«Лабардан-с». Сценическая версия СТИ по пьесе Н. В. Гоголя «Ревизор».
Студия театрального искусства.
Режиссер Сергей Женовач, сценография Александра Боровского, художник по свету Дамир Исмагилов, композитор Григорий Гоберник.

Действие спектакля происходит в бане. И сам по себе этот ход достаточно рискован с любых точек зрения. Начнем с того, что идея не нова — много сюжетов, в том числе и классических, уже разыгрывалось в разных помывочных заведениях, которые намекали и на зону комфорта, и на некое чистилище. А продолжим простым соображением: держать героев на протяжении всей пьесы в одной и той же специфической среде — это жесткий концепт, который неизбежно подгоняет спектакль под единственную образную и смысловую доминанту, грозящую наскучить зрителю задолго до конца представления. Однако Сергей Женовач и его постоянный соавтор, художник Александр Боровский, давно уже полюбили такой метод. И частокол берез в «Трех сестрах», и стены психиатрической клиники в «Мастере и Маргарите», и коммунальный дом с ячейками-квартирами в «Самоубийце» — режиссера и сценографа почему-то упорно не пугают концептуальные «единые установки», более того, они продолжают на них настаивать.

А если какая-то часть пьесы в силу своего конкретного места действия не монтируется с той единственной локацией, которую режиссер ей назначил, он эту часть попросту выбрасывает. Вот ведь незадача: Женовача по-прежнему записывают в убежденные традиционалисты, в святые почитатели литературных оригиналов, а он тем временем делает с этими оригиналами все, что ему заблагорассудится. И даже текст, при вроде бы бережном к нему отношении, в постановках этого режиссера уже давно играет далеко не решающую роль.

В спектакле «Лабардан-с», основанном на пьесе Гоголя «Ревизор», целиком вымарана сцена в гостинице, где Городничий посещает Хлестакова, — ее-то уж точно в банный зал никак не поместишь. В результате мы впервые встречаемся с Иваном Александровичем уже в тот момент, когда его бесчувственное вследствие обильных возлияний тело вносят на руках чиновники города N. Поскольку все здесь, включая Хлестакова, ходят практически нагишом, прикрытые лишь белыми купальными простынями, эта пластическая композиция отчетливо напоминает Пьету. Будут и еще подобные аналогии, где Городничий, а затем и Осип несут на руках обмякшую «важную особу». И далее, когда персонажи образуют множество групповых композиций, подозрительно напоминающих живописные полотна на библейские сюжеты. Одна из самых частых такова: люди, сбившиеся в кучки, сомкнувшиеся обнаженными плечами и прикрывшие причинные места белыми «набедренными повязками», благоговейно взирают на «явление» Инкогнито чиновничьему народу.

Появляется будто с картины и Городничий — Дмитрий Липинский, крепкий, видный мужчина с античной бородкой и римским профилем, обернутый, как в тогу, в белоснежную простыню. А как эффектно этот Антон Антонович уходит «на ковер» к настоящему ревизору! Он застывает спиной к зрителю в дверном проеме, и простынка на его плечах превращается в ниспадающий множественными складками прокураторский плащ, только кровавого подбоя не хватает.

Вода в бассейне; мраморные интерьеры римской термы (тут имеется в виду, конечно, новодел, но созданный со вкусом, под «антик»); тоги-туники-повязки; божественная музыка Генделя, Верди и Бизе… Представители власти заштатного уездного городишки появляются перед нами в какой-то античной и одновременно библейской — то есть в самой что ни на есть высокой классической — транскрипции. Кто посчитает, что все это не дьявольская ирония, может бросить в меня камень.

Текст комедии, местами купированный, а местами дополненный фрагментами из ранних редакций и писем Гоголя, в принципе сохранен. Но артисты произносят его совсем не «смачно». Находятся в зале простодушные зрители, которые радостно смеются в ответ на бессмертные реплики, и это, разумеется, хорошо. Однако интонационный строй спектакля вовсе не рассчитан на эксплуатацию беспроигрышных гоголевских пассажей. Напротив, герои здесь демонстрируют тусклую, маловыразительную речь — ту самую, что отличает представителей современного российского истеблишмента, притом всюду, а не только в провинции. Однажды Константин Райкин назвал ее «макаронным» языком, то есть некой нарезанной на полоски, однотонной и вареной разговорной субстанцией. Вот в таком режиме и изъясняется, в первую очередь, Городничий, а вслед за ним остальные чиновники. Исключение составляет лишь немец Гибнер — Нодар Сирадзе, который, бедолага, разражается страстным и длинным монологом на родном языке, но его, по обыкновению, не слушают, потому что ни бельмеса не понимают.

