“Захудалый род” в Студии театрального искусства

Сергей Женовач, режиссер, всегда имевший вкус к эпической форме, в очередной раз обратился к прозе. В реестре взятых им ранее в разное время литературных высот значатся: “Шум и ярость” Фолкнера, шедший в три вечера “Идиот” Достоевского, “Мальчики” – версия “Братьев Карамазовых”. Теперь в своей Студии драматического искусства со своими учениками он поставил спектакль по незавершенному роману Николая Лескова “Захудалый род”.

Искусство медленного, намеренно неторопливого и внимательного чтения, которое не в первый раз демонстрирует этот режиссер, обретает сегодня особую ценность и значимость. Он заставляет и актера, и зрителя слушать и услышать текст, оценить авторское слово, наполненное в спектакле сердечным смыслом, а также тихим, но настойчивым пафосом нравственного усовершенствования. Театр, словно, говорит нам режиссер, и есть та кафедра, с которой можно миру сказать много добра. С кафедры ведь необязательно громогласно проповедовать – услышат и тихий голос, если речь заденет за живое. Эту гоголевскую веру в слово на театре, обращенное к душам людским, разделяет и Сергей Женовач, а с ним его ученики/ недавно окончившие РАТИ и решившие стать театром.

Примечательно, что Лесков, вытолкнутый советским литературоведением в разряд писателей второго ряда, и в эпоху постсоветской демократии не “переставлен” в ареопаг первых имен русской классической литературы. Он все еще не утвержден в правах как самобытный мыслитель, философ и провидец на равных с Толстым, Достоевским, Тургеневым, Чеховым.

Для “угоды моменту” молодому театру, наверное, куда резоннее было бы взять для постановки лесковскую “Леди Макбет Мценского уезда”, где описан народ, живущий во власти тьмы, диких инстинктов и столь же дикой жестокости. Однако его худрук идет по совсем непроторенному пути и достает из кладовой отечественной литературы малоизвестное произведение того же автора, дающего совсем другой срез народной жизни, в которой в гармонии сосуществуют мир дворянский и мир крестьянский. Другое дело, что этой гармонии предстоит гибель. И чем острей это тревожное предчувствие писателя, тем дороже ему уходящая натура дворянской усадебной жизни, процветающей и чтящей нравственные и религиозные устои. От богатых лесковских усадеб до разоренных дворянских гнезд у Чехова осталось по историческим меркам всего ничего, каких-нибудь пятнадцать лет. А какая разница в управлении имением, пониманием народа между дворянкой Варварой Никаноровной Протазановой в “Захудалом роде” и дворянином Ивановым Николаем Алексеевичем в пьесе “Иванов”. И крестьяне у нее разживались землей, и всему уезду ссужала в долг, и, оставшись вдовой, поставила на ноги своих детей, и всю свою жизнь была окружена уважением как самых простых, так и светских людей. Чеховский же герой хоть и аттестуется драматургом как “непременный член по крестьянским делам присутствия”, оказывается не способным быть ни рачительным хозяином, ни добрым семьянином.

Сергей Женовач, который ставил и Чехова, обращается сегодня к Лескову, что называется, “программно”. Тому, вероятно, немало причин. И по строю души проза писателя созвучна режиссеру. К Лескову Женовач подбирался через Гоголя и Достоевского. Уже в чтении режиссером Достоевского отдавалось предпочтение, выражаясь словами Бердяева, “мадоннскому идеалу” перед “содомским”. Катарсиса Женовач достигал, не углубляясь в оттенки комплексов, смакования падений героев в бездну. Пристально и подробно он выстраивал процесс, когда герои находили в себе силы к состраданию. В том же “Идиоте” нам были явлены “молодежные” сцены (в частности, визит нигилистов в дом к Епанчиным), в которых одерживали верх раскаяние, милосердие, покаяние.

