На малой сцене СТИ это всего лишь вторая, после «Реки Потудань», премьера: инсценировка повести Виктора Некрасова 1961 года. Главная героиня — благополучный советский скульптор Кира Георгиевна, она уже немолода, но почти девочка рядом с мужем Николаем Ивановичем, тот лет на двадцать ее старше. Мужа, тоже художника, она уважает, а супруг, со своей стороны терпимо и даже сочувственно относится к тому, например, что в жизни Киры Георгиевны присутствует 22-летний Юрочка, по основной профессии электрик, а заодно и… натурщик. Неожиданно практически из небытия возникает и еще один мужчина — Вадим, бывший муж Киры, арестованный в 1937-м, двадцать лет пробывший в лагерях или, как говорили в 1960-е (и как выражаются персонажи не только Некрасова, но и Володина, и других авторов того периода) «на севере». После ареста Вадим «отпустил» Киру, позволил ей не считать себя его женой и она этим воспользовалась, устроив свою жизнь как нельзя лучше по советским стандартам. У Вадима в Магадане — гражданская жена Маруся, выходившая его в больнице, моложе его на десять лет, и пятилетний нездоровый сын. Прежние чувства возвращаются, бывшие супруги отправляются в Киев, город их общей молодости и счастья… Но былое счастье не вернуть, как не вернуть прошедшую молодость.
Инсценировка снабжена подзаголовком от театра «откровенные разговоры». Формально так: при том что в оригинале у Некрасова повествование ведется традиционно от третьего лица, в «пьесе» замысловато переплетаются диалоги персонажей с их внутренними монологами, в какие-то моменты чуть ли не обращенными напрямую к публике, такие мини-моноспектакли в рамках внешне традиционного драматического действия. Но вообще «традиционность» театральной эстетики Женовача мнимая, и еще по поводу позапрошлой премьеры СТИ, булгаковских «Записок покойника», мне подумалось, что дело не в том, насколько актуальной или устаревшей считать пресловутую «систему Станиславского», но в том, какая мера таланта, ума и творческой оригинальности к ней прилагается:
http://users.livejournal.com/_arlek
Вот и в «Кире Георгиевне», казалось бы, ну что: в центре помещения (зал размером с большую комнату) — деревянный квадратный подиум, застеленная двуспальная кровать. А публика сидит по периметру. Обстановка между тем — ну примерно как у Волкострелова в его «Лекциях…» — «о ничто» и «о нечто» (я видел только «о ничто»), с небольшой разницей, что там зрителей всего двенадцать, как апостолов, а тут в несколько раз больше, тоже не очень много. А между тем этот квадратный постельный помост превращается в своего рода «ринг», и каждый из четырех сквозных персонажей время от времени отдыхает в своем углу среди публики. Эта ассоциация с состязанием не подчеркивается, не подается нарочито и, может быть, вовсе необязательна для того, чтоб вникнуть в суть происходящего (при том что в диалоге Юрочки и Вадима всплывает — оба занимались спортом, и именно боксом) — но драматической остроты добавляет. Как и бытовые неудобства, неизбежно возникающие на спектакле даже у тех, кто сидит в первых рядах, не говоря уже про вторые и (по двум из четырех сторон) третьи: ключевые мужские разговоры — Юрочки с Вадимом, затем Юрочки с Николаем Ивановичем, в том и другом случае, естественно, за рюмкой — разыгрываются у стен, то есть за спинами у части собравшихся. Сейчас много спектаклей, где по задумке режиссеров и сценографов зритель видит только отдельные элементы действия или вовсе не видит ничего, слушает из-за стены или сидит в полной темноте. Женовач и его соавторы (художник Александр Боровский), может быть, и имеют в виду «продвинутую» театральную моду, но не доводят ее находки до экстрима, а просто помещают зрителя внутрь игрового пространства.
