Сергей Женовач: На вопрос о современной театральной критике коротко не ответишь. Можно только поразмышлять. В целом ощущение грустное, потому что, я бы сказал, что эта профессия уходит. Уходит глубокое, неповторимое ощущение спектакля как некого явления, как некого индивидуального творческого сочинения. Сейчас люди, пишущие о спектакле, в основном, увлекаются оценочными категориями, что называется рейтинговым мышлением – это гениальный или провальный спектакль. И не столько постигается структура театрального сочинения, сколько пытается навязаться концепция «извне». Именно критическая концепция. И как правило, это очень поверхностно. И люди, которые этим сейчас занимаются, превращаются из людей, любящих театр, в людей, пишущих о театре для нетеатральных людей. Получается, что нужно написать о спектакле быстро, как правило, не посмотрев его второй раз, не обдумав, не подготовившись к процессу написания. Нужно сразу давать оценку спектаклю. А иногда ведь нужно с впечатлением от спектакля какое-то время пожить. Театр – это то, что остается в душе зрителя. И тот спектакль долго живет, который долго живет в памяти.
Который интересно выдуман, сочинен, срепетирован точно – он и существует в душе зрителя. Если мы будет вспоминать наши любимые спектакли, то мы поймем, что любим уже не сами эти спектакли, а те впечатления и ощущения, которые у нас от них остались. И поэтому здесь очень важно разгадать структуру спектакля. И раньше у людей, пишущих о театре, существовала культура восприятия. Люди приходили не только на премьеру (это невежливо писать рецензию на премьеру!). Спектакль ведь возникает на 10-12 разе. Мейерхольд вообще считал, что только на сотом спектакле что-то рождается. Есть разные точки зрения, но чтобы почувствовать спектакль, надо посмотреть его не один раз. И это не для того, чтобы стать фанатом этого спектакля, а для того, чтобы в нем разобраться. Ведь в спектакле есть и структура, в нем заложенная, и качество сегодняшнего исполнения. И чем, мне кажется, человек, пишущий о театре, отличается от человека, любящего театр, думающего о театре, так это тем, что он не считывает структуру, а воспринимает только сегодняшнее проявление артистов. А спектакль – это композиция целого, у него есть разгон, воздушные ямы, пики, спады. Это живое существо. Поэтому театр нужно воспринимать структурно. А самое грустное, что сегодняшние рецензии напоминают школьные сочинения – нужно отписаться…
Мне повезло,- о моих работах писали серьезные, глубокие, потрясающие театроведы. Я счастлив, что на многие мои спектакли писала рецензии Наталья Анатольевна Крымова. Их и рецензиями-то назвать трудно. Это своеобразные очерки, театральные исследования. И когда она трудилась над статьей о «Короле Лире», я уже сейчас не помню, какой был повод, – я пришел к ней домой и увидел, что на полу разложено много рукописей, книг. Там были и биография Шекспира, и рецензии на другие спектакли по «Королю Лиру», и пьесы Шекспира. И она сказала: «Вот видите, Сережа, не только вы трудитесь, но и мы тоже». Она смотрела спектакль несколько раз, она замучила меня вопросами, чтобы постигнуть то, что мы тогда сделали, хотя я был тогда ещё мальчишкой и делал только первые шаги в профессии. Это очень большая разница – оценивать спектакль и постигать его.
И ещё один момент. Как можно требовать от людей постигать спектакль, когда эти «постижения», эти сочинения негде публиковать. Это не менее серьезная проблема – уходят академические издания. Здорово, что сохранился журнал «Театр», но я как человек, практикующий в профессии, скучаю, тоскую по академическому подходу. Мне не хватает серьезных глубоких исследований, постижений и восприятия спектакля извне. Постижения даже чисто профессиональных вопросов, которые только профессионал может понять. Не хватает именно фундаментального подхода к профессии, которой мы занимаемся.
Как правило, это интервью с режиссерами, или предвзятые, чисто субъективные впечатления от спектакля, когда человек не позволяет себе не перечитать пьесу, а иногда и не досмотреть спектакль до конца, не познакомиться с творчеством тех людей, которые работают над спектаклем, правильно записать их имена и фамилии… Возникает неуважение к своей собственной профессии, неряшливость.
