного элемента) обрамляет (и, отчасти, маскирует) трагическую историю расставания героя с женой Татьяной (Катерина Васильева), вместе с дочерью иммигрирующей в Америку.

Самому Алиханову покинуть страну не даёт привязанность к родному языку. Завершается повесть описанием одиннацатидневного запоя Алиханова и первым телефонным звонком Тани уже с чужбины:

«Я стоял босой у телефона и молчал (…). Я только спросил: – Мы ещё встретимся? – Да, если ты нас любишь. (…) – При чем тут любовь? Любовь – это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба».

Инсценировка Сергея Женовача бережно трансформирует прозу в театральный текст; дополняет Довлатова, что не противоречит оригиналу, пушкинскими стихами, которые во втором действии иногда превращаются в песни: их исполняет хор советских «девушек из Рокфора», одиноких прелестниц, состоящих в штате заповедника, почти по-армейски сплоченного женского коллектива в праздничных платьях радужных цветов.

И в финале спектакля, по окончании, собственно, «Заповедника», тоже прозвучит Пушкин, но об этом позже, пока – как театральный «Заповедник» начинается и в чём Женовач от канона восприятия и интерпретации Довлатова отступает.

Минималистская декорация Александра Боровского превращает небольшую сцену СТИ в этакие «литераторские мостки» – я, конечно, не про знаменитое кладбище, тут мостки буквальные: одни дугой изгибаются над сценой, их облюбует женский хор публично влюбленных в классика хранительниц музея, другие лунной дорогой тянутся от маленького озерка на авансцене вглубь, к висящей на стене белой маске условного Пушкина, – и делают камерное пространство бесконечным.

Впрочем, ассоциация с мемориальными Литераторскими мостками на Волковском кладбище не так и случайна: в прологе на верхней дуге, под бравурную песню «Нью-Йорк, Нью-Йорк», пританцовывают барышни, а внизу, у того самого мутного озерка (где среди окурков и прочего мусора прячутся, охлаждаясь, бутыли спасительной водки) почти умирает герой: Алиханов, которого играет самый «взрослый» артист СТИ, Сергей Качанов, работающий с Женовачом с начала 1990-х, со времен его художественного руководства Театром на Малой Бронной, падает ничком у воды, бессильно роняя руку. А потом начинает свой откровенный разговор – и слова (слова… слова!) будто гальванизируют бездыханное тело, медленно, но верно возвращая к жизни.

Сначала это монолог, обращенный в зал, и весьма продолжительная речь обходится без всяких «спецэффектов»: сидит себе человек, свесив ноги, и разговаривает, но как Качанов в одиночку держит внимание – просто фантастика. Потом к Алиханову присоединяется первый собутыльник, Валерий Марков, «злостный нарушитель общественного покоя» (Даниил Обухов) с оглушительным мегафоном в руках. Далее почти скульптурная композиция пополнится новыми гостями – «нелепым, добрым и бестолковым» Мишей Сорокиным (Дмитрий Матвеев) и его соседом Толиком (Александр Медведев), следом придут уже ленинградские товарищи – беллетрист и экскурсовод Потоцкий (Александр Николаев) и его приятель, «гений чистого познания» Митрофанов (Лев Коткин; все перечисленные роли играют недавние студенты, выпускники курса Женовача в РАТИ, уверенно заявляющие о себе работой в «Заповеднике»).

Первое действие – мужская попойка, начинающаяся как ретро-инсталляция, ожившее воспоминание о довлатовских 1970-х, рифма к замечательной «Москве – Петушкам», идущей на той же сцене. В процессе же коллективное возлияние достигает статуарного величия; помост, на краю которого располагается эта почти скульптурная группа мужчин, алкоголем протестующих против «ощущения краха», тоски, «цепи драматических обстоятельств», цензуры (да практически «против всех»), превращается в stairway to heaven.

Про канувшее время в «Заповеднике»: как всегда у Женовача (о чём я писал и в недавней рецензии на «Мастера и Маргариту»), спектакль начинается уже в фойе, до первого звонка. У огромной желтой бочки с белым сухим вином (его за 150 р. разливает в граненые стаканы румяная буфетчица, вино – отличное, буфетчица выйдет на поклоны вместо режиссера, а на бочке рукописный листок с ценником сменит другой – «ушла на базу»). У экрана, транслирующего советские новости. В толпе зрителей, где шныряет мужчна в сером плаще, предлагающий самиздатовские книжки по сходной цене. На сцене Алиханов будет доставать сигареты из аутентичной, еще не обезображенной гигантскими устрашающими надписями о вреде курения, пачки, а Марков будет сорить совершенно как настоящими дензнаками с Ильичом.

Даже я, заставший советскую эру уже на излёте, ощутил её почти физически – и поначалу не без раздражения: мол, это всё, конечно, здорово, но сколько можно вариться в советском соку? когда уже театр XXI века, где средний возраст актеров едва превышает 20 лет (Качанов не в счёт), обратит внимание, ну, не знаю, на треки Pharaoh’на или стикерпаки Telegram?

