Спектакль «Долгая и счастливая жизнь» по одноименному сценарию и прозе Геннадия Шпаликова, премьера которого состоялась на Малой сцене СТИ, имеет необычное жанровое уточнение: создатели назвали его «миражом». Спектакль не вступает в прямой диалог с фильмом 1966 года – единственной режиссерской работой Шпаликова, в свое время получившей главный приз на Первом Международном фестивале авторского кино в Бергамо. Скорее, он дистанцируется от фильма, но берет от него некоторые формальные приемы: освещение кинопроектором, визуально-ориентированную стилистику, даже приемы, связанные с фото и киноискусством (проекции на ткани и стенах, силуэтные отражения, когда актеры видны только как укрупненные черно-белые силуэты на декорации).
Но это мы поймем позже, а пока нам не нужно знать сам фильм и что-то про Шпаликова, этот спектакль намеренно создает некое условное высказывание о сюжете в целом, помещая его, скорее, не в контекст творчества режиссера и сценариста, а скорее в наши представления о литературе и искусстве; в общий контекст культуры, в котором живет человек. Режиссер Сергей Тонышев берет в качестве отправной точки сценарий Шпаликова и, видимо, отрывки из его дневников, которые, собственно, герой-автор и произносит, при этом вводя самого автора текста в ткань спектакля как Прохожего – так герой Даниила Обухова и прописан в программке.
Это не простой прохожий, это чеховский Прохожий (чтобы мы это хорошо поняли, даже звучит цитата из «Вишневого сада» – именно сцена с Прохожим, возможно, в звукозаписи спектакля МХТ), при этом уравнивая не только с чеховским персонажем, но и с более общим конструктом демиурга и творца всего происходящего.
И получается, что этот наш первый человек в спектакле, выныривая из огромной ткани, напоминающей то ли безбрежную морскую волну, то ли огромный театральный занавес, то ли ткань, которой укрыты все предметы, чтобы не покрывались пылью (художник Филипп Шейн), как бы взрывает первую тишину начала, в которой мы все замерли, ожидая, что же здесь произойдет. А позже идет мимо действия, видимого на сцене, врывается в него второстепенным персонажем, встреченным Виктором в момент отъезда, но он же и является его демиургом, оператором, осветителем (часто Обухов держит в руках большой аппарат, который выполняет функции осветительного прибора, но вполне мог бы быть и кинокамерой), комментатором. Только, пожалуй, роль композитора здесь отведена не ему – для этого в спектакле есть композитор Александра Ярчевская, берущая для себя источником вдохновения чеховский звук лопнувшей струны.
Этот человек, скорее, врывается, собственно, и в спектакль, потому что первое, что мы слышим (еще не видим) – это его проход по периметру малой сцены, за нашими стульями, за огромным занавесом. Он ищет вход в это пространство, ему рекомендуют поискать дверь, и вот он ее находит, выныривая из занавеса откуда-то посередине, едва не запутавшись в нем.
Прохожий говорит какие-то шпаликовские дневниковые фразы – их лейтмотив в одиночестве каждого человека, о разъединенности, о невозможности стать счастливыми, когда все так далеки друг от друга, и о желании нашего рассказчика хотя бы попробовать сделать всех счастливыми – а вдруг получится. Собственно, тематически этот спектакль именно об этом: возможно ли на этой земле счастье в самом простом, самом обычном, несложном варианте, но так, чтобы уж на всю жизнь, чтобы жить долго и счастливо, о чем, собственно, и говорит нам название спектакля и сценария.
Мы можем предположить, что и сам герой, включающий на радиоприемнике (при почти полном отсутствии реквизита он явно выделяется) песню в исполнении Людмилы Гурченко про пять минут, и сам одинок и несчастлив, но зато он может показать нам свою собственную историю. Собственно, проекцию его фантазий, его маленький спектакль о возможном счастье, а, может быть, диафильм, проецирующийся на огромную ткань со странными, аляповатыми изображениями моря, берега и корабликов – словом, незамысловатый рассказ о двух людях, которые хотели быть счастливыми.
Формат такого рамочного входа в историю, дополненный литературными вставками (наш прохожий-автор цитирует Лермонтова и Пушкина и доходчиво объясняет нам, что это всего лишь цитаты), а также постоянной дополнительной метатеатральной рамкой – записями «Вишневого сада» придуман режиссером, в целом, интересно, но уж слишком запутанно, бессюжетно, сложно. Да, «Вишневый сад» есть и в сценарии, и это постоянная параллель с пьесой заложена Шпаликовым в текст, но у Тонышева присутствие нашего писателя в своих литературных фантазиях и театральном контексте слишком отягчает всю историю, выставляет задумку режиссера как прямую идею, реализованную через все эти вишневые сады и поэзию Пушкина и Лермонтова. Непонятно, кто же из героев действительно смотрит пьесу, идущую в клубе (несмотря на шумы «из зрительного зала» во время антракта, введенные в спектакль, ее присутствие в СТИ кажется ненужным, слишком зримым для идеи режиссера, а не для логики жизни самих персонажей: Лены (Ольга Балацкая) и Виктора (Игорь Лизенгевич), таким же литературным, как и все остальные ассоциации и вставки.