А людям, которые занимаются театром, необходима театроведческая переработка впечатлений. Мы находимся в творческом поиске, в творческом процессе. Этот процесс очень субъективен, и очень сложно выйти за его пределы. Мы работаем интуитивно, подчас не зная, во что это выльется. А когда работа закончена, необходим взгляд человека со стороны, но человека, чувствующего театр. Если человек любит театр, то он никогда не обидит человека, создающего театр. Сейчас этика восприятия спектакля и написания статьи оставляет желать лучшего, её просто нет. Никогда музыкант не скажет плохо о музыканте, если он чувствует музыку. Почему же театральные критики убеждены, что только их взгляд единственно возможен и самоценен? Это проявление высокомерия своей собственной оценки.
Сейчас есть много разных премий и фестивалей, есть жюри, которое принимает некое решение, и каждый человек волей не волей соотносит свое мнение с мнением жюри. Его можно не принять, с ним не согласиться, спорить, но его нельзя не уважать. Как нельзя не уважать работы тех, кто сочиняет спектакли. Как нельзя не уважать людей, которые пишут о театре. Если нет этого взаимоуважения, то теряется самое главное – этика театрального процесса. Сегодня, мне кажется, это наиболее болезненный момент. Потому что мало того, что люди не погружаются в процесс, они ещё и хамят. Если появится уважение к труду, то и зритель будет все воспринимать по-другому.
Еще раз повторю, что грустишь и тоскуешь по глубоким, умным, талантливым, парадоксальным, непредсказуемым статьям. А то ведь сейчас – и это ужасно! – открываешь рецензию и смотришь, хвалят тебя или ругают. Так не должно быть. Даже когда хвалят, хочется, чтобы почувствовали спектакль сердцем, поняли его структуру, оценили бы качество исполнения, увидели спектакль в контексте других спектаклей этого театра и этого сезона. Не хватает глубинного анализа – несуетливого, сердечного и профессионально грамотного.
Ту же Наталью Анатольевну Крымову всегда корили, – что, мол, вы все время придумываете легенды. А профессия театрального критика и есть – выдумывать легенды! Мы не знаем спектаклей Мейерхольда, но я читаю легенду в изложении Рудницкого, и я вижу эти спектакли, чувствую их. И я учусь у Мейерхольда через Рудницкого.
…Сейчас появляются глянцевые журналы о театре, что грустно. Одно дело – писать в таких журналах про музыку, эстраду. Театр, мне кажется, требует другого подхода. Привлекать не фотографиями и подробностями личной жизни, а исключительно профессиональными вопросами. Мне кажется, стоит поучиться у спортивной журналистики уважению к спортсменам и тренерам. Я удивляюсь порой, как тактично, тонко и умно ведутся диалоги со спортсменами, как анализируются футбольные матчи. Вот сейчас прошел чемпионат по хоккею. А в перерывах между матчами на экране рисуется фломастером стрелка, обозначающая хоккеиста, разбирается, куда он мог передать шайбу, как он мыслил… И я вижу, что людям, простым болельщикам это интересно. Им хочется анализировать, постигать правила игры, им хочется быть знатоками… Не надо считать, что театральные зрители глупы и стараться заинтересовывать их обывательскими, «мещанскими» темами, а не теми, которые связаны с процессом постижения того или иного автора, той или иной структуры и способа игры, способа восприятия, жанровых и стилистических особенностей спектакля, неожиданных и парадоксальных актерских ходов. Тогда, мне кажется, зрители потянутся в театр. И они придут не для того, чтобы подтвердить или опровергнуть мнение того или иного рецензента, а у них будет душевная потребность посмотреть, как сегодня этот спектакль складывается. Потеряна зрительская культура восприятия спектакля. Это ведь как круговорот воды в природе. Есть спектакль, есть люди, пишущие о нем, и есть зрители. И происходит взаимообмен, взаимовлияние. Театру очень важно обрести своего зрителя. Как это может происходить? Методом проб и ошибок – ходить в разные театры, выбирать. Либо через журналы и газеты, через искушенного зрителя, знающего цену театру – то есть театрального критика. Он должен не агитировать, а направлять. Это своеобразный лоцман в театральном процессе, который выводит корабли, чтобы они не столкнулись с рифами.