Хлестаков Никиты Исаченкова, подавляющую часть сценического времени находящийся в стадии сильнейшего опьянения, здесь — полнейшее ничто. И речь у него такая же «макаронная» (вдобавок язык от водки постоянно заплетается), и жестикуляция какая-то неоформленная. Сцену вранья он проводит в бассейне, то и дело уходя с головой под воду и высовывая на поверхность тонкие руки, которые постоянно делают некие «значительные» жесты. Как говаривал Петр Иванович Бобчинский (Сергей Аброскин), «…и в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки…». Так вот, «рассуждения» у Хлестакова выражены не столько в словах, сколько в беспорядочных и псевдозначимых эволюциях рук. Позже в эти руки чиновники начнут совать купюры, которые наш герой не в состоянии будет удержать, и бумажки намокнут, скукожатся, лягут кучкой мусора на роскошный бортик мраморного бассейна. Так же, практически не приходя в сознание, этот Хлестаков окажет весьма недвусмысленные любовные услуги и дочке Городничего, и его супруге, так же получит благословение на брак.

Но как, однако, все молоды! Городничему, возможно, лет сорок, а Ляпкину-Тяпкину (Александр Антипенко), Землянике (Вячеслав Евлантьев) или Хлопову (Александр Медведев) и того меньше. Свежи, чудо как хороши и дамы — Анна Андреевна (Варвара Насонова) с Марьей Антоновной (Виктория Воробьева). Вдобавок, появляется целая стая юных стройных дев, именуемых в программке «армиды» и взятых театром специально из модельного агентства. Старше остальных тут только Осип (Сергей Качанов), но и он еще о-го-го! Конечно, сам по себе этот возрастной ценз для «Ревизора» — давно уже не театральная новость, даже наоборот: стариков в комедии нынче выводят на сцену только закоренелые ретрограды. Однако, помещенный в пространство термы и раздетый почти что догола, этот полный жизненных соков чиновничий люд начинает наводить тебя на весьма неожиданные размышления. Торсы худощавые и упитанные, смуглые и бело-розовые, мелькающие меж простыней отнюдь не дряблые бедра и ягодицы, босые ступни и мокрые, но полноценные шевелюры — вся эта вполне кондиционная телесность, в сущности, так наивна и так беззащитно уязвима! Как говорится, голеньким пришел в этот мир, голеньким и уйдешь.

По ходу действия, когда раз и навсегда заданный прием, конечно же, начинает утомлять, и хочется смены картинки, а ее авторы спектакля намеренно не дадут, посещают тебя и новые догадки. Право слово, как изнеженны эти тела сытой и благополучной жизнью! Как в резиденции для привилегированного отдыха государственных мужей все удобно устроено! Замаячила опасность — быстро погрузился в бассейн с головой, сокрылся от глаз, переждал грозу, а после можно опять дышать и пребывать в неге. К слову, «банный» мотив однажды проделывает в спектакле весьма остроумную «социальную» модуляцию. Когда в роскошных спа-интерьерах появляются с жалобами купцы, Пошлепкина и унтер-офицерская вдова, сразу видно — эти «из другой бани». Потому что даже полотенца или простынки им не положено, а срам приходится прикрывать жестяными шайками образца 40-х годов прошлого столетия.

До начала действия сцена завешена белым полотном с профилями Пушкина и Гоголя и с хрестоматийной фразой: «Ну что, брат Пушкин? — Да так, брат, так как-то все…» Появляются две совершенно бутафорские крысы в человеческий рост (помните неприятный сон Городничего?), снимают полотно и уносят его прочь. А предфинальная сцена с письмом Тряпичкину и разоблачением «ревизора» внезапно напомнила мне анекдот из нулевых годов. Там богатый русский новейшего времени приходил на встречу с бывшими одноклассниками, изрядно принимал на грудь, восклицал «жизнь удалась!» и падал носом в икру. Так вот, в спектакле СТИ к торжеству по случаю помолвки бассейн накрывают белоснежной материей и по периметру расставляют вазы с изысканными фруктами. Истеблишмент тут пирует, что твои патриции, а когда наступает прозрение, обескураженный Городничий с размаху, ничком падает в середину бассейна, увлекая за собой вместе со скатертью всю дорогостоящую снедь.

Перед нами современная отечественная элита. Она такая, какая и есть, неотесанная, вороватая, беспринципная, трусливая и разнеженная. Глупо и наивно ждать от такой каких-либо сознательных телодвижений на пользу Отечеству. Слишком сладко привыкла поживать, слишком комфортно ей в дорогих «термах» всех мастей и калибров. Жизнь ее явно удалась, а неприятности временны, и крысы совсем не страшны. Скажете, но ревизор-то пришел? А что ревизор? Ну был там у них с Городничим некий разговор, разобрались по-свойски. Вон, глядите, Антон Антонович уже и вернулся. И все как прежде: чиновники в воде, начальник на мраморном бортике. Та же мизансцена. Так как-то все…

Источник: https://ptj.spb.ru/blog/zhizn-udalas-sti/