Сергей Женовач поставил «Заповедник» Сергея Довлатова.
Ну не так прямо чтобы вольномыслящий писатель Алиханов, ленинградский мизерабль, alter ego Довлатова, был распят на кресте из битого непогодой, на живульку сколоченного псковского горбыля. Он полураспят — но не до смерти. В 1970-х так многие жили. Но декорация Александра Боровского к «Заповеднику» все же явно крестообразна. Две конструкции, две несовместимых жизни, два века, две разные России совмещаются в ней. Поверху горизонтально изогнут ампирный мостик, как в Тригорском. Понизу, ближе к жизни, упираются в рампу дощатые мостки над прудом деревни Сосново. Там ход в пристройку «жильца» отдельный — но заколоченный. Зато через щели в полу Алиханова навещают бездомные собаки. А в раковине с кругами отбитой эмали вечно плавают макароны.
Впрочем: тут и «деревня», и «усадьба» запущены навзрыд. С 1916 года не крашены. Оттого легко образуют единое пространство (как бы кто из «верхних» персонажей райка ни хорохорился!). На перекрестье миров бродит — или сидит, оцепеневши, — герой.
В глубине сцены тьма. И светит из нее белая посмертная маска Пушкина. А в фойе театра торгует из белой квасной цистерны сухим вином в разлив тетушка в кружевной наколке, с яркой помадой — ожившая добрая фея 1970-х. Да посверкивают стеклянные водочные «мерзавчики» по 0,1 л на новогодней елке.
Премьера «Студии драматического искусства» — бенефис Сергея Качанова, одного из лучших актеров Женовача. Седой человек, стриженный ежиком, визуально вроде и не похож на 37-летнего Довлатова-Алиханова в повести. За Петра Великого в пивной очереди его бы точно не приняли!
Но это лишь расширяет сюжет. Ведь «Заповедник» Довлатова — не столь автобиография, сколь поминальник целого войска людей, не нужных в блаженном заповеднике СССР конца 1970-х. Примерно тех, чье появление предсказал Бердяев в 1920-х, еще до высылки. Он писал: если в России упразднят свободу предпринимательства и книгоиздания — «останется мыслима лишь свобода невоплощенного человеческого духа. И дух человеческий развоплотится».
Полвека спустя сие и сбылось. Бурно, с выходом, с вывертом, с пузырями невоплощенного духа поверх ряски. «Заповедник» Довлатова этими пузырями бурлит: роскошными, радужными!
И идейно выдержанная экскурсия по Пушкинским горам («Самодержавие рукой великосветского шкоды…») тут стоит диссидентской экскурсии. На последней за двадцать копеек с носа — показывают настоящую могилу Пушкина, спрятанную большевиками в лесу от народа. Туристы платят, ибо в СССР 1970-х каждый понимал: большевики от народа и не то спрячут.
Кстати, сдается мне: от «невоплощенности» подневольных, достигшей в третьем поколении своего предела, СССР и погиб. Тогда заповедник как-то враз стал лесом, где все едят всех.
Но на сцене — еще непуганый биоценоз 1970-х: пьют без продыху трактористы, фотографы, писатели, операторы бензопилы «Дружба», романтические девушки в цыганских шалях, гармонисты, отбухавшие шесть лет по ст. 92 УК, райуполномоченные КГБ. И пьют они вместе.
В спектакле «СТИ» мужская часть бестиария толчется вокруг Алиханова на мостках. Извлекает из грязной воды (пруд у рампы — часть декорации Боровского) новые поллитры, отпихивая мусор. Укладывает зрителя в лоск текстом Довлатова. Все — от майора до уголовника — понимают, что жить за сеткой-рабицей осталось недолго. Все мечтают вырваться самыми немыслимыми путями.
Но никто с места не двинется уже потому, что вне заповедника для них земли нет.
Во втором акте вступает женский хор. Жрицы и весталки А.С.П., методисты и м.н.с., массовики-затейницы, ударницы пушкинского культа. Вергилии в юбках — при профсоюзных экскурсиях, способных спросить, из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым. Героические труженицы 1970-х — все, ясен пень, с дипломами филфака. Рисунок их ролей… гм… полон гротеска.
Они позируют на ампирном мостике — местоблюстительницы Осиповых-Вульф, Анны Керн и сестер Лариных. Локоны, халы и начесы, крепдешин, кримплен и фланель, серые пиджачки со скромными лауреатскими медальками, канцелярит и кокетство очень узнаваемы.
В заповеднике всякая лань для тех, кому за тридцать, готова прянуть от писателя Алиханова с хохотком и тайной надеждой. Муляж Михайловского (подлинный усадебный дом сожжен в 1918-м) населило новое племя… Довлатов был не очень добр к нему. Но Женовач, пожалуй, жестче.
Нежные актрисы «СТИ» с трудом узнаваемы в злых камео. Особенно — Ольга Калашникова в пиджачке старшей жрицы, хранительницы Виктории Альбертовны. С ними вместе играют население заповедника одиннадцать молодых актеров и актрис, недавних выпускников мастерской Сергея Женовача. Но женской части биоценоза дана и вторая ипостась. Похоже: они ходят во сне. И лунатически, в белых рубашках, со свечами в руках, подымаются на ампирный мостик читать Пушкина: «Талисман», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы».
Тогда проступает суть. Нечто, сохраненное в тайне, бессознательно, в самой чаще леса 1970-х. Примерно как «настоящая могила Пушкина, спрятанная большевиками от народа». И в этом лунатическом сне — в строгих кримпленовых девах проступают правнучки сестер Лариных.
А что держит в заповеднике, за сеткой-рабицей, писателя Алиханова? Ведь нерв повести — отказ героя от эмиграции. Уезжают его жена и дочь. Но питерский мизерабль еще не готов.
Сергей Качанов играет тонко и точно всю гамму ответов. «Нищее величье и задерганную честь» единственного думающего и чувствующего. Единственного, кому светит издали маска Пушкина.
Но и принадлежность к племени заповедника, вспоенному из белой бочки разливным сухеньким. То же безумие и безделье, чумной кураж недельных запоев, ту же развоплощенность.
И чувство языка как единственной родины. Надежду на то, что среди лепета и канцелярита блеснет строка, жест, силуэт на тропе — и этот чумной балаган на миг станет Михайловским.
Тут он сидит на цепи и ходит по цепи. Скована цепь из «Медного всадника». И еще ряда текстов.
В финале из-под колосников выпадают десятки пушкинских смертных масок на цепях. Они украшены чуть не стразами от Сваровски. Грохот такой, словно в заповеднике упал наконец забор.
Это уже иное время. Местный уполномоченный КГБ майор Беляев, так и предсказывал, распивая пол-литра с диссидентом Алихановым: «Придет новое татаро-монгольское иго. Только на этот раз — с Запада». Впрочем, майор наверняка вывернется: пойдет в баскаки.
Музейным жрицам в шалях, пьющим трактористам и прочему биоценозу будет трудней.
Но над ними уже в 1990-х взлетит ероплан Дубровского под управлением Б.Г. При дороге в Михайловское группа писателей Алихановых поставит памятник Зайцу, спасшему Алексан Сергеича в 1825-м. Культ окажется неистребим. Заповедник чуть протрезвеет. Но ведь устоит!
И где-то в глубине здешних лесов — как их ни замусоривай (или, наоборот, ни чисть) — будет вечно мерцать настоящая могила Пушкина.
Источник: https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/01/12/75122-vsyo-hodit-po-tsepi-krugom
вся пресса