Первый спектакль Студии театрального искусства Сергея Женовача

Первый спектакль женовачей, сделанный ими уже не в качестве студентов РАТИ, а в статусе нового театра, носит название, небезопасное для будущего. В самом деле, еще вчера ученики Женовача собирали в учебных классах аншлаги на «Мальчиков» или «Как вам это понравится». Мы влюбились в этих мальчиков и девочек, нам все это понравилось, и всеобщим желанием было рождение нового театра. И вот театр родился, ознаменовав свое начало для будущих летописей названием «Захудалый род». Бесстрашно, однако.

Впрочем, нет ли тут манифеста? Очевидно, есть, несмотря на видимую несклонность самого Сергея Женовача ко всякого рода лозунгам и декларациям. Критика уже отметила альтернативу, предъявленную женовачами современному театральному процессу, и она, эта альтернатива, — в ряду совершенно сознательных убеждений. Русская психологическая школа, студийное начало, единоверие, наличие идеи. Играют классику, не «представляют», занимаются глубинным постижением автора, работают компанией, вид уже имеют гордый, производят впечатление того внутреннего достоинства, которое трудно представить себе разменянным на сериалы или антрепризы.

По аналогии с фоменками (а наследование по прямой очевидно — и по школе, и по типу театрального высказывания) вспоминаешь: и те ведь не сразу начали сниматься, не то что в телепроектах, а даже в большом кино. Но театралам полюбились тоже еще во времена студенчества. То есть такое вот «семейное счастие» (один из лучших спектаклей П.Фоменко так и называется) женовачам явно дороже глянцевой жизни. И с этой точки зрения понятие «захудалый род» можно считать метафорой, где содержится смысл и качественной родовитости, и презрения к театральному нуворишеству, и даже осознания некоей миссии. Четырехчасовой спектакль основан на «Хронике князей Протозановых», написанной Н.Лесковым в начале 70-х годов XIX века и повествующей о русском дворянском роде. Играют его просто, как бы ведут летопись. Княжна Вера Дмитриевна — Анна Рудь, строгая, в черном, рассказывает, а персонажи появляются в проемах то ли окон старого особняка, то ли рамок семейного альбома (художник Александр Боровский). «Отчего вы всегда ходите в черном?» — чеховская фраза вспоминается, ибо черное на сцене преобладает и в костюмах, и в декорациях. Но здесь не совсем траур по жизни ушедшего в небытие рода, скорее — убежденная аскеза театрального существования. Ничего лишнего, только мысль, за которой мы напряженно следуем. Нас на самом деле ведут не за сюжетом рождений, венчаний и похорон, а за духовными эволюциями героев, в первую очередь княгини Варвары Никаноровны. Тоненькая, с открытым скуластым лицом Мария Шашлова ведет главную партию, начиная с влюбленной в героя войны 1812 года девчонки, заканчивая матерью взрослых детей, хозяйкой дома. Диалогов практически нет, персонажи общаются со зрителем и друг с другом романной прозой, и воспринимать это было бы трудновато, когда бы не естественное дыхание жизни, не атмосфера сердечности и веры.

Сердечность здесь, впрочем, особого рода. Обычно у самого Женовача бывает больше легкой игры. Нет, чудо как хороши «живые картины» в проемах альбома! Вот доблестный вояка Лев Протозанов (Андрей Шибаршин) застыл в лихой позе. Вот Дормидонт Рогожин по прозвищу Дон Кихот (Алексей Вертков) сильно смахивает на идальго, благо вся его история схожа с испанской балладой и сопровождена чем-то вроде хоты (композитор Григорий Гоберник). Вот восхитительная простушка девка (Мириам Сехон), оказавшаяся знатного роду, прямо как в античных историях. Вот горничная Ольга Федотовна (Ольга Калашникова), существо абсолютно совершенное, с тихой мелодией народной речи, всех понимающее, всему сочувствующее и обо всем пекущееся. Что, как никто, умеет Женовач, так это подсмотреть и услышать характер, душевное движение, неконтролируемую, идущую от сердца ноту. А его питомцы обучены воспроизводить это без грана фальши.

И все же в «Захудалом роде» при всей его сердечности не столь много чувства. Вероятно, оттого, что сам текст Лескова изрядно обременен идеями. Здесь и утраченная миссия русского дворянства, позволившего себе захиреть под напором новых людей и новых отношений. И мучительное богоискательство. Сама Варвара Никаноровна — женщина замечательная, чистая, прямая, с сильным характером, с неистребимой тягой к правде. Такая справится с любой бедой, одного лишь одолеть не в силах — ощущения собственного духовного несовершенства. Слом происходит в ней тогда, когда в разговорах со святым человеком Мефодием Червевым она понимает: соблазны жизни в ней сильнее божьих помыслов.

С этим самым Червевым в спектакле связан пронзительный момент истины. Сергей Аброскин, кажется, вообще не играет. Низкорослый, в песочной хламиде, с куцей бородкой и прозрачными глазами, он тихо и сбивчиво, будто стесняясь произносит слова о бесполезности действий, надобности сокровенной веры. Отовсюду изгнан, ни на что мирское не надеется, да и сгинет бог весть где, но этот человек счастлив и безмятежен. Кажется, это вообще нельзя сыграть, этим надо жить, и к чувству восхищения примешивается в этот миг страх за молодого Сережу Аброскина. Мысль идет дальше — обо всех его юных коллегах — женовачах, в чьей игре, в ее духовном калибре вдруг начинает ощущаться более высокая степень самоотречения, чем это обычно бывает у хороших актеров.

Тут-то и начинаешь размышлять о некоем скрытом манифесте этого удивительного театра. Мысли налезают друг на друга, пишутся в сознании наспех. Это похоже на то, как Александр Боровский оформил программку к «Захудалому роду» — все писано от руки, кое-где зачеркнуто, кое-где вообще не дописано, будто зафиксирован процесс чьих-то личных размышлений.

В студии театрального искусства мы становимся свидетелями какого-то важнейшего, глубинного движения. И оно направлено не в сторону светской жизни, скорее — в монастырские стены. Юные актеры будто отреклись от легкомысленного обаяния юности в пользу духовного совершенствования. От тотальной игры — в пользу идеи, где театр — даже не кафедра, а некое стоическое, исповедальное дело. Дух захватывает от всего этого. С одной стороны, нам трагически этого недостает. А с другой — театр — дело веселое, бесстыдное и в чем-то даже противное Богу.