Герой «Заповедника» писатель Борис Алиханов определяет цель своего приезда в Пушкиногорье с лаконичной четкостью: «Разорвать цепь драматических событий. Проанализировать ощущение краха». Любопытно, что повторить его сентенцию могли бы практически все герои последних постановок СТИ: и Подсекальников из «Самоубийцы», и Веничка из спектакля «Москва-Петушки», и Мастер из «Мастера и Маргариты», предыдущей премьеры театра и одной из лучших постановок столицы прошлого сезона.
Русский человек на рандеву с судьбой – персонаж для Сергея Женовача последних лет – главный и определяющий. Вот уж точно: «я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу!». Причем, понять герои Женовача (да и сам постановщик) хотят и себя самого, и окружающий мир. Умудренный булгаковский Воланд-Алексей Вертков вглядывался в лица собравшихся на представление в Варьетте зрителей. Борис Алиханов-Сергей Качановвглядывается в свое отображение в затхлой воде, на поверхности которой плавают бумажки, окурки, бутылки.
Александр Боровский создал на сцене СТИ архетипическое «заколдованное место» (то самое, на берегу которого может сидеть очередная Аленушка) – горбатый мост, под ним убегающие куда-то в безбрежные дали шаткие деревянные мостки, к которым сто лет не причаливает никакая лодка.
Седой человек, босой, в закатанных джинсах и кожаном пиджаке, – пошарит рукой возле деревянного столба-опоры и извлечет бутылку белой, очищенной. Несколько «бульков», и лицо светлеет, обретает осмысленность. Уже можно покурить, и свесить ноги над водой. И начать неторопливый и обстоятельный разговор «за жизнь».
Существующий в суетливом ритме быстрого реагирования зал СТИ с некоторым затруднением входит в разворачивающуюся игру метафор и парадоксов, цитат и зеркал. Что делать? – Перепросмотр собственной жизни – дело долгое. Особенно когда совершаешь его в присутствии Пушкина – посмертная маска поэта светится в глубине сцены. «Наше все» безмолвно взирает на незадачливых потомков.
Узкие мостки постепенно заполняются местными чудиками.
Могу представить, как вчерашние выпускники Женовача разбирали роли обитателей Пушкиногорья дрожащими от нетерпения руками. Каждая роль – с ниточкой, каждая – с «выходом», каждому дана его минута «крупного плана».
Гений чистого познания Володя Митрофанов. Лев Коткин играет мужчину-хризантему, чьи феноменальные способности к запоминанию и познанию полностью парализованы ленью. Полуприкрытые глаза, медленно падающие в пустоту фразы, изящное движение руки со стаканом за наклоненной бутылкой водки.
Михал Иваныч-Дмитрий Матвеев, воспаленный и все время где-то парящий мыслью, ошарашивающий собеседника неожиданными сравнениями, вроде: «Жена спала аккуратно, тихо, как гусеница».
Василий Марков-Данил Обухов, человек праздничной и праздной речи: «А я говорю – нет!.. Нет – говорю я зарвавшимся империалистическим хищникам! Нет – вторят мне труженики уральского целлюлозно-бумажного комбината… Нет в жизни счастья, дорогие радиослушатели! Это говорю вам я – единственный уцелевший панфиловец… И то же самое говорил Заратустра».
Помятые жизнью и орошенные водкой мужики передают друг другу бутылку. И застывают скомпонованные режиссером в своего рода обелиск – монументальный памятник эпохи торжествующего застоя. В Пушкиногорье, где Гейченко одевал цепи на дубы, и рассаживал русалок по кустам, – этот обелиск смотрится особенно органично…
Первая часть спектакля безраздельно отдана исследованию мужской половины Пушкинского заповедника. Во второй – царят женщины. Музы, подруги, возлюбленные. Они же – методички, экскурсоводы, отдыхающие. Все, как одна, энтузиастки и кликуши, – они вспархивают на горбатый мостик оживленной птичьей стайкой, и оттуда поют, вещают, укоряют и вдохновляют.
Но главное вопрошают: вы любите Пушкина? За что вы любите Пушкина? И своим поклонением кумиру действуют на окружающих как ноющий зуб. Узнаваемые до дрожи они и теперь клянутся в любви очередному «нашему всему»! Только постаревшие и подурневшие в одиночестве и заброшенности. Отрастившие клыки и зобы, отработавшие боевые кличи. Накопившие ненависть ко всем, кто не в стае.
Изрядно претерпевший от театральных кликуш Женовач смотрит на них со снисходительной жалостью, выводит их в спектакле юными, трепетными, со звонкими певческими голосами.
Дает каждой – эстрадный номер-скетч с декламацией Пушкина. От «Талисмана» – до «Цветка» и «Памятника». Филокартистка – Мария Корытова от избытка чувств даже прочитать ничего не сможет, расплачется, махнет рукой и уйдет с мостика.
Эмоциональный маятник спектакля раскачивается от поэтических высей до чернухи, от цинизма до лирики, от отчаяния до упования («Бог есть, и мы увидимся»).
Уезжающая на ПМЖ жена – Екатерина Васильева стоит на мостике, чтобы ее разглядеть герою надо задрать голову.
И тут, на самом краю отчаяния и небытия, – вдруг неожиданно приходит понимания целостности мироздания. Где все сплетено: Пушкин и местный алкаш, горечь невостребованной вечной жертвенности и гримасы экскурсий среди муляжей. И – главное – возникает чувство неотвратимости выбранного пути.
«Любовь – это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба». Борис-Сергей Качанов произносит эту ключевую и выстраданную формулу собственной жизни с интонацией вопросительной, точно желая услышать, наконец, ответ собеседника, к которому он обращал все свои ламенты и наблюдения.
Светится гипсовая маска. Откуда-то с колосников спускаются десятки масок Пушкина, похожие на увеличенные брелки для ключей. Великий поэт, превращенный в символ масскульта, – молча смотрит на потомков.
«Жизни мышья беготня,
Что тревожишь ты меня?»