На сцене ажурной башней высится нагромождение пружинных кроватей — ленивое сонное царство, где человеческая воля ничего не может и все складывается само собой по принципу «поживем — увидим». Каждому персонажу в декорации Александра Боровского отведено свое койко-место. На каждом — только исподнее. Они будто бы спят и просыпаются, только когда приходит их черед вступать в игру. Прямоходящий и всегда бодрствующий тут только один — главный герой Лаптев (Алексей Вертков). Он карабкается со спинки на спинку в гости к старому другу Ярцеву (Григорий Служитель), и понятно, что тот живет на чердаке под крышей. Идет к Рассудиной (Мария Шашлова смешно и трогательно играет влюбленную суфражистку), и видно, как он пробирается мимо палисадников Замоскворечья. Лаптев здесь и главное действующее лицо, и рассказчик, и чеховский лирический герой. «Три года» — повесть во многом автобиографическая: в ней есть и ненавистный амбар, в котором Чехов рос мальчиком на побегушках, и состарившийся деспот отец, и брат, чью болезнь спровоцировали отцовские подзатыльники. В сущности, «Три года» и есть тот самый, сформулированный в знаменитом письме Суворину «рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям <…> выдавливает из себя по каплям раба». Но в двадцать девять лет, когда Чехов формулировал издателю и другу свое писательское кредо, ему виделось, что в финале герой, «проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая». Шесть лет спустя Чехов, который и в двадцать девять не мог похвастаться особым оптимизмом, смотрит на жизнь еще более трезвым взглядом. «Три года» заканчиваются тем, что Лаптев расписывается в бессилии что-либо изменить в собственной жизни и говорит о «привычке к неволе, к рабскому состоянию».

В повести можно найти массу перекличек с чеховскими пьесами, но сама она на редкость несценична. Из ее сюжета сложно выкроить традиционные завязку-кульминацию-развязку — тем удивительней тот факт, что инсценировка смотрится запоем. Весь сюжет укладывается в обыденное течение жизни между моментом наивысшего счастья, когда Лаптев влюблен и полон надежд, и днем, когда в своем чувстве ему наконец-то признается жена, выходившая замуж без любви. Только теперь то, о чем он так страстно мечтал еще три года назад, вызывает у него одну скуку. Лаптев слушает слова любви, а Чехов хладнокровно диагностирует: «Ему хочется завтракать». Лаптев еще гадает: что-то будет через тринадцать, тридцать лет. Но в одном он уверен наверняка: счастья нет — и уже не будет. Вот, собственно, и весь сюжет.

Не припомню, чтобы Сергей Женовач ставил когда-нибудь Чехова. И это понятно: Женовачу с его жалостью к человеку должна быть чужда язвительная проницательность Чехова. Женовач истово верит в благую природу человека и склонен не только приукрашивать ее, но порой и льстить ей, как это было в недавней инсценировке Диккенса. Женовач — выдающийся организатор актерского ансамбля, и в последние годы, с головой уйдя в педагогику, он был первым делом поводырем, который ведет учеников только по светлой стороне улицы, и воспитателем, формирующим круг их чтения из хороших книжек, которые не дадут им впасть в цинизм и рассудочность. В этом смысле «Три года» — первая по-настоящему взрослая книжка, которая оказалась в руках его учеников. И она попала к ним вовремя. Во всяком случае Ольга Калашникова, играющая прелестную и непосредственную Юлию, ровно настолько молода и непосредственна, чтобы держать публику в напряжении вопросом, в кого же превратится эта девушка: в Наташу или в Ирину из «Трех сестер»? А Алексей Вертков, напротив, достаточно зрел, чтобы сыграть тоскующего Лаптева с такой силой и горечью, чтобы публика аплодировала ему и его товарищам стоя.