К главным спектаклям московского сезона можно отнести и «Захудалый род» Сергея Женовача, и новый опус Анатолия Васильева «Каменный гость, или Дон Жуан мертв», и «Рассказ о семи повешенных» Миндагуаса Карбаускиса. Вместе с событием сезона петербургского – «Королем Лиром» Льва Додина – они знаменуют поворот театральных тенденций. Все упомянутые режиссеры заняты тем, что в европейском театре считается устарелым – интерпретацией литературных текстов. Двое – Додин и Васильев – имеют дело с драматургией, Шекспиром и Пушкиным. Другие поглощены прозой из ряда заведомо несценичных и трудных: фрагменты «Братьев Карамазовых», неоконченный роман Лескова, рассказ Леонида Андреева. И в этом ряду не только киты театрального процесса – Женовач принадлежит среднему поколению, Карбаускис и вовсе молод. Разные эти спектакли роднит одно – крупность задач и талант решений. Как будто театр, чересчур накренившись в одну сторону, теперь качнулся в другую, ища устойчивости. И кажется, из суетных водоворотов выплывает к иным пейзажам. Спор об истине – той, что часто несоединима с правдой, искажена или скрыта, ведет с Христом инквизитор. Сам с собою – Дон Жуан. Друг с другом – персонажи Леонида Андреева. А героиня романа «Захудалый род», княгиня Варвара Протозанова, — с Мефодием Червевым, мыслителем, божьим человеком. Такой спор всегда сопряжен с выбором. Экзистенциальный выбор – незримый стержень лучших спектаклей сезона.

Поставив «Захудалый род», Сергей Женовач совершил режиссёрский поступок: дал внятную и художественно убедительную альтернативу верхоглядной, конвейерной режиссуре, которая ещё недавно так комфортно чувствовала себя на московских подмостках. Из чистой, подробной, неспешной прозы Лескова, казалось бы, абсолютно несценичной, он извлёк зрелище редкого обаяния, свежести и значительности. А главное (забытый случай!), возвратил в наш театральный обиход идеальное начало — и распределил его между героями спектакля, своими актёрами.

Дебютантке Марии Шашловой, сыгравшей Варвару Протозанову, похоже, суждено серьёзное будущее в искусстве. Появилась актриса «без этих маленьких ужимок, без подражательных затей», с ощутимой внутренней ясностью, умом, изяществом и простотой сценической жизни.

Молодая княгиня Протозанова, скуластая, весёлая красавица, одарена особым талантом жизнеустройства — в себе самой, в своём доме, полном любящих домашних, во всех внешних связях этого дома с миром. И своим сыновьям ищет не просто учителя — нравственного воспитателя, просветителя. Но именно талант устройства жизни — удобной, разумной, гуманной — бросает ей вызов: нет истины в любом таком устройстве, объясняет ей несостоявшийся преподаватель, опальный друг Сперанского Червёв, есть лишь компромисс с главным – сутью христианства. «Оставь своё богатство и вслед ступай за мной». Государство, все его институты, всё в общественном строе может быть опровергнуто и обессмыслено, если применить эту единственную меру, открывает княгине праведник с тихой речью и кроткой улыбкой на устах. Детей важно научить одному — как в бедности быть счастливыми. Княгиня, измерив эту истину внутренним взором, переживает катарсис — лишается энергии заблуждения, уходит в себя, становится затворницей.

Захудание рода — следствие отказа от существования «как у всех». Проблематика прозы позапрошлого века, сфокусированная в спектакле как проблематика бытийственная, вневременная, ненасильственным образом приближена к нам, становится злободневной.

А режиссёр — классичный в статике, подробностях, неспешной развёрнутости действия — здесь предстаёт столь же архаистом, сколь новатором, чьи живые картины содержат в себе принципиальный, упорный отказ от лукавства тотальной игры. Не игра идёт на сцене; перед нами в реальном времени разворачивается процесс жизни духа. Пресса благосклонно приняла спектакль, отдала ему должное, но всё же и в признании сквозит раздражение иных рецензентов этим якобы немагистральным, неконвертируемым в Европе «продуктом». Их раздражает мессианство Женовача, как раньше раздражало мессианство Додина. Но, что поделаешь, нравится им это или нет, в России на театре тон всегда задавали властители дум, охваченные жаром «проклятых», последних вопросов. Порой малодушно кажется, что общественная потребность в художниках этого типа иссякает. Но на самом деле она лишь обретает новые формы, отвечающие движению времени. Уж такая почва, такой язык, такая литература, которые исподволь наделяют художника сверхзадачей, карают за отступничество. А искомая буржуазность, сколько её ни прививай, здесь всё равно оборачивается барством диким, без чувства, без закона.