Ровно год прошел с предыдущей премьеры «Студии театрального искусства». Тогда в Центре им. Вс.Мейерхольда они сыграли «Игроков» Гоголя. Теперь, уже на своей домашней сцене на улице Станиславского, – спектакль по рождественской повести Чарльза Диккенса «Битва жизни». Год работы – по нынешним временам редкость, которую уже мало кто себе может позволить. Одно это вызывает уважение и желание к сделанному отнестись с особым вниманием.

Когда спектакль заканчивается, понимаешь, что тебя все-таки обманули, в хорошем, правда, смысле. Без малого три часа молодые студийцы Сергея Женовача делали вид, что читают текст с листа (хотя, конечно, видно, что текст давно выучен, от зубов отскакивает), относятся к проговариваемому чуть отстраненно, как бы не всерьез, а в итоге – заставили-таки публику сопереживать этим старомодным, почти что сказочным героям и переполняющим их чувствам. Хитро всё устроено: отстраненность в итоге не помешала воспринять этот текст всерьез.

Когда спектакль заканчивается, хочется прийти еще раз, чтобы поймать момент, когда ты попадаешься на этот крючок – полусерьеза, полуигры, недовоплощенности, разлета между ними, такими молодыми, с открытыми чистыми лицами, и такими от нас и от них далекими мистером и миссис Сничи, мистером и миссис Крегс, наконец, главными героинями – сестрами Мэрьон и Грейс, их велеречивым философом-отцом доктором Джедлером…

«Битва жизни» – из цикла рождественских повестей, имеет подзаголовок – «повесть о любви» и рассказывает про хороших людей. Все до единого здесь хороши, можно сказать – один лучше другого. Совсем не «Игроки» – у Гоголя плут на плуте плутом погоняет, а некоторые – плуты в квадрате. Как играть хороших людей? Очень трудно. А тут еще текст такой. К примеру, начало: «Давным-давно, все равно когда, в доблестной Англии, все равно где, разыгралась жестокая битва. Разыгралась она в долгий летний день, когда, волнуясь, зеленели немало полевых цветов, созданных Всемогущей Десницей, чтобы служить благоуханными кубками для росы, почувствовали в тот день, как их блестящие венчики до краев наполнились кровью и, увянув, поникли» (перевод М.Клягиной-Кондратьевой). Как это произнести? Просто, отвечает Женовач на этот вопрос, который, разумеется, стоял и перед ним.

Просто: один за другим выходят актеры на сцену, которая, как и декорации к этому спектаклю, построена главным художником Студии Александром Боровским… С тетрадками своих ролей в руках, кто-то тут же берет и надкусывает яблоко, занимают места. Резкая смена освещения и – всё меняется. И уже можно: «Давным-давно…», стараясь не отрываться от текста, который надо донести как можно точнее.

Забавно: можно вспомнить, что недавно Женовач выпускал в Малом театре Островского, «Правда хорошо, а счастье – лучше». Там тоже были яблоки, имели успех. Здесь яблоки другие, они – из английской сказки, где тоже имеется фруктовый сад. Другая история, со своими яблоками. Их тут тоже собирают и с удовольствием жуют.

Зачем эта битва? Зачем Диккенс рассказывает про нее в начале истории, никаким боком не имеющей касательства к войне, тем более – давней, далекой, забытой?

Вот уж вряд ли думал об этом Сергей Женовач, но эта давняя битва жизни, о которой вспоминают у Диккенса, в мае, когда вышла премьера, в июне напоминает о нашей, тоже давней войне, которая десятилетия была опорой, единственной прочной опорой, а сейчас – уходит, вместе с последними ветеранами. И где взять опору? В чем и в ком? Диккенс дает такие… сказочные немного рецепты – что, мол, в жизни всегда есть место подвигу. Сестра Мэрьон (Мария Курденевич) может открыть, что ее жених (Максим Лютиков) и ее старшая сестра (Екатерина Половцева) давно любят друг друга, но никогда не признаются ни себе, ни друг другу в этом. И она уходит с дороги, а потом, спустя шесть лет, возвращается. И тоже находит счастье…

В этом спектакле – немало загадок. В нем, например, почти нет никакого действия. В словах, в пересказе – куда больше, чем в поступках актеров, кажется даже, что свет меняется чаще, чем актеры переходят с места на место (художник по свету – Дамир Исмагилов). При этом, не расставаясь с тетрадками своих ролей, актеры поначалу не сильно скрывают некоторое недоумение, и до самого конца – сохраняют дистанцию. Самые взволнованные слова в некоторых случаях произносятся наиболее обособленно, не раскрашенно, время от времени актеры, будто бы увлекаясь, сближаются с текстом, но все-таки ни разу не переступают черту, за которой соединяются актер и герой.

Наконец понимаешь: тут иная форма увлекательности. Читая, с шумом, демонстративно переворачивая страницы, актеры как будто обволакивают, пеленают публику. Постепенно погружают в текст, как будто бы учат плавать (и – как у Ахмадулиной – тут следует рифма «плакать», ведь «Битва жизни» у Диккенса, а за ним и у Женовача, это – история воспитания чувств). И некоторое время спустя ты чувствуешь, что привык и, как рыба, без этого текста, как без воды, задыхаешься.

В «Битве жизни», кажется, у доктора Джедлера (в спектакле его замечательно играет Сергей Качанов, даже странно, что раньше никто не видел в нем такого идеального диккенсовского отца) имеется фраза: «Я думаю – и, надеюсь, вы согласитесь со мной, – что, если б никто не старался выставлять себя напоказ, мы и сами жили бы лучше, и общение с нами было бы несравненно приятнее для других». И вся история, рассказанная затем, – об умении жить не напоказ. В общем-то, выстроенная в перпендикуляр к нашему времени. И спектакль поставлен так, чтобы не выпячивать – ни какие-то мысли (специально!), ни даже актеров, которые в избранной такой манере, в растушевке такой, играют «не на продажу», не выставляя себя или даже своих героев напоказ.

Тут, к слову, проступает, прошу прощения, этическая сторона их театрального дела: когда они выходят на сцену и играют без грима, виднее, понятнее становятся лица. И кажется, что это лица – добрых, хороших людей, что они и в жизни – такие.

Впрочем, сюжет «Битвы жизни» и самого спектакля говорит и о том, что в жизни нет ничего основательного, постоянного, – на это прямо указывают стены, такие прочные, кирпичные, которые в какой-то момент – вдруг! – снимаются с места и отъезжают в темную глубь сцены. Одна, другая, потом и зеркало, прочно и нужно висевшее на центральной стене над камином. А потом – и стена, внизу которой стоит камин с потрескивающими в нем дровами… Дрова – по-прежнему горят, камин стоит, один-одинешенек, посреди уже пустого пространства… Ничего, на что можно было бы опереться без опаски. Зато… «Зато наш мир полон любящих сердец! – сказал доктор. – И это серьезный мир, несмотря на всю его глупость, в том числе и мою, а моей глупостью можно было бы наводнить весь земной шар. И всякий раз, как над этим миром восходит солнце, оно видит тысячи бескровных битв, которые искупают несчастье и зло, царящие на полях кровавых битв…» Эти слова доктор Сергей Качанов говорит, выйдя на авансцену и обращаясь прямиком в зал.

Когда-то давно, по поводу других спектаклей Сергея Женовача, в Театре на Малой Бронной, непохожих на всё другое, мне показалось, что нужно «выпустить» какое-то специальное определение. Я назвал это «новой серьезностью». И в общем он следует в этом направлении.