«Студия театрального искусства» Сергея Женовача своей премьерой доказала: сегодня консервативное — наиболее радикально

Найти слова, чтобы передать степень потрясения от спектакля Сергея Женовача «Захудалый род», открывшего в Москве новый театр, трудно. Но надо: немногие непотрясенные ушли в антракте, и их уход красноречивей любых слов. Как и положено радикальному высказыванию, спектакль Студии театрального искусства по роману Лескова резко разделяет публику. Как в свое время и сам роман. Перед нами семейная хроника князей Протозановых, вышедшая в правофланговом «Русском вестнике» Каткова в 1874 году в период «стерворизации», по слову не принявшего капитализацию Руси Лескова: «люди, достойные презрения, идут в гору». От имени летописца рода княжны Веры Протозановой (фамилия вымышлена, но типы взяты с натуры) Лесков погрузился в прошлое, в милую сердцу патриархальную Русь. Княжна рассказывает о молодости бабушки — княгини Варвары Никаноровны. История женщины «положительно прекрасной», мудрой, жертвенной и религиозной обрывается на полуслове: Лесков разошелся во взглядах с Катковым, к журналам левого фланга не примкнул («поганое нигилистничанье!»), впал в депрессию, писать уже не мог, нуждался, печататься было негде (Некрасов: «Да разве мы не ценим Лескова? Мы ему только ходу не даем»). До самой смерти мечтал довести роман до широкой публики, выпустить дешевым изданием. Не случилось.

Сергей Женовач не только вынул незавершенную, во многом противоречивую вещь из небытия. Он ее укрупнил и «дописал», не прибавив ни слова. Просто перевел стрелки часов. Время, по Бахтину, есть большое и малое; в малом — наше, на памяти, прошлое и наше предвосхищаемое со страхом или надеждой будущее. Большое — это прошлое и будущее без нас. Оно исчисляется веками и существует в культурной памяти нации. События романа происходят в малом времени — на памяти рассказчицы княжны Веры. Женовач придал им ощущение большого времени. Не приблизил, осовременивая, персонажей к нам — отдалил. Дал почувствовать острое чувство дистанции, отделяющей нас от них.

Декорация Александра Боровского лаконична, ни одной перемены за почти четыре часа. Во все зеркало сцены — портретная галерея, вернее, пустые рамы-окна, в которых появляются персонажи — и сходят с портретов. Из-за кулис придет только рассказчица княжна Вера (Анна Рудь) с романом в руке — и покажется старше бабушки, печальней, трагичней: судьба рода ей уже известна. Бледные женские лица без тени косметики. Полумрак. Все в черном, лишь мелькнет на миг бежевое девичье платьице или сверкнет золотом эполет на мундире погибшего в честном бою молодого князя-дедушки (Андрей Шибаршин), приходящего поддержать в трудную минуту рано овдовевшую бабушку. Прильнут друг к другу, отчаянно поцелуются! Во тьме веков не бывает мертвых — все живы, все рядом.

Они смотрят на нас, мы — на них. И не узнаем друг друга. Мысли, чувства, поступки — неужели так было? Иной мир, другая реальность. Над спектаклем работали год. Выучить текст недолго. Но как добиться, чтоб были такие чистые, светлые лица — нездешне веселые или печальные лица наших предков, медленно поднимающиеся из зрительской памяти? Оглянешься на себя — и жутко: захуда-а-али! Спектакль начнется серией коротких эпизодов из жизни протозановского рода. Сыграно почти по-ученически, этюдно (его и репетировали этюдно, все играли всех, роль сама находила исполнителя). Но в последней четверти действие вдруг прорывается в другой масштаб, иную плоскость. В хламиде песочного цвета и кудрях всех оттенков соломы, с детской улыбкой на устах, со слегка заплетающейся речью, в которую почему-то жадно вслушиваешься, является новый персонаж — Мефодий Червев. Житийный архетип русского святого. И главное противоречие романа в том, что Червев ввергает княгиню Протозанову в духовный кризис: не в силах отречься во имя Божие от всего земного — благополучия детей, законов общества, установленного порядка — она сломлена сознанием своей греховности и гибнет. Здесь роман обрывается, оставляя много вопросов. Княгиню попросту жаль. Игрой актеров Женовача вопросы снимаются. Сцена Червева и княгини не сыграна — прожита Сергеем Аброскиным и Марией Шашловой так, что впору вспомнить о катарсисе. Княгиня, вслушиваясь в тихое течение слов праведника, возражая, краснея, бледнея, плача, на наших глазах прозревает. Примерно то же происходит, судя по накалу эмоций в зале, и с публикой. Мы не увидели сломленной княгини — лишь просветленную. И поняли вместе с ней: только смирение дает опору в несчастье, внутреннюю независимость от условий, которые тебя окружают.

Студия театрального искусства родилась не по начальственной резолюции, а исключительно по энтузиазму масс, очарованных спектаклями прошлогоднего гитисовского выпуска Сергея Женовача. Из рядов публики выдвинулся и меценат, помогающий театру встать на ноги. Похоже, театр выбрало время. Тональность культурной жизни меняется. Модный театр шока, клипа, безудержного режиссерского самовыражения уже растиражирован до состояния попсы. Наиболее радикально, как это ни парадоксально звучит, — консервативное. Судя по зрительской реакции на премьеру «Захудалого рода», позиция обращения к традиции реалистического театра на сегодня самая острая. «Я новый! Я пришел!» — мог бы сказать сам себе Женовач. И был бы прав.