И Лескова Женовач читает как заботливый отец юношеству. Далеко не всякое произведение выдержит такой отбор. И автор его подсказывает постановщику и учителю Женовачу многое. Повествование в “Захудалом роде” идет от имени внучки Варвары Никаноровны, Веры Дмитриевны, которая и летописец рода, и надежда на его нравственно полноценное продолжение. В спектакле, естественно, эта роль превращена в фигуру рассказчика, точнее рассказчицы (Анна Рудь), которая поверяет семейные предания зрителю, равно как мы порой доверяем историю семьи своим близким друзьям, вместе рассматривая семейный альбом. В спектакле Вера Дмитриевна просто и безыскусно повествует, то выступая на первый план, то уступая место оживающим наяву картинам из истории рода Протазановых. Ведет рассказ не автор – юная девушка. Возможно, оттого перед нами разворачиваются равноценно не равноценные содержательно главы: одинаково подробно даны и история женитьбы Доримедонта Васильевича Рогожина (Алексей Вертков), по прозвищу Дон Кихот, на дворовой девке из дворян (Мириам Сехом), и история сватовства графа Функендорфа (Григорий Служитель) сначала неудачного к бабушке, а потом удачного к дочери бабушки. В спектакле много сцен, словно бы запечатленных сознанием ребенка, подслушавшего когда-то разговоры старших. Здесь важно все: и чувства смешные, веселые, особенно любимые в детстве, и чувства грусти и печали, которым открыта юношеская душа. Един в двух лицах режиссер и педагог Женовач, возможно, обнаруживает в этом произведении и то, что поддерживает в вере его самого, поскольку в этой семейной хронике есть герой особенно ему близкий – Мефодий Мироныч Червев, человек, несправедливо выброшенный российской действительностью на обочину жизни, но продолжающий без устали и надрыва просвещать. Его играет Сергей Аброскин, словно бы как alter ego самого руководителя студии. Способность неустанно учиться жить согласно вечным истинам, не ослаблять нравственных требований к себе, находить силы к самоусовершенствованию, дисциплине духа в ежедневном бытии -все это проповедует герой, которому внимает Варвара Никаноровна, ищущая учителя для своего сына и не желающая отдавать своего ребенка неизвестным воспитателям. Петербургские наставники не научили ведь ее дочь Анастасию Львовну (Татьяна Волкова) ни любви к матери, ни к Отечеству. Ее научили там, как выгодно составить партию в замужестве, научили держать чувства на замке и носить на ‘лице вежливую и холодную маску снисходительной вежливости.

Играя Червева, можно легко впасть в пафос, которого справедливо боится режиссер, однако нигде не позволяя актеру встать в позу проповедника, роль трактуется через другую крайность. Перед нами отнюдь не сильный человек, плотно стоящий на земле и воспринимающий все несправедливости, падающие на его голову, как естественное положение вещей, поскольку устройство социума далеко от идеала. (И пока общество будет строиться по ложным принципам, оно и будет враждебно к таким учителям и наставникам, как Червев. Праведников всегда гнали. Этот выбор осуществлен лесковским героем без скрытого надрыва.) Усиливая достоверность этого персонажа в спектакле, смещается типаж, его словно уменьшает в объеме режиссер. Перед нами, скорее, индивид, принципиально сославший себя в тихое, намеренно неприметное бытие. Еще немного и актеру можно играть маленького гоголевского человека. Истина живет в слабом теле, он пережил потрясения, которые не сломали, но надломили. Голосом пономаря Червев заговаривает своих паломников, явившихся к нему под предводительством бабушки. Этот герой в спектакле заражен рефлексией, ему и хочется, но он и стыдится проповедовать. Лесковский же персонаж тем и дорог, что живет полноценно и будет жить полноценно, битвы лишь закаляют его в вере.

Вместе с тем весь спектакль пронизан мыслью, которую сумел Сергей Женовач сделать общей для его участников, что учиться жить всем придется ежедневно, что внешний мир будет постоянно смущать ложными целями, отвлекать дух от главного – от способности жить по совести, в согласии с христианскими истинами. Это общее переживание истин молодыми актерами Студии драматического. искусства и есть та, возможно, главная ценность, самый важный урок, который преподносит и режиссер, и педагог Сергей Женовач.

В общем, в стройном актерском ансамбле особо стоит отметить несколько актерских работ: конечно же, роль Варвары Никаноровны, в которой Марии Шашловой удалось убедительно сыграть цельную и искреннюю натуру, сумевшей пройти опасные рифы, подстерегающие в этой роли. Актриса ни разу не впадет в экзальтацию, самолюбование, сыграет драматические сцены строго. Роль преданной горничной Протазановой-старшей Ольги Федотовны в исполнении Ольги Калашниковой – тоже безусловная удача. С этой ролью в спектакль входят милота, юмор и печаль. Упомянутый уже уездный Дон Кихот Алексея Верткова – блестящая актерская работа, в которой органично, легко, естественно соединены любовь и ирония к своему персонажу.

Вслед за молодым театром зритель напряженно слушает и внимает на протяжении четырех часов почти безыскусной истории семейной хроники. Не только потому, что следит за развитием сюжета, сопереживает бабушке Варваре Никаноровне, но и потому, что через прозу Лескова утверждается в том, что и в наше смутное время, так опасно смешавшее все нравственные понятия, нужно находить в себе силы чувствовать разницу между белым и черным, добрым и злым. Каждому предстоит совершать свои подвиги, направленные не в мир, а на самих себя. Когда об этом говорят со сцены молодые, то почему-то им веришь больше, чем их именитым коллегам. Они в начале своего творческого пути, они верят не только Женовачу или Лескову, важнее, что они верят в театр, который способен менять мир.