Сергей Женовач не ищет для своих студийцев легких путей и нахоженных троп – то Диккенсом их испытывает, то Лесковым или Платоновым. А уж если возьмет Чехова, которого в прошлом сезоне только ленивый не ставил, то какую-нибудь малоизвестную повесть (спектакль «Три года»). Последние ставят нетривиальную задачу и перед самим режиссером: как из собранья пестрых глав, записок на манжетах и россыпи деталей, зорко подмеченных и спрятанных про запас в писательскую кладовую, составить более-менее устойчивую сюжетную конструкцию?

Сергей Женовач решил этот вопрос весьма остроумно: свой спектакль он превратил в трехчасовое застолье по довольно условному поводу. Сначала собравшиеся поднимают тосты в честь юбиляра по имени Василиск Африканыч, потом вдруг – за упокой души усопшего, чья вдова то и дело картинно падает в обморок, а в конце и вовсе за здоровье молодых, которые конфузливо целуются и совершенно по-детски прячутся друг от друга за занавесками. Получился такой бесконечный праздник, где паузы между рюмками и переменами блюд заполняются досужими разговорами, анекдотами и случаями из жизни. Разношерстные истории (о дьячке, который съел однажды на похоронах всю зернистую икру; о барышнях, похожих на рыб хвостами вверх; о критиках, юлящих перед любовницами-актрисами) собраны по темам: женщины и эмансипация, семья и дети, театр и закулисье. И выдаются порциями, между которыми устроены разгрузочные паузы – гости уходят танцевать, кто-то засыпает под столом, а одна пьяненькая барышня настойчиво предлагает зрителям выпить.

Надо сказать, что с точки зрения формы, ритма, актерской игры все сделано отлично. Длинный стол на веранде, светлые уютные костюмы, звон посуды и запах еды погружают зрителей в атмосферу неспешной дачной жизни позапрошлого века. На актеров-«женовачей», с их фантастически нездешними, из прошлой жизни, лицами, приятно смотреть, даже если они просто молча пьют чай. Тут у каждого безымянного персонажа, обозначенного в программке как «коллежский асессор», «вумная дама» или «дама-драма», – свой характер и своя небольшая история, придуманная и сыгранная поверх (а иногда и помимо) текста.

Правда, диалоги, склеенные из разрозненных реплик, получаются довольно абсурдными. Вот одна девушка плачет, почему ее никто не любит, а другая отвечает что-то вроде «да потому, что интеллигенция должна быть совестью нашего общества». Впрочем, это вполне в духе Чехова, которого часто называют предвестником театра абсурда. Но на протяжении трех часов сценического действия все-таки ждешь, что кусочки мозаики сложатся в общий узор, что из набора сюжетиков для небольшого рассказа вырисуется новый поворот большого чеховского сюжета. Этого так и не происходит.

Во втором, вечернем акте, который начинается с потрясающе красивой сцены дождя, актеры перестают развлекать публику милыми шалостями и что-то играть. Они просто усаживаются за стол и ведут разговоры «за жизнь». «Русскому человеку свойственен возвышенный образ мыслей, почему же в жизни он хватает так невысоко»; «в детстве мы гуляли два часа в день и умывались холодной водой, а все равно вышли несчастные бездарные люди»; «жизнь кажется великой и громадной, а сидишь на пятачке…». Список цитат можно продолжить, но атмосфера ясна. Редкие всполохи былого веселья – «а может быть, чаю?» – повисают в воздухе, и самовар одиноко стынет на столе.

Но философские размышления и меткие афоризмы хороши, когда они вписаны в какой-то контекст. Без крепкой сюжетной основы они вроде икры без хлеба – как ни вкусно, много не съешь. А среди россыпи мыслей не хватает главной, стержневой.

Сергей Женовач пытается подвести итог в финале, когда вся конструкция с террасой медленно опускается под сцену – эффектно уходит в прошлое. А не принимавший участия в спектакле актер Игорь Лизенгевич читает чеховский рассказ «Студент» – про двух баб, растроганных рассказом случайного путника о страшной ночи апостола Петра, трижды отрекшегося от своего учителя. «Если они заплакали, значит, прошлое связано с настоящим невидимыми нитями», – делает вывод студент. Если мы не остались безучастными к мыслям и чувствам человека, который за сто лет, прошедшие после его смерти, успел основательно забронзоветь, – значит, не порвалась связь времен, как бы продолжает режиссер.

Но проблема в том, что главного героя – писателя А.П. Чехова – в этом умном, очень симпатичном и интеллигентном спектакле как раз нет. Есть некий путешествующий персонаж, который не принимает участия в общем веселье и только изредка появляется на сцене. При желании его можно идентифицировать как доктора Чехова. Но портрет автора этих пестрых записок остается очень размытым, и нам попросту некому сочувствовать и сопереживать. Не по кому заплакать, как тем двум деревенским бабам. Разве только пожалеть о жизни, которая так и проходит – россыпью мелких сюжетов и пустых разговоров.