Декорация Александра Боровского составлена из металлических кроватей и заселена персонажами повести Чехова. Декорация не поворачивается, не перемещается в пространстве, но, оставаясь неподвижной, она постоянно меняется, преображается за счет перемены освещения.

А самое главное преображение декорации происходит даже не в глазах, а в голове зрителя, когда декорация, откликаясь на события и повороты сюжета, на режиссуру мизансцен и образы из монологов действующих лиц, приобретает тот или иной символический облик.

Свет желтый, золотистый и от этого возникает образ золотого храма на черном фоне.

Декорация выстроена горкой и оттого напоминает муравейник, она плотно заселена – человечье общежитие. На кроватях происходит зачатие, рождение и смерть. На пружинах прыгают, качаются, ворочаются – пружины скрипят, воспроизводя ритм жизни. Лежа (или стоя) в кроватях персонажи, как соседи в общаге, переговариваются. Говорят обо всем на свете, такие русские разговоры – о жизни, об искусстве, о борьбе, о вере.

Когда речь заходит о богатстве, спинки кроватей выглядят стенками золотой клетки. Когда брат главного героя сходит с ума, он мечется, словно птица в клетке и ударяется о прутья.

Когда умирает героиня, спинки кроватей напоминают кладбищенские оградки. Когда герой венчается – иконостас в церкви. Когда гости на свадьбе (все персонажи спектакля) встают, они словно на портретах в рост на черном фоне и вписаны в золотые рамы. В этой картинке есть наследование по отношению к одной из предыдущих работе Женовача и Боровского «Захудалый род» – тоже портретная галерея, то же сочетание цветов – золотой на черном. Да и тематически «Три года» продолжают «Захудалый род», тоже семейная история, только купеческая и время действия отнесено вперед лет на 50.

Тут важно вспомнить о месте, где играют спектакль – и тогда история про купеческую семью (миллионное дело, амбар, «плантатор» вместо эксплуататор. наследство, благотворительность) выглядит как посвящение этому месту (золототканой фабрике купцов Алексеевых – вот откуда золотой цвет) и людям, которые здесь жили – от «дремучих» родоначальников династии до «просвещенных» наследников, устроивших здесь театр для рабочих.

В центре и лесковского и чеховского спектакля неординарный человек (и неординарная, крупная актерская работа). Главный герой – Алексей Лаптев (А.Вертков), рассказчик, человек умный, колючий, закрытый, рефлексирующий, самоед, человек без направления. У него и облик неординарный (“деревянная скульптура”) и взгляды не вписываются ни в какие известные представления о людях тех лет (он не похож ни на героев Лескова, ни на героев Островского, ни на героев Достоевского).

В первом действии главного героя окружают три женщины – сестра Нина (А.Имамова), женщина добрая, несчастливая в браке, жена Юленька (О.Калашникова) – хорошенькая провинциальная барышня, и любовница Полина (М.Шашлова) – яркая шумная, самостоятельная, эмансипированная москвичка.

История «семейного счастия» рассказана обьемно, с двух сторон. Его глазами и ее глазами. Пожалуй самое пронзительное впечатление, раскрытие внутреннего мира обыкновенных людей, монологи-исповеди мужа и жены, подробно, негромким голосом, прямо в зал.

Спектакль соткан из первоклассных актерских работ, кроме уже названных очень ярок и органичен А.Обласов в роли помещика Панаурова, мужа Нины. И небольшие роли очень точно сделаны – С.Качанов (купец Лаптев, отец главного героя) и Г.Служитель (рыжий химик Ярцев). По этим ролям заметно как выросли студийцы, они уже не «мальчики».

Декорацию Боровского критики сравнивают с декорацией Порай-Кошица в «Московском хоре» МДТ, на мой взгляд сравнение поверхностное. Декорации работают на совершенно разные образы. В «Московском хоре» – рухлядь, образ пропагандистский, эмоционально окрашенный, «советский ад». В такой декорации – коммунальном монстре обитают клопы, людишки, «совки», сосущие друг у друга кровь. Их конечно можно пожалеть (сверху вниз), но эта жалость смешана с отвращением.

Если уж прибегать к сравнению с насекомыми, то в спектакле Женовача – муравьи. Здесь более равновесный, мудрый, спокойный, безоценочный взгляд на людей, на историю, на страну. Режиссер точно попадает в чеховскую интонацию, в чеховское «жизнь прекрасна».

Трилогия Гинкаса «Жизнь прекрасна» постоянно вспоминается, пусть у Гинкаса чуть больше горькой иронии, а у Женовача позитива, и там и там взгляд трезвый, без очков (черных или розовых). И множество сходных образов, мотивов – «золото на черном» в декорации Бархина к «Скрипке Ротшильда», душевная болезнь Коврина. А про лодку где-то там вдали из «Дамы с собачкой» вспоминал, когда Юленька рассказывала про картину с огоньком костра.

Театр … и дальше – пустое пространство.

В двух первых (балконных) частях трилогии Гинкаса существенную роль играл черный провал пустого зрительного зала. У Боровского тот же эффект, сходное пространственное решение, за декорацией из кроватей тоже находится нечто огромное, пустое и темное, некая загадка – там можно разглядеть высокий свод, будто в церкви (я сидел слева и видел в правой стороне за декорацией еще один свод – боковой придел). Здесь это не только видимая темнота , это пространство тайны ощущается и звучит.

У спектакля есть особое звуковое решение (что в театре встречается редко и оттого ценится особенно высоко). Это не только скрип пружин и музыка (монотонная “чеховская” мелодия композитора Гоберника завершает оба действия), но и звучание голосов. Когда актеры находятся на авансцене на нижнем этаже декорации и говорят в зал, они говорят спокойным, естественным тоном, зрители слышат обычный прямой звук. Но когда они поднимаются наверх и форсируют голос, сводчатое пространство отзывается. Особенно заметен этот эффект у Марии Шашловой – самой яркой и громкой из актрис. Полина постоянно находится на вершине, красуется, солирует (контраст с простой, улыбчивой Юленькой).

В финале темнота выходит из-за декорации и начинает наступать вперед на зрительный зал, постепенно захватывает всю конструкцию, скрывает всех действующих лиц и прижимает главного героя лицом к спинке кровати. Финальный плоский кадр – лицо человека за золотыми прутьями.