И получается, что наши герои прорываются в свою сценическую жизнь через этот огромный, удушающий занавес, через все эти звучания чеховского текста и его мнимых «зрителей», через появления и комментарии прохожего-автора – и эта вся конструкция почти не дает им зажить своей жизнью. А ведь их история здесь самое интересное – это история странной и мимолетной встречи (Виктор здесь проездом по пути к матери в Куйбышев), когда Лена была готова поверить в свое счастье, кинуться в него с головой, правда, до этого обратившись к гадалке (очень смешное перевоплощение в старуху Даниила Обухова и хороший символ – в этой истории все иные персонажи играются самим автором). И опустошающая, но такая рутинная и бытовая тяжесть признания, что и здесь не было найдено счастье, не состоялась та долгая и счастливая жизнь, о которой мечтают герои, автор и все мы. Почему она не получилась?
Для долговязого и неприкаянного Виктора, кажется, ключевым становится знание о том, что Лена окончила всего 8 классов и его нежелание привязываться к этому незнакомому и чужому месту – он такой же прохожий, как автор и чеховский персонаж. А для Лены -потому что была слишком искренней, слишком прямодушной, слишком по-детски наивной (почти пушкинской Татьяной, здесь есть и эта литературная отсылка), которая увидела в прохожем свои представления о настоящей любви и слишком быстро решила, что «ты мне послан богом, до гроба ты хранитель мой».
Самый сильный момент этого спектакля – его финал, который впервые поднимается именно до чеховской режущей искренности, точности и простоты. Вся эта литературщина, представление о жизни только путем наблюдения за тенями на стенах пещеры (и здесь прием силуэтов, спроектированных на куски огромного, спускающегося волной занавеса, очень удачен), все это поэтизирование жизни вдруг уходит и остается лишь чеховское «люди пьют чай, люди просто пьют чай, а в это время рушатся их судьбы».
Вдруг все это киношно-театральное пространство с его прожекторами, силуэтами, голосами актеров МХТ, шумом зрителей и поиском своего места в нашем зрительном зале вдруг сводится до нуля тем, что на сцене одним прекрасным утром (следующим после встречи героев) появляется очень много настоящей еды на подносе (такую могли бы приготовить в привокзальном кафе): пирожки, свежие огурцы с их сильным запахом, варенье, колбаса, пюре с котлетами, какие-то кусочки фруктов, компот, водка. Именно под медленное поедание всего это героем Лизенгевича (он почти не притрагивается, он не голоден) и совершается трагедия – Лена вслух говорит, что ничего между ними не будет, «ведь она не дура», но, «может быть, еще когда-нибудь встретимся, останемся друзьями». А дочка Лены (ее играет тихая Варя Евлантьева в красивом голубом пальто и с такими же голубыми, пронзительными, честными детскими глазами) смотрит на эту сцену, и понимает, как и все мы, что прохожий пришел и уйдет, и останутся они вдвоем с мамой, как и раньше. И этот тихий взрыв, совершаемый присутствием еды, это тяжелое привинчивание жизни к земле, развенчивание литературных идеалов и необходимость посмотреть на жизнь вне наших представлений о ней, сформированных театром и литературой – самый сильный месседж режиссера Сергея Тонышева.
Но нужно ли было для донесения этой идеи создавать такую сложную конструкцию и заставлять нас полтора часа наблюдать за тем, как появляются и исчезают герои в большом голубовато-белом полотне, напоминающем бесконечность, но одновременно оставляющем ощущение неуюта, опасности, почти клаустрофобический страх? Очень бы хотелось освободиться от режиссерских напластований и усложнений не только в конце спектакля, а хотя бы посередине, и более полноценно, без постоянных напоминаний о том, что это все игра и выдумка, прожить мечту о долгой и счастливой жизни с замечательными актерами, очень тонко и нюансированно играющими и Виктора, и Лену, и Прохожего, и создающими отточенный ритм в этом камерном спектакле-миниатюре. Но в результате и они становятся лишь тенями на стенах пещеры в предъявленном нам мираже…
источник: http://strast10.ru/node/6675