Последнюю чеховскую пьесу, которую обычно читают как «пьесу катастроф» и обобщают: потери одной семьи, одного дома проецируют на всю страну, – Сергей Женовач и его постоянный соавтор, художник Александр Боровский лишили слов. Точнее – сократили минимум на треть и сделали главным выразительным средством молчание.    
Их версия предлагает всмотреться в паузы, расслышать то, что стоит за одинокими фразами и коснуться невыразимого – всего, что тянет за собой большая перемена.

За красным (ну, или вишнёвым) занавесом, который медленно-медленно открывает Фирс, покажутся одни только стены. Остов Атлантиды. Ожидание. И пустота. Она как будто разрослась в доме, куда на время возвращается Раневская. От прошлой жизни здесь ничего не осталось, кроме чёрных деревянных кубиков, которые вдруг посыпятся с подоконника, застучат и некстати напомнят о сыне, когда она откроет ставни и ненадолго впустит утренний свет. Точнее – отсвет вишнёвого сада, отсвет всего любимого прежде, но уже утраченного. Прекрасного далёка. Беззаботного прошлого, когда обстоятельства ещё не начали «вычитать» людей, когда ещё не была потеряна общность и «сила притяжения» к дому, к своему саду, друг к другу.

Это место, куда хочется вернуться – и откуда почти сразу хочется уехать и забыть, оно уже перестало быть своим. Раневская здесь дома – и не дома. И, кажется, с первых минут понимает, что не задержится – не разбирает багаж. Ну, а это – бесконечное множество чемоданов, коробок, кофров размером со шкаф (их так и поставят – вертикально). Парижский гардероб заносят в зал с десяток мужиков, топают в проходах, сгружают на сцене, причем в несколько заходов – идут и идут… Луивиттоновской красоты – немерено: на багажный вагон хватит. Эти же рабочие в конце будут выносить всё, с чем Раневская отъезжает в Париж, но уже по-хозяйски – будто забирают навсегда (вот так просто, без предисловий), «вбивают» эту мысль сапогами – и ставят точку, громко хлопнув дверьми. Нет слов!

Во французскую жизнь, сдаваться своему любовнику, Любовь Андреевна отправится, похоже, уже налегке – без шляпных коробок, но в шляпе с массивным «оперением», что делает её похожей на перелётную птицу. «Легкость, простота и порочность – суть этой женщины», как говорит актриса Ольга Калашникова. Но есть ещё одно определяющее слово – самолюбование. Мадам Раневская просто зациклена на внешнем виде, и дело не только в переизбытке дорогих нарядов – она без конца заглядывает в карманное зеркальце, золотое, почти сказочное. Мониторит степень своей женской привлекательности. «Я ль на свете всех милее?..» Check-up процесса увядания, от которого она прячется в кружева самой тонкой выделки и лисьи воротники, проводится практически нон-стоп.

Звука лопнувшей струны здесь не будет. Но будет другой – посреди тишины и «режима ожидания». Когда идут торги и решается судьба вишнёвого сада, Раневская щёлкает зеркальцем. Щёлкает без остановки, а в каждом щелчке – безысходность. И отрицание – как первая стадия принятия неизбежного. Вопрос как будто бы уже и не стоит – понятно, что приезд в «имение, прекраснее которого нет ничего на свете» – на самом деле, долгое прощание. Но всё-таки Раневская ждёт непонятно чего, надеется непонятно на что – и курит тонкую сигарету…

Эта зона молчания – одна из самых выразительных в спектакле. Но затмить её может немая сцена Лопахина (Иван Янковский) и Вари (Дарья Муреева). Начнётся она с обмена кивками вверх («Ну, как ты? – Как сам? – Ну, какая помолвка? Сама подумай»), а закончится «бурей и натиском». Варя пойдёт в наступление, будет хлестать Лопахина тонкими руками, как ветками, выпустит свое отчаяние, как шквальный ветер в грозу, когда по двум кивкам и одному взгляду поймет окончательно: «Могла быть жизнь, но не будет ничего». Эта чеховская фраза не звучит, но её драматизм здесь бьёт – и очень больно. Особенно если вспомнить, как Варя с её строгой, стройной красотой (которую ничуть не портит чёрное) примерила, точнее – осторожно приложила к себе белое платье из парижского кофра. И тут же, быстро убрала как сценарий жизни, который не возьмут в работу, – нечего и мечтать.

