Войдя в зал после разыгранного Сергеем Пирняком и Нодаром Сирадзе пролога, бормоча знакомые строчки («и с той поры, и с той поры, и с той поры исчез»), зрители рассаживаются по местам, поправляя маски на лицах. Надо сказать абсурдистский вид этого зала «фан-то-масок» настолько выразителен, что с ним трудно тягаться любому сценическому абсурду.
Из угла сцены вышла черная старуха, бодро направилась к единственному окну, выглянула куда-то в даль светлую и упала… За ней последовала еще старуха, потом еще. И еще. Щуплые и корпулентные, горбатые и колченогие, бодрые и совсем уж божьи одуванчики – старухи шли и шли (юные актрисы и актеры Студии театрального искусства демонстрировали акробатические способности и азарт игры). Десять исполнителей ухитрялись создать ощущение непрерывной толпы черных старух, которые все падают и падают из окна, пока герою не надоест наблюдать это бесконечное выпадение старух и он не отправится прогуляться на рынок…
Декорации Александра Боровского работают как цирковые снаряды: подвижные конструкции на колесиках катаются, вращаются, оборачиваясь то комнатой героя, то вагоном электрички, то фасадом булочной, в зависимости от открытых/закрытых окон, дверей и разнообразных ящиков. Актеры сами крутят эти платформы с дверями, окнами, кошачьими лазами, лихо покрякивая на виражах.
Главного героя играют девять исполнителей, отражающих разнообразные грани его многосторонней личности. Все исполнители одеты в одинаковые парусиновые брюки и вязаные кофты. Каждую фразу, которую Он-Первый (Лев Коткин) произносит на разные лады и с разными интонациями – вопросительными, утвердительными, убеждающими, – повторяют многочисленные воплощения его «я». Текст Хармса звучит как отголоски эха разных регистров, все более отчуждаясь от конкретной ситуации (благо в ткань спектакля органично вплетены
фрагменты разных произведений Хармса).
«Чудотворец был высокого роста», – Он-Первый произносит единственную придуманную строчку будущего гениального произведения и как будто становится еще выше и еще надменнее. Герой пытается написать историю о Чудотворце, который никогда не творил чудес. А вот жизнь вокруг героя становится, чем дальше, тем чудесатей и чудесатей.
Чужая старуха невесть как оказывается в его комнате. И столь же неведомым образом помирает. Причем ее труп самопроизвольно и самодовольно перемещается в пространстве. И непонятно, как быть с этой аномалией. Наконец, герой решал выйти из дому, купить что-то к столу, поскольку работать с трупом наедине никак не получалось, гениальная проза отказывалась двигаться дальше первой строки. А там – у булочной – стояла в очереди чудесная Она (точнее все ее десять ипостасей). Милая – Дамочка/ Женщина/Девушка в ситцевом легком платье с авоськой в руках сразу оказывалось такой родной, такой понимающей, такой готовой немедленно идти к нему на квартиру пить водку… И уже их души пели, танцевали – пары кружились на авансцене, и головы
партнерш так уютно-привычно лежали на мужских плечах… Но КАК привести женщину в комнату с трупом?!!! Приходилось позорно бежать, оставляя ее такую одинокую, такую беззащитную, такую растерянную…
«А что, по-вашему, хуже покойники или дети?», – будет вопрошать герой своего собутыльника-собеседника. И не согласится с тем, что дети беспокойнее. Покойники тоже еще какими беспокойниками бывают!… Летучая интонация спектакля все больше напоминает ряску,
скрывающую под собой болотную толщу боли и страха. У себя в комнате Герой (точнее одна из его ипостасей) пнет старуху сапогом по челюсти, а потом начнет запихивать негнущееся тело в чемодан. Практически цирковой номер «упаковки тела» будет смешным и страшным одновременно. Сдваивание страха и смеха – главный подарок этой постановки Сергея Женовача своим зрителям. В СТИ давно не было спектакля, с такой хулиганской легкостью относящегося к классическому тексту, так азартно вышучивающего все наши табу и фобии. Спектакля, где темы юности и смерти, отчаяния и надежды, веры и безверия так лихо переплелись между собой, что иголки не подсунуть. Потеряв чемодан, заплутавши в дороге, герой остается на опушке того самого леса, где исчезают навсегда. И замирает, обратив молитву к небу. На кого еще надеяться, к кому обращаться, как не к Отцу небесному его запутавшимся детям?