В роли Киры Георгиевны — Мария Шашлова, Николая Ивановича играет Сергей Качанов, Юрочка — Андрей Назимов, Вадим — Дмитрий Липинский, то есть в ансамбле представлены разные поколения труппы. Полина Пушкарук, ее Маруся, жена Вадима присоединяется к основному «квартету» позднее, неожиданно поднимаясь из третьего зрительского ряда. И очень важно, что психологического и бытового «натурализма» в спектакле нет, как нет и «четвертой стены». Актеры, нередко на расстоянии вытянутой руки от зрителя, не могут себе позволить «вранья», но существуют как бы отдельно от персонажей, на некоторой иронической дистанции по отношению к обозначенным характерам. Мало того, даже если исполнители полностью скрыты под простыней (как Назимов в начале или Шашлова в финале), понятно, что актер — невидимый, неподвижный — все равно не выпадает из ансамбля и «участвует» в представлении, это какой-то замечательный, чудесный эффект.
Что касается содержательной стороны — Марии Шашловой удается показать всю сложность и личности, и положения заглавной героини, не оправдывая ее безоглядно как безвинную страдалицу (хотя актриса и создатели спектакля к Кире Георгиевне относятся, по-моему, чуть менее жестко, чем автор повести), но и не превращая в циничную хищницу. Другое дело, что в силу, наверное, и внешних обстоятельств повесть 1961 года не предполагает подробного обсуждения, ни тем более осуждения предыстории случившейся с Кирой и Вадимом трагедии: ну забрали и забрали, ну провел двадцать лет «на севере» и провел, не озлобился же — и то хорошо. При таком раскладе вся ответственность ложится на может и не слишком хрупкие, но все-таки женские плечи Киры Георгиевны — не сумела, не захотела хранить «верность», когда Вадим предложил ей «свободу». Конфликт здесь почти классический, ну разве что не между «чувством» и «долгом», а скорее между эмоциональным порывом и моральными обязательствами: у Вадима — жена и ребенок, у Киры — больной муж, которого как раз пока она проводит время с Вадимом, разбивает инфаркт и он особенно нуждается в уходе. В инсценировке опущен забавная, но знаковая деталь финала — Юрочка не позвонил Кире Георгиевне, не поздравил с Новым годом и в мастерскую не пришел — «он просто забыл», завершает свое повествование Некрасов, оставляя, так сказать, «последнее слово» за 22-летним персонажем. Кстати, этот Юрочка — юноша по-своему искренний и отнюдь не бессовестный, и от пресловутых «моральных обязательств» не отказывающийся — по отношению к матери, похоронившей отца (водитель, погиб в катастрофе), по отношению к младшей сестре… однако Кире Георгиевне он не считает себя чем-либо глубоко обязанным.
Поскольку в труппе СТИ, за исключением Сергея Качанова, практически нет актеров на «возрастные роли», то остальные действующие лица волей-неволей внешне воспринимаются как ровесники. Хотя по сюжету, и это принципиальный момент, Николаю Ивановичу — за шестьдесят, Кире и Вадиму — за сорок, Юрочке — слегка за двадцать, Марусе — около тридцати. Жизнь идет — и проходит, молодость — не возвращается. (Отчасти «возраст» героев соотносится с разницей актерских поколений труппы, но не напрямую, не бросается в глаза). Помимо нехитрой меблировки пространство спектакля наполняют закутанные в пленку и стянутые веревками скульптуры — произведения Киры Георгиевны. Однажды вылепленные, они навеки, ну по крайней мере, надолго, если не случится чего-то экстраординарного, застынут в неизменных формах. Человек — не скульптура, не застывшая форма, это касается не только возраста, не только тела, но и чувств, и внутреннего состояния. Вот такая «текучесть форм» в спектакле Женовача воплощена подробно, с заслуживающим восхищения точностью и вдумчивостью — но и не без юмора, особенно много смешных моментов в первой половине спектакля; это не только «откровенные разговоры» — это по-настоящему откровенный разговор, в обстановке, близкой к интимной.
Оригинал: http://users.livejournal.