Театр очень зависит от пишущих людей, равно как и они зависят от того, что происходит в театре. Это единый процесс, и поэтому нельзя все время ругать театрального критика, обижаться на него тем более. С другой стороны, нельзя не тосковать по умному, мудрому, интеллигентному взгляду. И как здорово, что рядом есть такие люди как Бартошевич, Любимов, Силюнас, Смелянский, Соловьева.

Об Алле Александровне Михайловой разговор отдельный. Я знаю, что скоро у неё день рождения, и хочется сказать очень много добрых слов. Я помню, когда я был студентом, в ГИТИСе ещё не было мраморных лестниц и в аудиториях оставались старинные заложенные камины, у нас был предмет – история сценографии и читала его Алла Александровна. И вот на третьем этаже в одной из аудиторий был один из таких каминов, и люстра была выключена, потому что мы смотрели слайды. И Алла Александровна стояла на фоне старинных изразцов – такая хрупкая, интеллигентная, немножечко с прокуренным голосом, и нам, соплякам, делающим первые шаги в режиссерской профессии, раскрывала тайны постижения пространства, – не критикуя того или иного художника и не говоря, что этот вот хороший, а этот вот похуже, этот гениальный, а этот – не очень. Она рассказывала о пространстве и о том, как оно зависит от игры, придуманной режиссером. И вот я помню этот полумрак, эти слайды, камин в старинном московском особняке и вот эту хрупкую с хрипотцой женщину. И сколько у нас было курсов потом, мы всегда старались, чтобы Алла Александровна сводила студентов на выставку «Итоги сезона» или показы молодых сценографов. Её интересно слушать, следить за ходом её размышлений.
И хотя она специализируется на пространственном решении спектакля, это не мешает ей видеть суть, душевное содержание спектакля, а значит и его форму. Вот вышел спектакль «Игроки», и конечно, хочется, чтобы спектакль был правильно воспринят так, как он задуман. Алла Александровна была на одном из показов, и после спектакля говорит мне: «Как же жалко Ихарева!» И после её слов я понимаю, ради чего существует спектакль. Без жалости к тому или иному персонажу нет Гоголя. А раз есть зритель, который это способен почувствовать, значит режиссеру самому и объяснять ничего не надо. Или вдруг Алла Александровна говорит мне такую вещь: «Скажите, а вы никогда не думали поставить Диккенса? Вы сейчас очень близки к его миропониманию…» А я говорю: «А как вы догадались, что параллельно с «Игроками» репетирую «Битву жизни»?» То есть она уже в этом спектакле увидела зачатки, зародыши диккенского мышления. Я не знаю, хорошо это или плохо для спектакля «Игроки», но мне это ужасно дорого. У меня это вызывает радость и какой-то детский восторг. Хочется поклониться человеку, любящему театр и не перестающему учиться у театра, независимо от того, нравится режиссер или не нравится, молодой он или уже признанный мэтр.
Ещё в статьях Аллы Александровны есть удивительное свойство – скрупулезность их написания, ответственность за каждое свое слово. Она сто раз позвонит, переспросит, как называется тот или иной элемент костюма. При её колоссальном опыте она не стесняется учиться. Это очень высокая требовательность к себе. Не к актерам и режиссерами – мол, удивите нас, откроете новые горизонты театрального процесса, а именно к себе.
И конечно, Алла Александровна талантливый литератор. Иногда люди пишут горячо, искренне, но скучно, неталантливо. А у неё все ладно. И на её книжках учишься. Как здорово, что есть «Образ спектакля», «Мейерхольд и художники», статьи и сборники о Давиде Львовиче Боровском. И это не просто написанное о театре. Это прочувствованное, продуманное, промысленное. Это – легенды. И Алла Александровна не только умеет творить легенды, она имеет на это право.