Сергей Женовач выпустил премьеру по «Братьям Карамазовым», которых они с актерами читали, когда те еще были студентами и ставили «Мальчиков». На этот раз материалом стали главы о событиях накануне суда над Дмитрием, и что тут скажешь — вышел захватывающий детектив. Пространное романное письмо предполагает повторы, так что вырванная из романа 11-я книга звучит как самостоятельная вещь. Информация выдается в виртуозной последовательности. Заглавный герой появляется только в середине, но уже в ореоле сказанного о нем другими. А главное (это Достоевский показал еще в романе о Раскольникове), хороший детектив строится на поиске преступника, а лучший — на поиске Бога. Убедившись, что убийца был вооружен не медным пестиком, не пресс-папье, а его, Ивана, сомнением (таково решение режиссера), он умирает.

Эта сцена выстроена с лаконичной театральностью. Герои обступили сидящего на лавке Ивана, никто из них не видит сидящего поодаль Черта. Вдруг Черт падает на лавку замертво — и одновременно все расступаются в ужасе от Ивана: он, как и его овеществленная галлюцинация, мертвым лежит на скамье. Эта метафора может служить ключом не столько к содержанию спектакля, сколько к форме. Искатели традиционного театра, обнаружив в спектакле его черты, в целом рискуют остаться неудовлетворенными. Действительно, где, как не у Достоевского, театру искать тонких извивов души или движений нервных окончаний, которые брат Митя называет хвостиками. Однако как большой театральный стиль психологический реализм исчерпал себя и живет сегодня только в памяти давно живущих на этом свете театралов, но уж точно не в театре Женовача. «Брат Иван Федорович» — не натужная имитация психологического реализма, каких в каждом театре с горкой, а изящная его стилизация. Традиционный театр добивается от зрителя сопереживания — стилизация предполагает наслаждение формой. Именно эту эмоцию спектакль и вызывает. Надо видеть, как закусывает верхнюю губу Мария Шашлова: какую внешнюю, и какую верную, деталь она нашла для образа Грушеньки. Как формально изыскан дуэт между Игорем Лизенгевичем (Иван) и Сергеем Качановым (Черт), которым Дамир Исмагилов эффектно высвечивает профили. Как одной только игрой света камерное пространство в финале распахивается, и мы видим в глубине сцены пустой судейский стол; еще одна метафора — высшего суда, пустующего, поскольку каждый сам себе судья. На премьере тон в зрительном зале задавали сами «женовачи», не занятые в спектакле. Они с удовольствием смеялись, тем самым позволяя смеяться и тем, кто хотел, но не решался (Достоевский ведь!). И вызывают этот смех не только гротескная Хохлакова, открывшая для себя теорию аффектов (отличная роль Ольги Озоллапини), или Черт во фраке, извиняющийся за неканонический вид. В дело идет целая гамма позитива, куда на равных входят и удовольствие видеть молодежь, читающую со сцены не абы что, и радость находиться в приятнейшем месте (перед театром, гениально обустроенным Александром Боровским, сейчас зацветает яблоневый сад в дизайнерских кадках), и облегчение, которое вызывает сам тот факт, что новый театр не тщится копировать старый, но держит его в уме, уже тем самым восстанавливая, так сказать, связь времен.