Новый сезон московской «Студии театрального искусства» открылся премьерой спектакля художественного руководителя театра Сергея Женовача — в продолжение главной театральной темы нынешнего года он поставил «Записные книжки» Чехова.

Зрителей встречает выдвинутая на самую авансцену, во всю ширину, деревянная терраса, узкая настолько, что на ней помещаются лишь стол и сидящие с обеих сторон от него, спиной и лицом к зрителю, люди. Те, кто постарше, в зале шепчут друг другу: «Помнишь «Серсо»?» (В культовом для театралов 30-летней давности спектакле Анатолия Васильева было похожее оформление.) Но даже без богатой театральной биографии одна ассоциация безошибочна, и возникнет она даже у самого непонятливого иностранца: сейчас будет играться Чехов. Сидящие за накрытым столом люди в светлых по преимуществу одеждах выглядят так, как должны выглядеть персонажи Антона Павловича, вышедшие из воображаемого воздуха театральной истории, сколько бы новаторы разных поколений ни трудились над переменой атмосферы.

Идея поставить «Записные книжки» в театре увлекательна и опасна одновременно. Сценической истории они не имеют, будучи одним из самых популярных произведений Чехова — и не будучи при том цельным «произведением». Фантазировать, имея в распоряжении не пьесу, а лишь набор разрозненных зарисовок, особенно если они сделаны рукой гения, весьма соблазнительно. С одной стороны, у тебя появляется свобода и никто не схватит за руку, призывая следовать «букве» автора, с другой — сам автор словно охраняет и помогает, в любой момент можно к нему «обратиться», вспомнить знакомых персонажей (то же самое, кстати, с удовольствием сделает потом и зритель). Есть же поговорка, что настоящий режиссер и телефонную книгу поставит. А записные книжки, в сущности, и есть телефонная книга.

Студийцы пошли путем логичным, хотя и слишком уж по-школьному правильным. Прочитали чеховские записки и сгруппировали заметки по темам: вот здесь высказывания про день рождения, потом про похороны, потом про свадьбу, про мужей, про жен, про веру, про смерть и т. д. Смерть показалась темой сквозной, определяющей, ее даже «вынесли» за пределы зрительного зала — в фойе публику встречает старинная фотография мужчины с угловой черной лентой, а живой оркестр играет печальные мелодии. Да и пустая чернота сцены за освещенной верандой вносит в спектакль минор. Правда, в антракте настроение меняется на противоположное — смешавшись с публикой, актеры танцуют и веселятся.

Не приходится сомневаться в том, что в процессе работы много спорили, часто переставляли местами темы и реплики, пытаясь найти связки, а в сочетании реплик, отданных тому или иному актеру, обнаружить некое подобие сквозных характеров. Персонажей получилось 22, так что в спектакле занята почти вся труппа «Студии театрального искусства», и названы герои «Записных книжек» в программке не именами, а человеческими типами — холостяк, критик, гимназист, путешествующий, вдова, актриса, «дама-драма» и т. д.

Собственно говоря, наблюдать за этой труппой из зала и есть главное удовольствие от «Записных книжек». Есть такое специфическое театральное понятие — «способ существования». Сергей Женовач — изумительный педагог, и способ, которому он научил молодых актеров, позволяет им творить чудеса (прекрасно, что каждый из спектаклей «Студии» приносит открытия новых имен, в этом спектакле — Ольга Озоллапиня, «эмансипированная дама».) Люди на сцене приходят и уходят, смотрят друг на друга и отворачиваются, смеются и плачут, вступают в диалоги и внезапно прекращают их — они ткут буквально из ничего замечательную театральную материю. Трудно утверждать, насколько она прочна и созвучна времени, но в том, что очень приятна «на ощупь», могу расписаться.

Другой вопрос, насколько долго можно наслаждаться выделкой. Спектакль идет больше трех часов с перерывом. Вряд ли студийцы обольщались тем, что возможно скрепить чеховские заметки столь продолжительным сквозным действием. Они и не пытаются выдать соединения реплик за диалоги. В то же время в литературной композиции нет и такого конфликтного напряжения, чтобы возникала впечатляющая степень эксцентрики, абсурдности ситуаций. Возникает ощущение, что в «Записных книжках» нарушен хронометраж. И чем дольше длится спектакль, тем яснее, что проблема какого-то смыслового разрешения вечера назрела.

Сергею Женовачу показалось, что лучшее средство решить эту проблему — прямое назидание. И вот придуманная художником Александром Боровским веранда эффектно уезжает вниз, под сцену, а на ее крыше просыпается молодой человек в белом. Он читает рассказ Чехова «Студент» — и вдруг рассказ оказывается поучительно-проповедническим, оборачивается напоминанием о необходимости чтить Евангелие и спасаться религией. Вся прелесть жизни, неотделимая от пошлостей и банальностей этой жизни, выраженная Чеховым в «Записных книжках», кажется обесцененной. Так что про забавных персонажей, вновь извлеченных на минуту из подполья на театральный свет, режиссер, словно грозя пальцем публике, может сказать только одно: они покойники, не искавшие и потому не нашедшие истины.