Одна единственная двуспальная кровать. Замятые простыни. Четыре тумбочки. Водка. Елка. Москва. Киев. Все это — кто бы мог подумать — уместилось буквально у ног и за спинами зрителей. «Кира Георгиевна» — так называется новый спектакль в театре Сергея Женовача, поставленный режиссером по повести Виктора Некрасова, прекрасного и честного писателя-фронтовика, писателя-эмигранта.
Сергей Женовач продолжает поиски в формальном театре, хотя он совершенно справедливо считается мастером театра психологического, а не новых форм. И тем не менее… его поиски носят совсем неформальный характер и не лежат на территории провокаций, спекуляций, второсортного убогого эпатажа. Его эксперименты тоньше, изысканнее, умнее — с пространством, в которое режиссер вписывает очень серьезную прозу.
ИЗ ДОСЬЕ «МК»: Повесть Виктора Некрасова, между прочим, лауреата Сталинской премии за роман «В окопах Сталинграда», впервые был напечатан в журнале «Новый мир» в 1961 году на волне хрущевской оттепели. И даже тогда, когда, казалось, стала возможна и разрешена самая страшная правда, его «Киру Георгиевну» начали упрекать в мелкотемье, бытописании и прочих антисоциальных грехах. Но смелые критики не увидели в повести главное — тихую правду мирной жизни, от которой становилось очень неуютно.
Так вот Кира Георгиевна — хороша собой, сексуальна, с особой манеркой говорить, и эта манерка придает ей особую манкость. Она — успешная скульптор, мужнина жена, а он, художник, старше ее на «дцать» лет, любит и закрывает глаза на ее капризы и причуды. Один из таких капризов как раз валяется под белой простыней невидимым, пока Кира Георгиевна рассказывает о себе, о муже и о Юрочке — высокой молодой её модели с пшеничными волосами. Юрочка просыпается и лениво потягивается.
Все это происходит в прямом смысле у ног зрителей, которые с четырех сторон своими рядами зажали кровать с некрасовскими героями. Глагол «зажат» — не фигура речи: руку протяни и можно прикрыть симпатичного Юрочку, передать расческу Кире Георгиевне, чтобы после ночи поприличней выглядела, ведь муж, он хороший — это видно из его же слов. А начинает он говорить за спиной зрителей, включаясь в действие: он и еще два актера ждут своего часа, чтобы вступить в игру , сидя в последних рядах с краю.
Женовач очень умело перебрасывает между героями невидимые нити, связывающие их прошлое и настоящее. И в том, и в другом — предательство, страх (сталинское довоенное время), но о нем Некрасов писал (а Женовач поставил) без трагического надрыва, без жесткого акцента, а как в жизни: ну да, еще юная Кира Георгиевна испугалась и отказалась от мужа Вадима, которого арестовали в 37-м. А он это понял (ну молодая же, ну женщина), пробыл в ссылке, вернулся. Попытка начать все заново…
А тут муж, а тут Юрочка — без всяких обязательств перед юным поколением: просто приятное время препровождение. Нестыдный адюльтер, к тому же скрашенный теплотой отношения мужа Киры Георгиевны к Юрочке, практически как к сыну. От чего Юрочка, как порядочный человек, мучается и порывается время от времени за коньячком поведать старику правду. А тот останавливает: «Нет, нет, нет, мол, ничего не хочу знать, давайте, знаете ли, Юрочка, выпьем еще коньячку и поговорим за искусство, за жизнь».
Актеры — Мария Шашлова, Сергей Качанов, Андрей Назимов, Дмитрий Липинский, Полина Пушкарук — работают тонко, как будто акварелью рисуют глубокую драму, требующую, может быть других красок? Но прозрачность акварель. Но нет, нежная акварель выводит даже не жизнь, а ее простую суть, замешанную на сложнейших отношениях. Они в полувзглядах, наморщенном лбе, неловком смущении, непроговоренных фразах или резко оборванных, сказанных безразличным тоном, когда в душе все ноет и плачет навзрыд. Суть человеческого бытия кажется настолько простой, что оторопь берет — где же граница между искусством и жизнью? Есть или нет? Только руку протяни и легко можно дотронулся до этой самой жизни, как до театральной кровати с белыми измятыми простынями, Кирой Георгиевной, Юрочкой и всеми-всеми-всеми…
вся пресса