Понятно, что перекличек между брежневским застоем и днем сегодняшним – не счесть, как алмазов в каменных пещерах; вот, например, смешной диалог из второго действия, между Алихановым и вызвавшим его на беседу майором Беляевым (Никита Исаченков; довлатовский сотрудник КГБ стал у Женовача милиционером; думаю, что не по цензурным соображениям, а ради возможности одеть актера в яркую синюю форму). «Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гете. Материала хватит лет на сорок… И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут».

Смех – смехом, а нехорошие мурашки пробегают: о том, что пока мы ходим на премьеры, возмутительно белыми нитками шьётся уголовное дело против Кирилла Серебренникова и команды проекта «Платформа», забыть не получается, сколько ни пей.

Короче, неприятных параллелей между «тем» и «этим» временем – уйма, однако же, где актуальный рэп и продвинутые соцсети? Уже к первой трети долгого летнего алко-пикника я посмеялся над собственными желаниями: мудрый Женовач плавно, тропами-невидимками перевел конкретное и, честно, остохреневшее советское ретро во вневременное измерение. И второе действие – «женское», с волшебным хоровым исполнением Пушкина (в «ансамбле» – Анастасия Имамова и Ольга Калашникова, «старожилы» Студии, и вчерашние студентки Екатерина Копылова, Дарья Муреева, Мария Корытова, Варвара Насонова и Елизавета Кондакова) – уже чистый космос, пусть и с не менее тщательным воссозданием деталей треклятой эпохи.

Алиханов в этом «Заповеднике» не похож на фирменного довлатовского героя. По мне, так литературный обладатель пишмашинки, гитары и портрета Хемингуэя, запойный денди-соблазнитель, тщательно законспирированный диссидент и вечный хохмач, одетый в шутки как в броню, назойливым своим остроумием реагирующий на несовершенства окружающих, этакий «самый умный гость на свадьбе» – персонаж почти невыносимый.

Не то у Качанова/Женовача. В их трактовке, при формальном соблюдении авторских «ремарок» (и гитара, и покоренные женщины, и нарочитое остроумие задекларированы), Алиханов стал старше и мудрее; судорожное шутовство сменила горькая и несуетливая ирония.

В «Заповеднике» герой-насмешник говорит: «Мне чуждо сонное долготерпение рыбака» – притом, что Алиханов Качанова/Женовача походит как раз на рыбака: с босыми ногами, блуждающей улыбкой, у тихой заводи. Только это уже не обычный рыбак-забулдыга, а мифологический Король-Рыбак, хранящий секрет святого Грааля. Не то, чтобы наследник Пушкина по прямой. Но человек той же крови. И уже не кажутся очередным ерничеством алихановские размышления: «Больше всего меня заинтересовало олимпийское равнодушие Пушкина. Его готовность принять и выразить любую точку зрения. Его неизменное стремление к последней высшей объективности. Подобно луне, которая освещает дорогу и хищнику и жертве. Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением и сочувствовал движению жизни в целом. Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе… Впрочем, я не литературовед…».

Много лет назад, в великой версии «Месяца в деревне», поставленной ещё в «Мастерской Петра Фоменко», Женовач словно прятал исполненные пафоса слова студента Беляева, на которые в большинстве других постановок норовят поставить особое ударение: «Мне душно здесь, мне хочется на воздух. Мне мочи нет, как горько и в то же время легко, словно человеку, который отправляется в далекое путешествие, за море: ему тошно расставаться с друзьями, ему жутко, а между тем море так весело шумит, ветер так свежо дует ему в лицо, что кровь невольно играет в его жилах, как сердце в нем ни тяжело…». Оттого, что Кирилл Пирогов произносил их куда-то в сторону, почти скороговоркой, чуть ли не отвернувшись, значимость сказанного лишь возрастала. То же самое – с кодой «Заповедника».

Я помню юбилейный вечер в Центре им. Мейерхольда «3 сентября 2006 года. 65 лет Сергею Довлатову». Тогда Эдуард Бояков и Руслан Маликов сочинили попурри из довлатовских мотивов, включавших и прощальный диалог Алиханова с Таней: «Как ты думаешь, мы еще увидимся? – Да, я уверена. Совершенно уверена. – Тогда я, может, поверю, что Бог – есть. – Мы увидимся. Бог есть». Этот эпизод был выделен «жирным шрифтом» – и буквально жирным шрифтом тоже: благодаря видеопроекции фразы про Бога. Женовачу пафос претит, эти слова звучат буднично, будто впроброс – и только выигрывают от такой подачи.

Также обыденно, не заученным наизусть, чтоб швырять в зал с котурнов, но пережитым и по праву присвоенным, звучит в финале пушкинский текст «Из Пиндемонти». Я позволю себе процитировать его целиком: интернет – не бумага, стерпит любой объём.

Мы вот пыжимся, спорим, страдаем, множим печатные знаки и стремимся остроумничать, подобно довлатовскому Алиханову, а приходит Женовач с книжкой в руках и тихо напоминает: всё уже сказано, перечитайте.

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова.

Иные, лучшие мне дороги права;

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа –

Не всё ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

— Вот счастье! вот права… 

Кажется, так просто.

Источник: http://www.coolconnections.ru/ru/blog/posts/f4c57386-b4bc-4b3a-b540-d15452dc25b9