Театральный и музыкальный критик, заместитель главного редактора журнала “Театральная афиша столицы” Ольга Романцова — о премьере в Студии театрального искусства

“Лавировать, маменька, надобно, лавировать”, — говорит Павел Гулячкин (Сергей Аброскин) в спектакле “Мандат” по пьесе Николая Эрдмана в постановке Сергея Женовача. Премьера состоялась накануне, 13 мая, в Студии театрального искусства накануне. Пьеса, написанная в 1924 году, звучит на редкость современно и смешно. Актеры играют текст Эрдмана психологически верно и точно, не добавляя излишних эмоций и ничего специально не “разыгрывая” и не “раскрашивая”, при этом каждая реплика попадает в цель, вызывая хохот и аплодисменты зрительного зала. Премьеру пришли посмотреть Евгений Петросян, актер Леонид Ярмольник, худрук театра “Мастерская Петра Фоменко” Евгений Каменькович и его супруга актриса Полина Кутепова, директор фестиваля “Золотая Маска” Мария Ревякина и другие актеры, режиссеры, педагоги ГИТИСа и театральные деятели. 

В музейном хранилище

Герои “Мандата”, как и мы сейчас, живут в эпоху перемен — в начале 1920-х, когда Российская империя распалась и была установлена советская власть, которая еще не утвердилась окончательно. Люди среднего класса, обыватели пытаются разобраться, на какие ценности им теперь опираться, чтобы выжить и сохранить себя. Они, по замыслу режиссера Сергея Женовача и художника Александра Боровского, оказались в пространстве, похожем на хранилище картинной галереи или музея, где нет и намека на нелегкий постреволюционный быт. На подвижных высоких стендах собраны произведения мастеров разных эпох: здесь европейская живопись соседствует с русским авангардом, есть здесь и портрет Николая II, и его дочери Анастасии. Выдвинув или задвинув стенд, легко изменить место действия. Или в нужный момент повернуть картину “Верую, Господи, верую” оборотной стороной, предъявив портрет Карла Маркса. Главное, считает Гулячкин, подглядеть в дырочку, кто в этот момент стучится в дверь. В хранилище звучит нежная старинная музыка, но в его уютный мирок уже врывается лихая красноармейская песня.

В этом шатком, неустоявшемся мире, обыватели очень надеются, что прошлое вернется. “Да когда же настанет это старое время”, — сетует даже мать Гулячкина Надежда Петровна (Ольга Калашникова), практичная и привыкшая держать нос по ветру. И вот, ее кухарку Настю (Елизавета Кондакова), надевшую платье покойной императрицы Александры Федоровны, по ошибке принимают за великую княжну Анастасию Николаевну, дочь Николая II. Молодая, обаятельная актриса похожа на портрет Анастасии, к тому же в некоторых эпизодах прикрывается им. А обыватели ждут возвращения династии Романовых как чуда. 

Неожиданные открытия

Сергей Женовач, который всегда уделяет большое внимание работе с текстом, перед началом репетиций “Мандата”, по обыкновению, стал изучать связанные с пьесой материалы: авторские варианты, черновики, сцены, не вошедшие в окончательную редакцию. И тут выяснилось, что опубликованный и известный нам сейчас текст “Мандата” — вариант, сделанный автором для театра Мейерхольда. Сидя на репетициях, Эрдман по просьбе режиссера и актеров что-то дописывал, менял или переставлял реплики местами. Но в авторском варианте и в черновиках “Мандат” выглядел иначе. 

С учетом этих исследований для спектакля Студии театрального искусства был создан новый вариант пьесы (сценическая редакция театра, как указано в программке). Нескольких героев в нем нет, текст местами аккуратно сократили, сделав действие более компактным. Еще в спектакле появился фотограф и маленький оркестр (баян, скрипка, барабан и гитара). В антракте музыканты устраивают концерт, лихо наигрывая “Цыпленка жареного”, блатные шлягеры и красноармейскую песню в финале. Сергей Женовач, в отличие от недавнего спектакля “Лабардан-с”, наполненного постановочными эффектами и запоминающимися мизансценами, в “Мандате” очень сдержан. На этот раз главным героем его спектакля стал текст Эрдмана: режиссер и актеры делают все, чтобы донести его до зрителей. Здесь особенно остро чувствуется связь Эрдмана с традициями русской комедии, прежде всего с Гоголем: Гулячкин, словно Хлестаков, вдохновенно врет, что пил на брудершафт с Луначарским, и его пустят в Кремль без доклада, искренне веря в эти фантазии.

У каждого поступка и слова героев есть точная психологическая мотивировка. Гулячкин врет, опьянев от вдруг открывшихся перед ним перспектив, кухарка Настя охотно изображает великую княжну: она мечтательница, начиталась романов и верит, что их сюжеты иногда происходят в жизни. Спектакль играет великолепный ансамбль актеров — учеников Женовача разных поколений. Хочется подробно писать о каждом из них: как нежная и, казалось бы, неприспособленная к жизни Варвара Екатерины Чечельницкой мертвой хваткой вцепляется в жениха, как по-новому замечателен Сергей Аброскин (Смердяков в спектакле “Брат Иван Федорович” и отец Елпидий в “Самоубийце”), впервые сыгравший в родном театре главную роль.
“Вы все ненастоящие”

Но сколько бы зрители не смеялись, понимаешь, что у “Мандата” трагический посыл: это история о “маленьком человеке”, пытающемся выжить под давлением идеологии и во чтоб то ни стало сохранить свою частную жизнь в мире, где нет ничего стабильного: даже мандат оказывается фальшивым. И если главный герой недавней премьеры “Мандата” в Театре Et Cetera п/р А. Калягина “лавировал” с ловкостью циркового акробата, разоблаченный Гулячкин в спектакле СТИ не понимает, кем ему быть дальше и к чему стремиться.

В известном всем варианте пьеса заканчивается словами Гулячкина: “Если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?”. У “Мандата” Сергея Женовача другой финал. После этой фразы главного героя на сцене начинается действо, больше похожее на “Прощальную” симфонию Гайдна, исполняя которую, музыканты постепенно уходили. “Вы ненастоящий!”, — говорит Олимп Валерианович (премьер СТИ Алексей Вертков) сначала одному герою, потом другому, третьему, и они друг за другом покидают сцену. Кажется, будто сам автор, Николай Эрдман вернулся из небытия и устроил суд над своими героями. Последнюю реплику: “Вы все ненастоящие… Люди” Вертков произносит, уже стоя сбоку сцены, за стендом для картин. В свете прожектора решетка стенда выглядит как тюремная, напоминая о трагической судьбе Николая Эрдмана. В 1928 году его пьеса “Самоубийца” была запрещена, а в 1933 году он был осужден на ссылку за политические стихи, не предназначенные для печати. После освобождения ему было запрещено жить в столице и крупных городах России. В Великую Отечественную, по приказу Берии, он сотрудничал с Ансамблем песни и пляски НКВД, но больше не написал ни одной пьесы.

Источник: https://tass.ru/kultura/17743835

вся пресса