Гаеву (Алексею Верткову) Женовач с Боровским почти не оставили слов. Он порывался было высказаться философски и поэтически о природе вещей, встал повыше рядом со «спикером» Лопахиным, как на трибуну, но его тут же осадили: дядечка, тебе надо молчать. Гаев послушно прикусит язык, надует щеки и только иногда будет подавать голос: «Кого?!»

Слова здесь «блокируют», слов избегают, от слов уходят. Шарлотта (она тут завалит единственный фокус – пшик) сделает три попытки поговорить – три подряд и все неудачные: слова не долетят до проходящих мимо. Кто-то отмахнется, кто-то оборвёт, а кто-то просто не услышит. Потому что все теперь «враздробь», как говорит Фирс. Проблемная ситуация близка к тому, чтобы стать катастрофической, но все молчат об этом. Не видят смысла обсуждать перспективы. Ничего не отвечают на предложение Лопахина – просто отворачиваются и отходят всем скопом, молча и демонстративно. А он оглядывается и недоумевает: дачи, дачники, 25 тысяч дохода минимум – идеальное решение. Другого «нет и нет».

Иван Янковский – совсем неожиданный Лопахин. Если все остальные решены вполне традиционно, по классике, то он «ставит подножку» – и завышенные ожидания (усиленные потрясающими киноработами актёра) вдруг падают. В Раневскую он ничуть не влюблён – и когда она, рыдая на плече, начинает эротично-истерично – в общем, двусмысленно – выдыхать и касаться губами шеи, его берёт оторопь. «Простите, и как это понимать?..» – читается во взгляде. Его интерес к вишнёвому саду ну никак не связан с интересом к Раневской – чистый прагматизм. Бизнес-проект, который может оправдать вложения и принести неплохие дивиденды. Никакого «волнения», спрятанного в действенное молчание, никакого второго плана (не говоря уже о третьем-четвертом). Похоже, таких бизнес-проектов и бизнес-планов у Лопахина – миллион: очень предприимчивый молодой человек (и очень обаятельный, не без этого). Знает, как заставить деньги работать. Уверен в себе – на все сто (как и во всех своих решениях). Но как раз эта самоуверенность и самовлюбленность (умеренная, но есть) начинает раздражать, не дает «прорваться» симпатии – и вызывает тот же немой вопрос: «Как это понимать?..»

«Вишнёвое» прошлое Раневской, а теоретически и всю страну, он готов разбить на участки и сдать в аренду. Макет переустройства сада можно увидеть в фойе СТИ, ну а в зале – наблюдать за тем, как Лопахин отрисовывает это мелом по планшету сцены – для наглядности. Презентация не произведет вау-эффекта, на который он рассчитывал, и даже будет стёрта под конец – носком ботинка. Но имение – в кармане. Рубить сад, по крайней мере, в присутствии бывших владельцев, он не станет и даже даст пять минут, чтобы попрощаться с домом. Ровно пять. А время будет отмерять в тишине шагами и следить по часам: тайминг жесткий, деловые поездки не ждут. Это место – всего лишь остановка на маршруте, построенном с учётом будущих возможностей и без оглядки назад. Вишнёвый сад как (отработанный) ресурс, не более того.

Единственный, кто держится за своё – неважно, место ли это, где ты провел лучшие годы, место ли, где не работал, а именно служил и вкладывал все свои ресурсы, нематериального свойства, или место, к которому припаян, как улитка к своей раковине, – несмотря на «накипь» боли и образовавшиеся пустоты, которые, кажется, ничем уже не заполнить. Это Фирс. Играет его 88-летний Юрий Горин, актер Театра сатиры – и, как ни странно, говорит он суммарно чуть ли не больше остальных. Здесь – посреди мучительно длинных пауз и общей обречённости – он звучит очень даже весомо. И надо видеть, как он подносит чашечку кофе Раневской, без лишних слов, потому что не потерял с эмоциональной, почти родственной связи – и абсолютно безошибочно понимает, что ей нужно прямо сейчас. Фирс помнит время, когда эти связи ветвились, как вишнёвые деревья, и были крепкими – не то, что теперь… Он и сам – это время. Конец он видит уже самом начале, когда ждёт приезда своих и смотрит поверх жизни, поставленной на паузу, поверх недовольства этой жизнью, усталости от неё. Занавес он закрывает так же торжественно, так же осмысленно, как открывал. Но уже один на один с вечностью.

Источник: https://www.teatral-online.ru/news/36191/