Премьера рождественской повести Диккенса, которую молодые актеры «Студии театрального искусства» Сергея Женовача сыграли уже в своем собственном доме на улице Станиславского, стала идеальным коллективным оформлением всех тех усилий, что предпринимались на протяжении нескольких лет на дороге к театру.

Так случайно сходится пасьянс, задуманный кем-то много лет назад. Искусство, с которым здание бывшей золотоканительной фабрики купца Алексеева конца XIX века было превращено в новое художественное пространство, восхищает. Элегантный, аскетичный холл, кирпичные стены, выкрашенные в серый цвет, темное дерево перекладин и длинного буфетного стола, точно взятого из эпохи модерн, тяжелое литье ступеней и ручек — во всем функциональность и изысканная простота. Такой Москвы мы еще не знали — по-лондонски сдержанный аристократический стиль.

«Битва жизни» Диккенса — и об этом тоже стоит напомнить — игралась когда-то студийцами Третьей (Вахтанговской) студии МХТ, а в 1924 году была перенесена на сцену метрополии. Стоит напомнить и еще об одной рождественской повести Диккенса — «Сверчке на печи», самом умиротворяющем и примирительном спектакле Первой студии МХТ.

Художник Александр Боровский услышал все эти призывы и рифмы и превратил сцену и зал в единое архитектурное пространство. Серые кирпичные стены, чудный камин, двери, такие же, как и во всем театре. Актеры выходят с книжками, спотыкаясь, читают старомодные диккенсовские пассажи — так же, как их читали бы молодые зрители: удивляясь, равнодушно пробегая глазами, внезапно цепляясь за какое-то странное место, останавливаясь, увлекаясь, волнуясь и вдруг открывая для себя что-то важное.

Женовач невероятно точно попал не столько в Диккенса, сколько в атмосферу и смысл своего нового театрального дома. Возвращенный мир старой московской фабрики, овеянной легендой о ее великом владельце, уклад целого городского пласта, исчезнувшего из московского ландшафта и внезапно — чудесным образом — обретенного вновь, с огромным храмом на скрещенье дорог, с солидностью кирпичных кладок и стен, с кривизной улицы, бегущей вниз с холма. Эту невиданную, точно оттаявшую, Москву хочется осязать вновь и вновь. Так же, как вновь и вновь перечитывать Диккенса, ушедшего в глубинные воды нашего детства.

Потрескивает камин, горят свечи, стены внезапно раздвигаются, обнаруживая внезапную глубину пространства, игру теней. Актеры читают старую повесть о двух сестрах, одна из которых пожертвовала своим сердцем ради счастья сестры, а потом другая, ни разу не вздохнув, ответила ей тем же. О том, как их отец, после войны во всем разочарованный, сознающий тщету усилий, благодаря дочерям вновь открыл для себя ценность духовного подвига, жертвы, непрестанной битвы за свое сердце.

Та возвышенная, аристократическая простота, которая царит во всем пространстве, проникает в актерскую манеру, позволяя с легкостью проделывать невыразимо сложное. Актеры читают так, как это порой делается на первых читках — смиренно, просто, без выражения. Но сквозь их ненапряженную манеру прорастают не характеры, но виды человеческих свечений. Ведь каждый человек сияет по-разному. И актеры Женовача — от мягкого, неслышного, почти юродивого доктора Джедлера (Сергея Качанова) до еще более мягкого и совсем неслышного, а только светящегося улыбкой Крегса (Сергея Аброскина) — демонстрируют именно такую виртуозную технику: они не играют, но пропускают сквозь себя потоки света разной интенсивности и качества. Грейс (Екатерина Половцева), старшая дочь доктора, сияет тихо, сама не веря своему сиянию. Ее младшая сестрица Мэрьон (Мария Курденевич) сияет, как нежная и изысканная жемчужина, — от глаз до кончиков роскошных волос. Служанка Клеменси (Мария Шашлова) сияет соблазнительно и щедро, источая женский, плотский жар. Элфред Хитфилд (Максим Лютиков), обрученный с младшей, но женившийся на старшей, даже чуть подтаивает от теплого светящегося источника внутри него. Сергей Пирняк (Сочинитель) придает всему общему свечению ровную мягкость.

Рембрандт? Малые голландцы? Ван Дейк? Тихо звучат ричеркары или английские баллады (композитор Григорий Гоберник). Нежная и интенсивная светотень, придуманная Женовачом и Боровским, сливается со звуками и словами, даря ощущение поразительной художественной цельности. Вот уж — подлинное новоселье!