Молодая “Студия театрального искусства” Сергея Женовача завершает свой второй сезон в помещении бывшего любительского театра золотоканительной фабрики купца Алексеева, который создает в Москве какое-то особое, почти лондонское, пространство.

После “Мальчиков”, после “Захудалого рода” Лескова и “Битвы жизни” Диккенса, после платоновской “Реки Потудань” они инсценировали еще одну прозу – повесть Чехова “Три года”.

Впервые за долгие годы Сергей Женовач обратился к Чехову. Лишь однажды, в 1993 году в Театре на Малой Бронной, он поставил чеховского “Лешего”. Его блистательная команда той поры – Сергей Тарамаев, Владимир Топцов, Ирина Розанова, Надежда Маркина, Сергей Баталов, Сергей Качанов – создавала то необходимое Чехову мерцание, в котором водевиль легко обручался с драмой.

Сегодня – не так. Волнующего игрового мерцания нет, есть вызывающий в своей суровой пуританской простоте стиль. Стиль, напоминающий о тех временах, когда, разочарованный своей труппой (всего лишь через десять лет после рождения театра!), Станиславский заставлял актеров МХТ играть неподвижно, сидя на стульях и сложив руки на коленях.

У Женовача в “Трех годах” молодые актеры не сидят. Они лежат на жестких металлических кроватях (художник Александр Боровский), пока не настанет их очередь вступить в диалог. Одна из героинь (Нина Федоровна, сестра героя, прекрасно сыгранная Анастасией Имамовой) так и умирает, не встав с кровати, и ее “тело” выносят в антракте, чтобы не разрушать натуралистической иллюзии.

Юлия (Ольга Калашникова) выслушивает любовное признание, лежа на кровати и прелестно болтая ножками в девичьих носочках. Мрачная эмансипе Полина – Мария Шашлова – тоже не спускается со своих пружин, как и сумрачный отец героя Федор Степанович Лаптев (Сергей Качанов, который в новой труппе Женовача играет хоть и почетные, но почти безмолвные роли).

По нагромождениям кроватей, снизу вверх и обратно, точно по московским холмам, с Пятницкой на Разгуляй, или по скученным улочкам Таганрога бегает только главный герой повести Алексей Лаптев (Алексей Вертков). Альтер-эго Чехова, рожденный, как и он, среди купеческих лавок, битый деспотом-отцом, потерявший свою детскую веру, он равно чужд тухлому семейному миру, интеллигентской московской среде, внятной религиозности жены и сестры. Он играет с той степенью сдержанности, которая очень идет Чехову. Начиная спектакль в момент высшего любовного подъема, он ни на секунду не забывает о финале, когда в ответ на любовное признание жены его герой (так страдавший от ее нелюбви) будет думать лишь о завтраке.

Женовач ставит чеховскую повесть от и до, благо она невелика – как раз на три часа сценического времени. Ее герой Лаптев впервые страстно влюбляется в дочь провинциального лекаря Юлию, в горячке делает ей предложение, а та без любви соглашается. Эта жизнь без любви делает их обоих несчастными, порождая несчастье вокруг – умирает от рака сестра, любившая человека, открыто живущего с другой семьей (Александр Обласов), заболевает душевной болезнью и умирает брат (Сергей Аброскин), умирает их ребенок. Вынужденный взять на себя бремя миллионного отцовского дела, герой мучается этой обязанностью, тяготится семьей и мечтает, подобно Андрею Прозорову, бежать из дома куда глаза глядят. В его жене, наконец, просыпается чувство любви, утраченное им навсегда. Финал повести открыт, но мрачно-тревожен: “…ведь придется, быть может, жить еще тринадцать, тридцать лет… Что-то еще ожидает нас в будущем! Поживем – увидим”.

…Парадоксально заполнив пространство сцены кроватями, Сергей Женовач строит спектакль не на “постельной” правде. Он и в Чехове находит повод для проповеди христианской любви. Он ставит спектакль о любви и жизни как акте терпения и милосердия.

Долго ли продержатся молодые актеры на такой театральной аскезе – поживем – увидим.