На малой сцене СТИ это всего лишь вторая, после “Реки Потудань”, премьера: инсценировка повести Виктора Некрасова 1961 года. Главная героиня – благополучный советский скульптор Кира Георгиевна, она уже немолода, но почти девочка рядом с мужем Николаем Ивановичем, тот лет на двадцать ее старше. Мужа, тоже художника, она уважает, а супруг, со своей стороны терпимо и даже сочувственно относится к тому, например, что в жизни Киры Георгиевны присутствует 22-летний Юрочка, по основной профессии электрик, а заодно и… натурщик. Неожиданно практически из небытия возникает и еще один мужчина – Вадим, бывший муж Киры, арестованный в 1937-м, двадцать лет пробывший в лагерях или, как говорили в 1960-е (и как выражаются персонажи не только Некрасова, но и Володина, и других авторов того периода) “на севере”. После ареста Вадим “отпустил” Киру, позволил ей не считать себя его женой и она этим воспользовалась, устроив свою жизнь как нельзя лучше по советским стандартам. У Вадима в Магадане – гражданская жена Маруся, выходившая его в больнице, моложе его на десять лет, и пятилетний нездоровый сын. Прежние чувства возвращаются, бывшие супруги отправляются в Киев, город их общей молодости и счастья… Но былое счастье не вернуть, как не вернуть прошедшую молодость.
Инсценировка снабжена подзаголовком от театра “откровенные разговоры”. Формально так: при том что в оригинале у Некрасова повествование ведется традиционно от третьего лица, в “пьесе” замысловато переплетаются диалоги персонажей с их внутренними монологами, в какие-то моменты чуть ли не обращенными напрямую к публике, такие мини-моноспектакли в рамках внешне традиционного драматического действия. Но вообще “традиционность” театральной эстетики Женовача мнимая, и еще по поводу позапрошлой премьеры СТИ, булгаковских “Записок покойника”, мне подумалось, что дело не в том, насколько актуальной или устаревшей считать пресловутую “систему Станиславского”, но в том, какая мера таланта, ума и творческой оригинальности к ней прилагается:
http://users.livejournal.com/_arlek
Вот и в “Кире Георгиевне”, казалось бы, ну что: в центре помещения (зал размером с большую комнату) – деревянный квадратный подиум, застеленная двуспальная кровать. А публика сидит по периметру. Обстановка между тем – ну примерно как у Волкострелова в его “Лекциях…” – “о ничто” и “о нечто” (я видел только “о ничто”), с небольшой разницей, что там зрителей всего двенадцать, как апостолов, а тут в несколько раз больше, тоже не очень много. А между тем этот квадратный постельный помост превращается в своего рода “ринг”, и каждый из четырех сквозных персонажей время от времени отдыхает в своем углу среди публики. Эта ассоциация с состязанием не подчеркивается, не подается нарочито и, может быть, вовсе необязательна для того, чтоб вникнуть в суть происходящего (при том что в диалоге Юрочки и Вадима всплывает – оба занимались спортом, и именно боксом) – но драматической остроты добавляет. Как и бытовые неудобства, неизбежно возникающие на спектакле даже у тех, кто сидит в первых рядах, не говоря уже про вторые и (по двум из четырех сторон) третьи: ключевые мужские разговоры – Юрочки с Вадимом, затем Юрочки с Николаем Ивановичем, в том и другом случае, естественно, за рюмкой – разыгрываются у стен, то есть за спинами у части собравшихся. Сейчас много спектаклей, где по задумке режиссеров и сценографов зритель видит только отдельные элементы действия или вовсе не видит ничего, слушает из-за стены или сидит в полной темноте. Женовач и его соавторы (художник Александр Боровский), может быть, и имеют в виду “продвинутую” театральную моду, но не доводят ее находки до экстрима, а просто помещают зрителя внутрь игрового пространства.
В роли Киры Георгиевны – Мария Шашлова, Николая Ивановича играет Сергей Качанов, Юрочка – Андрей Назимов, Вадим – Дмитрий Липинский, то есть в ансамбле представлены разные поколения труппы. Полина Пушкарук, ее Маруся, жена Вадима присоединяется к основному “квартету” позднее, неожиданно поднимаясь из третьего зрительского ряда. И очень важно, что психологического и бытового “натурализма” в спектакле нет, как нет и “четвертой стены”. Актеры, нередко на расстоянии вытянутой руки от зрителя, не могут себе позволить “вранья”, но существуют как бы отдельно от персонажей, на некоторой иронической дистанции по отношению к обозначенным характерам. Мало того, даже если исполнители полностью скрыты под простыней (как Назимов в начале или Шашлова в финале), понятно, что актер – невидимый, неподвижный – все равно не выпадает из ансамбля и “участвует” в представлении, это какой-то замечательный, чудесный эффект.
Что касается содержательной стороны – Марии Шашловой удается показать всю сложность и личности, и положения заглавной героини, не оправдывая ее безоглядно как безвинную страдалицу (хотя актриса и создатели спектакля к Кире Георгиевне относятся, по-моему, чуть менее жестко, чем автор повести), но и не превращая в циничную хищницу. Другое дело, что в силу, наверное, и внешних обстоятельств повесть 1961 года не предполагает подробного обсуждения, ни тем более осуждения предыстории случившейся с Кирой и Вадимом трагедии: ну забрали и забрали, ну провел двадцать лет “на севере” и провел, не озлобился же – и то хорошо. При таком раскладе вся ответственность ложится на может и не слишком хрупкие, но все-таки женские плечи Киры Георгиевны – не сумела, не захотела хранить “верность”, когда Вадим предложил ей “свободу”. Конфликт здесь почти классический, ну разве что не между “чувством” и “долгом”, а скорее между эмоциональным порывом и моральными обязательствами: у Вадима – жена и ребенок, у Киры – больной муж, которого как раз пока она проводит время с Вадимом, разбивает инфаркт и он особенно нуждается в уходе. В инсценировке опущен забавная, но знаковая деталь финала – Юрочка не позвонил Кире Георгиевне, не поздравил с Новым годом и в мастерскую не пришел – “он просто забыл”, завершает свое повествование Некрасов, оставляя, так сказать, “последнее слово” за 22-летним персонажем. Кстати, этот Юрочка – юноша по-своему искренний и отнюдь не бессовестный, и от пресловутых “моральных обязательств” не отказывающийся – по отношению к матери, похоронившей отца (водитель, погиб в катастрофе), по отношению к младшей сестре… однако Кире Георгиевне он не считает себя чем-либо глубоко обязанным.
Поскольку в труппе СТИ, за исключением Сергея Качанова, практически нет актеров на “возрастные роли”, то остальные действующие лица волей-неволей внешне воспринимаются как ровесники. Хотя по сюжету, и это принципиальный момент, Николаю Ивановичу – за шестьдесят, Кире и Вадиму – за сорок, Юрочке – слегка за двадцать, Марусе – около тридцати. Жизнь идет – и проходит, молодость – не возвращается. (Отчасти “возраст” героев соотносится с разницей актерских поколений труппы, но не напрямую, не бросается в глаза). Помимо нехитрой меблировки пространство спектакля наполняют закутанные в пленку и стянутые веревками скульптуры – произведения Киры Георгиевны. Однажды вылепленные, они навеки, ну по крайней мере, надолго, если не случится чего-то экстраординарного, застынут в неизменных формах. Человек – не скульптура, не застывшая форма, это касается не только возраста, не только тела, но и чувств, и внутреннего состояния. Вот такая “текучесть форм” в спектакле Женовача воплощена подробно, с заслуживающим восхищения точностью и вдумчивостью – но и не без юмора, особенно много смешных моментов в первой половине спектакля; это не только “откровенные разговоры” – это по-настоящему откровенный разговор, в обстановке, близкой к интимной.
Оригинал: http://users.livejournal.